Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов
Андрюха сказал:
– Завтра после работы патрулируем. И попробуй только в сторону вильнуть.
Яшка аж задохнулся:
– Да ты… ты!
Пельмень, не отрываясь от изучения пострадавшей детали, поднял палец, узловатый, с уже въевшейся в кожу черной грязью:
– Не дури. Поломаю.
Яшка не стал. Андрюха сильнее, это факт. Но более останавливало от свары то, что он все-таки друг, пусть и сильно изменившийся. Он всегда был ненормальным, вечно тянуло его куда-то прибиться, пристать, построить, отремонтировать что-то. После стольких лет вольной жизни Пельмень все равно хотел где-то пустить корни, осесть и ради того был готов и вкалывать, и столовские щи жрать, и вообще был готов на все. Наконец – и это самое худое, – он твердо настроен новые свои ценности привить и другу, не спрашивая, нужны ли кому эти сокровища.
Андрюха собирается Яшку за уши вытаскивать из того, что Анчутка почитает за море счастья, а Пельмень – за гибельную трясину.
«А может, прав Андрюха? – зашевелилась, занудила в голове предательская мыслишка. – Вдруг он прав, и так и надо, а я дурак…»
Тотчас померкли лубочные картинки далеких стран и восстали перед глазами смазанные, забытые, еле различимые лица родных, мамы… да, несытые, да, замордованные работой и делами, но все-таки светлые.
А он, Яшка, каков?
Парень искоса бросил взгляд в сторону зеркала – и ужаснулся. Ну и рожа! На ней, как на антиалкогольном плакате, читались и позорный поход в кино, и бестолковый кутеж в шалмане на Трех вокзалах, и беготня по крышам, и то, что испугался, оставил, может, еще живого…
И снова в голове заворочались ежами колючие неудобные мысли: «Да… пес его знает, что лучше. Когда маленький был, ну или пьяный, казалось, что все в порядке, забавно даже, залихватски. А сейчас – постарел я, что ли. Скучно бузить. С вечера побуянишь – с утра уже скучно».
– К Светке бы… – бездумно проскулил Яшка.
Вот ведь, никогда не думал об этом, а теперь без нее как без руки или ноги. Что ж, и воздух незаметен, пока душить не начнут.
– Я бы не стал, – Пельмень, не поднимая глаз, критически осматривал пострадавшую деталь приемника. – Голову отвинтят и так пустят.
Яшка, осознав, что выхода нет, снова затосковал, примостившись на табурете, задницей кверху, локтями на подоконнике. Светка, наверное, сидит сейчас на «даче», разожгла костерок, как он ее выучил, с одной спички, смотрит на пробегающие мимо поезда…
А может, и забыла уже его. А то и утешилась.
10
Вопреки Анчуткиным подозрениям, ничего Светка не забыла, хотя старалась, и многое этому способствовало. После потасовки в школьном дворе она окончательно решила жить исключительно для других. И потому с особой материнской нежностью настоящей старой девы собрала под свое крыло всех мелких подопечных, заботливо привела их в более или менее надлежащий вид и отправилась разводить по домам.
Вернув под родную крышу Наташку Пожарскую, чинно напилась чаю, с мученической улыбкой рискнула заесть горе тети-Тониными пирогами – полегчало. Сытость, она всегда страдания притупляет. На осторожные вопросы Антонины Михайловны, не болит ли чего, хотела ответствовать, что сердце, но не решилась открыться. Тетя Галя, мама Сашки с Алешкой, должна была вернуться сегодня попозже, потому с близнецами надо было погулять – что тоже развеивало тяжелые мысли. Сделав особо строгое лицо, она вручила воспитанникам пистолеты – вот визгу-то было!
«Вот и хорошо. Пусть радуются, пока молоды, пусть будут счастливы, не знают горя и страданий», – переживала она с солидностью умудренной жизнью дамы, со строгой скорбной улыбкой наблюдая за тем, как Сашка с Алешкой носятся, играя в войнушку.
А ей, Светке, как бы хотелось уже все позабыть… Тут как раз она вспомнила то, о чем позабыть отлично удалось: с утра мама Аня в сто первый раз потребовала сходить на вокзал, забрать из починки ее ботинки, присовокупив, что если Светка – В Голове Дырка – и на этот раз забудет, то пусть пеняет на себя. Неделю сесть не сможет.
Выловив близнецов, Светка предложила им пойти посмотреть на поезда, пообещав, что вот-вот пройдет какой-то новый, сверхсекретный, похожий на пулю, способный разогнаться аж до взлета, точь-в-точь ракета. Доверчивый Сашка немедленно возрадовался и собрался бежать, менее же легковерный Алешка уточнил, не врет ли она. Светка заверила, что нет.
Привокзальная палатка, в которой чистили и чинили обувь, недавно вновь обрела хозяина – старый обувщик с полгода назад захворал, и дети увезли его куда-то на Кубань. Палатка находилась в общем-то недалеко. Однако дорога таила множество детских искушений – птички, жучки, паучки, загадочные стеклышки и прочие сокровища, притягивающие взгляды и требующие максимального внимания. Поэтому, когда они наконец добрались до нужного им места, выяснилось, что палатку уже собираются закрывать.
– Погодите! – взмолилась Светка.
Налысо бритый паренек в тельняшке и морских брюках, который навешивал замок на дверь, холодно бросил через плечо:
– Где ж вы гуляли, мадам?
Будь Светка постарше, она бы огрызнулась: что за новости! Старый обувщик трудился чуть не до ночи, аж до последней электрички! Но так она не умела, поэтому просто начала канючить:
– Мне бы только ботиночки забрать!
Обувной диктатор был неумолим:
– Я уже ушел.
Но тут Сашка и Алешка, которые опасались пропустить новый паровоз, вступились за свою воспитательницу. Они зашли с тылу парню и ткнули в полосатую спину дулами новехоньких пистолетов.
– Ни с места! – скомандовал Сашка. – Руки вверх.
– Отдавай ботинки, – приказал Алешка и, будучи воспитанным ребенком, прибавил: – Пожалуйста.
Светка так и обмерла, похолодела: ну все, сейчас точно убьет!
Однако новый хозяин палатки оказался человеком с юмором. Безропотно вздернув руки, запричитал:
– Ой-ой, сразу бы так! Забирайте все, оставьте жизнь.
Но это была военная хитрость. Он вдруг резко повернулся, зарычал:
– Р-р-р-р, вот я вас! – И, ухватив по одному близнецу на каждую руку, загудел паровозом, закружил их так, что они завопили сперва от ужаса, потом от восторга.
– Еще! – потребовал Сашка, когда его спустили обратно на траву.
– И меня! – горланил обычно спокойный Алешка.
– Момент, господа налетчики, сначала разберусь с дамой.
Он повернулся – и Светка поняла, что пропала. Все эти благие намерения, жизнь без любви, для других – все в топку. Какой он замечательный! Ловкий, загорелый, широкоплечий, глаза – ночь темная! Улыбнулся, блеснув белыми зубами и шикарной фиксой, учтиво склонил голову:
– Что за ботиночки, девушка?
– Черненькие, – пробормотала Светка, глядя во все глаза и краснея от непривычного обращения, – носики такие тупые, потертые, каблуки сбитые.
– А фамилия-то? –
