Зарубежный детектив - 87 - Лайош Грандпьер
— Мало ли кто.
— Кого подозревали?
— Например, возле ранчо крутился какой-то странного вида субъект с бородой.
— Бросьте, Пеннел. Не верю я в эти россказни про бородатых бродяг. Я знаю, что Джек часто бывал на ранчо. А потом, я слышал, он поселил Лорел у Мейми Хейдждорн.
— Ну и что? Блевинсу его жена не была нужна. Оп этого не скрывал.
— Вы знали Блевинса?
— Видел пару раз.
— А мертвым видели?
— Видел.
— Это был Блевинс?
— Клясться я бы не стал. — Он отвел глаза в сторону. — Миссис Блевинс утверждала, что это не он. А кому знать, как не ей?
— А что сказал мальчик?
— Ничего. Он молчал, как рыба.
— Весьма кстати, а?
Пеннел встал, взявшись за пистолет.
— Мне надоел этот разговор. Джек Флайшер был мне за старшего брата. Он сделал из меня мужчину.
— А я-то все думал, кто в этом виноват?
Выругавшись, Пеннел вытащил пистолет. Я вышел. Он остался на месте, но мне было как-то не по себе. Второй раз за день мне угрожали пистолетом. Рано или поздно ему суждено выстрелить.
Я перешел через улицу в «Родео-отель» и спросил у портье, где можно разыскать Мейми Хейдждорн.
Он посмотрел на меня с улыбкой.
— Мейми ушла от дел.
— Очень хорошо. Мне надо с ней поговорить.
— Понятно. Она живет на той дороге, что ведет в Сентервиль. В большом кирпичном доме. В той части города других таких домов нет.
Я выбрался из города, проехал мимо стадиона и стал подниматься в гору. Дом из красного кирпича разместился наверху, возвышаясь над окрестностью. День стоял пасмурный, низко плыли облака, и в океане, как в тусклом зеркале, отражалось хмурое небо.
По засыпанной гравием дорожке я добрался до дома и постучался в дверь. Открыла мне латиноамериканка в черном форменном платье и белой наколке с черным бархатным бантом на голове. Давно уже мне не доводилось видеть одетую в форму горничную.
Она начала было расспрашивать меня, кто я и что и зачем пожаловал, но ее перебил раздавшийся из комнаты женский голос:
— Пусть войдет. Я с ним поговорю.
Горничная ввела меня в комнату, обставленную резной викторианской мебелью и вполне соответствующую тому чувству, какое я испытал, когда приехал на север округа: мне казалось, что я вернулся в довоенные времена.
И при виде Мейми Хейдждорн это ощущение только усилилось. Она была миниатюрной женщиной, и, когда сидела на диване, ее ноги в золоченых туфельках не доставали до паркета. На ней было довольно строгого покроя платье со стоячим воротником. Ее высокая грудь вздымалась, как у зобастого голубя. Завершали портрет нарумяненное в мелких морщинках лицо и волосы, или парик, чудовищно рыжего цвета с переливами. Однако мне понравилась заигравшая на ее лице улыбка.
— Что вас интересует? — спросила она. — Садитесь и расскажите Мейми.
И подняв руку, на которой сверкнул бриллиант, указала мне на диван рядом с ней.
— Вчера вечером в Сентервиле я разговорился с неким Элом Симмонсом. Он сказал, что вы знали Лорел Блевинс.
— Эл зря так много болтает, — оживленно отозвалась она. — Но, по правде говоря, я очень хорошо знала Лорел. Она жила у меня после смерти мужа.
— Значит, под поездом погиб ее муж?
Она ответила не сразу.
— Насчет этого у меня нет уверенности. Официально это не было доказано.
— Почему?
Она обеспокоенно задвигалась. Платье ее зашуршало, и от него донесся запах лаванды. Нервы у меня были так натянуты, что само прошлое, казалось мне, зашевелилось в своем саване.
— Мне бы не хотелось портить Лорел жизнь. Мне она всегда нравилась.
— Значит, вас должно огорчить известие о ее смерти.
— Лорел? Но она же молодая женщина.
— Не все умирают от старости. Ее забили насмерть.
— Боже мой! — воскликнула она. — И кто же это сделал?
— Скорей всего Джек Флайшер.
— Но он ведь умер.
— Совершенно верно. Поэтому, если вы мне кое-что расскажете, то никому из них уже не причините зла, миссис Хейдждорн.
Мисс. Я никогда не была замужем. — Она надела очки в роговой оправе, которые сделали ее похожей на строгую учительницу, и пристально вгляделась в меня. — Между прочим, кто вы такой?
Я объяснил ей. Затем она стала расспрашивать меня про случившееся. Я изложил ей все события по порядку, не утаив ни имен, ни мест действия.
— Большинство из этих людей я знала, — хриплым голосом сказала она, — начиная с Джо Крага и его жены Элмы. Джо мне нравился. Видный он был мужчина. Что же касается Элмы, то уж больно она была рыбой да все листала и листала свою Библию. Джо частенько навещал меня — я в ту пору, к вашему сведению, содержала дом в Родео Сити, и Элма никогда не простила мне того, что я порой сводила его с пути праведного. По-моему, главным образом из-за меня она и заставила его перебраться в Лос-Анджелес. Господи, да с тех пор прошло уже сорок лет! Как Джо?
— Он умер. А Элма жива.
— Она, наверное, очень старая. Элма старше меня.
— Сколько вам лет?
Она невесело улыбнулась.
— Я никому не говорю, сколько мне лет. Я старше, чем выгляжу.
— Да что вы?
— Не надо мне льстить. — Она сняла очки и вытерла глаза кружевным платочком. — Джо Краг был хороший человек, но в наших краях ему не везло. А в Лос-Анджелесе незадолго до смерти, я слышала, ему чуть-чуть подфартило.
— Чем же?
— Появились деньги. Чем еще? Он нашел себе работу в какой-то большой компании и выдал замуж свою дочь Этту за самого босса.
— Этту?
— Генриетту. Ее звали Эттой. Сначала она вышла замуж за Элберта Блевинса. Он был отцом Джаспера Блевинса, который женился на бедняжке Лорел. — Старуха вроде гордилась знанием чужой генеалогии.
— Кто убил Джаспера, мисс Хейдждорн?
— Точно не знаю. — Она посмотрела на меня долгим хитрым взглядом. — Если я расскажу вам то, что мне известно, что вы сделаете с этими сведениями?
— Открою сундук с тайнами на всеобщее обозрение.
Она чуть печально улыбнулась.
— Похоже на слова из старого гимна. Меня ведь, знаете, когда-то уговорили принять новую веру. И ходила я в ту церковь, пока мальчишка-евангелист не сбежал, прихватив собранные за неделю деньги и мою лучшую подругу. А вам чего нужно, мистер Евангелист? Денег?
— Мне платят.
— Кто?
— Люди, которые живут к югу от вас.
— А за что они вам платят?
— Чтобы объяснить, потребуется целый день.
— Тогда почему бы не оставить все, как есть? Пусть мертвые покоятся с миром.
— Их что-то становится слишком много. И началось это уже давно. Пятнадцать лет назад. — Наклонившись к
