Мюзик-холл на Гроув-Лейн - Шарлотта Брандиш

Оливия нахмурилась. Кружить вокруг да около было не в характере Филиппа. Обычно его письма больше походили на телеграммы.

«Слушай, Олив, тут такое дело. Всё идёт не так гладко, как того хотелось бы».

Дальше между строк была втиснута фраза, явно написанная позже: «Сделай усилие, постарайся не злорадствовать».

Оливия ухмыльнулась и продолжила чтение.

«Чем ты там занимаешься сейчас? Записалась на художественные курсы, как планировала? А у нас тут всё наперекосяк. Квартира, что ты сняла, она хотя бы тёплая? У нас в пансионе собачий холод. Стараемся больше репетировать.

Хотел спросить тебя. Если ты сейчас не занята чем-нибудь крайне важным, то было бы неплохо, если бы ты смогла приехать на несколько дней. Познакомлю тебя с членами труппы. Серьёзно, все страшно хотят с тобой познакомиться. Миссис Сиверли, наша хозяйка, уже приготовила для тебя комнату.

P.S: бери с собой побольше тёплых вещей».

Вместо подписи в конце письма была наспех изображена долговязая женская фигура в фартуке с оборками, остроносых туфлях на кривых каблуках и с большущей бородавкой на кончике длинного носа. Оливия догадалась, что карикатура изображает хозяйку пансиона, и хмыкнула.

Она отложила письмо и выключила плиту. От сухого воздуха у неё резко разболелась голова.

Сумбурное послание Филиппа, в котором не было ни одного упоминания об Имоджен. Вопросы невпопад. Что-то произошло там, на Гроув-Лейн, и ей стало ясно, что письмо брата на самом деле было не чем иным, как отчаянной просьбой о помощи.

Глава четвёртая, в которой Оливия Адамсон прибывает в пансион на Камберуэлл-Гроув и получает от брата предложение, которое ей категорически не нравится

Миссис Сиверли, женщина немолодая и в высшей степени добропорядочная, с раннего утра была на ногах. Как всегда по понедельникам, впереди предстояла масса хозяйственных хлопот: отправить постельное бельё в стирку, предварительно обновив на нём метки, пересчитать полученные от прачки наволочки и простыни, заставить горничную хорошенько начистить серебро и сбить лёд с каменного крыльца, заказать провизию на всю неделю и оплатить счета бакалейщика и мясника – да мало ли дел найдётся у хозяйки пансиона?

Всю жизнь проведя в промышленном городке на севере Англии, миссис Сиверли, оставшись на всём белом свете одна, выгодно продала свой уютный коттедж и, добавив к вырученной сумме скромное наследство, переехала в Лондон, на Камберуэлл-Гроув, и завела пансион.

Дело сразу пошло. Её заведение стало пользоваться успехом сначала у отставных военных и пожилых леди, чьё благосостояние с годами медленно, но верно ухудшалось, потом у молодых клерков и юных девушек, вынужденных зарабатывать себе на жизнь конторским трудом, а потом, совершенно неожиданно для неё – у артистов, которые почему-то называли её респектабельный пансион «берлогой» и относились к самой шумной категории постояльцев.

Платили они, как правило, вперёд (такой порядок миссис Сиверли завела после нескольких весьма огорчительных для неё эпизодов) и вносили в размеренную жизнь пансиона яркие краски и праздничную суету. «Никаких хождений в халатах и горячительных напитков! Разврата я не потерплю, у меня приличное заведение!» – строго, но доброжелательно заявляла она, и, хоть порой, конечно, бывали некоторые недоразумения, но по большей части означенные требования соблюдались.

Её отношение к жильцам было сродни отношению пожилой тётушки к любимым племянникам – шумным, не слишком воспитанным, от которых вечно ждёшь неприятностей, но без которых всё же не представляешь свою жизнь. Миссис Сиверли никогда не упускала возможности поведать молоденьким актрисам поучительную историю, которая должна была служить для них наставлением, или мягко обратить их внимание на необходимость посещать церковь и меньше пользоваться гримом вне сцены.

К джентльменам она относилась с опаской и если журила их за шум на лестнице в позднее время суток или находки в виде пустых пивных бутылок, о которых ей сообщала горничная, делала это с такой добродушной лаской, что назидание мало чем отличалось от похвалы. (Надо сказать, что миссис Сиверли состояла в обществе борьбы с пьянством и никогда не упускала случая подчеркнуть своё отношение к этому пороку.)

Кто-то, вероятно, мог бы назвать её чересчур бережливой или даже попросту скупой особой, но сама она, случись ей услышать намёки на подобное, любила цитировать Адама Смита, который утверждал, что всякий расточитель – враг общества, всякий бережливый человек – благодетель. Поспорить с этим было трудно, и жильцы молча терпели еле тёплые батареи и скудные трапезы, радуясь, как дети, когда по вечерам в гостиной разжигали камин и подавали хрустящие тосты с маргарином и домашним джемом.

Пансион миссис Сиверли располагался между постижёрной мастерской и аптекой, и выглядел так, словно кто-то сумел исхитриться и увеличить в несколько десятков раз кукольный домик, принадлежавший маленькой девочке. Фасад трёхэтажного здания в викторианском стиле был выкрашен в нежно-сиреневый цвет, но краска успела поблёкнуть и облупиться, и кое-где сквозь неё виднелись трещины в кирпичной кладке. У входа в пансион, на полукруглом крыльце с коваными перильцами стояли каменные вазоны с греческим орнаментом, и в одном из них неряшливо топорщились сухие, побледневшие от инея стебли. Из ниши рядом с дверью выглядывал металлический скребок для обуви.

Оливия Адамсон, стараясь по поскользнуться на обледенелой корке, покрывающей ступени крыльца, с осторожностью приблизилась к парадному входу. Ей пришлось дважды дёрнуть за шнурок и услышать, как где-то в глубине дома гаснет дребезжащий звук, прежде чем дверь открыла раскрасневшаяся юная горничная в криво повязанном переднике.

– Вам кого, мисс? – спросила она с терпеливым видом человека, давно смирившегося с тем, что его непрестанно отвлекают от важных дел.

– Полагаю, мне нужна миссис Сиверли. Для меня должна быть приготовлена комната, – Оливия дружелюбно улыбнулась, но бледное лицо горничной осталось хмурым.

Та украдкой вздохнула и посторонилась, пропуская гостью внутрь, и Оливия, шагнув вперёд, очутилась в прихожей, до того тесной, что, казалось, войди сюда ещё один человек, и ему придётся стоять на одной ноге.

– Кто там, Элис? Я же тысячу раз говорила тебе, чтобы ты и не думала любезничать с зеленщиком на парадном крыльце! Он должен являться к чёрному ходу и оставлять свой товар там, и не отвлекать тебя от работы, а сразу же идти по своим делам!

Крутая деревянная лестница, ведущая на второй этаж, заскрипела, и сначала Оливия увидела худые ноги в тёмно-серых нитяных чулках и остроносых туфлях, затем подол платья того же унылого оттенка, а после и целиком миссис