Хозяин тайги - Борис Андреевич Можаев
Тут не было ни улиц, ни переулков, отчего все село смахивало на огромное стойбище; каждая изба, казалось, стоит на отшибе, в окружении зарослей лещины, жимолости да дикой виноградной лозы. Между отдельными группами домов стояли даже нетронутые раскоряченные ильмы, голенастые деревья маньчжурского ореха да густые иссиня-зеленые шапки кедрача. Жили здесь и удэгейцы, и нанайцы, и орочи, и русские, и татары. Дункай, посмеиваясь, называл свое таежное село лесным интернационалом.
Они подъехали к песчаному берегу, где на приколе стояли такие же, как у них, длинные долбленые баты, похожие на африканские пироги. Дункай цепью привязал бат к столбу, врытому у самого приплеска, и сказал Конькову:
– Я схожу домой, прикажу хозяйке, чтобы обед приготовила.
– Спасибо, Семен Хылович! А может, у вас столовая есть? Неудобно, право, – засмеялся Коньков.
– Столовая только вечером откроется. А до вечера живот к спине подведет. Как допрашивать будешь? – засмеялся Дункай. – Пошли со мной!
– Я через часик приду. Пока вон со стариками поговорю.
Старики сидели тут же на берегу на бревнах, поглядывали на приезжих, покуривали.
– Ну, давай! Тебе виднее.
Дункай взял весла и ушел домой, а Коньков с Кончугой поднялись на высокий берег, к бревнам. Здесь же один старик с редкой седой бороденкой и жидкими усами, засучив рукава клетчатой рубашки, заканчивал работу над долбленной из цельного ствола тополя остроконечной лодкой-оморочкой. На бревнах, в синих и черных халатах – тегу, расшитых ярким орнаментом по бортам и по стоячему вороту, сидело пять стариков, каждый с трубочкой во рту. Возле бревен кипел черный большой казан со смолой.
– Багды фи! [1]– приветствовал их Коньков по-удэгейски.
– Багды фи! Багды! – оживленно отозвались старики.
– Хорошая будет оморочка! – похвалил Коньков плотника. – На такой до большого перевала доберешься, легонькая, как скорлупка. – Коньков хлопнул ладонью по корпусу новой оморочки, и гулкое эхо шлепка отдалось на дальнем берегу. – Во! Звенит как бубен. Шаманить можно.
Старики опять, довольные, заулыбались.
– О до! [2]– обратился Коньков к самому ветхому старику с желтым морщинистым и безусым лицом, в меховой шапочке с кисточкой на макушке. – Ты знал ученого Калганова?
– Калганова все село наше знай, – ответил тот. – Хороший человек был. Кто его убивал, свой век не проживет. Сангия-Мама [3]накажет того человека.
– А у вас на селе не знают, кто это сделал?
– Не знают.
– Когда у вас последний раз был Калганов?
– Неделя, наверное, проходила.
– Почему наверное? А точнее?
Собеседник Конькова посасывал трубочку и молчал, словно и не слыхал вопроса Конькова.
Коньков допытывался у других стариков:
– А может, две недели прошло? Никто не помнит?
– Может быть, две, понимаешь, – ответил лодочник.
– Так две или одна?
– Зачем тебе считай? Две, одна – все равно, – сказал старик в шапочке.
– Нет, не все равно, – сказал Коньков, несколько обескураженный таким безразличием.
Потоптался, подошел опять к плотнику, тесавшему лодку.
– Не продашь?
– Для себя делай, – ответил тот.
– Н-да… А кто из вас хорошо знал Калганова?
– Сольда, – ответил лодочник.
– Который это Сольда? – спросил Коньков.
– Я, понимаешь, – ответил старик в шапочке.
– Ты с ним в тайге бывал?
– Бывал, такое дело. Проводником брал один раз.
– Ты ничего не замечал за ним? Может быть, он ругался с кем? Враги у него были?
– Может, были. А почему нет?
– Да не может быть, а точно надо знать.
– Не знай.
– Ну, как он относился к вашим людям и вы к нему? Не обижал?
– Его смешной, понимаешь, – ответил Сольда, выпуская клубы дыма. – Немножко обижал.
– Каким образом? – оживился Коньков.
– Его говорил: человек произошел от обезьянка.
Старики засмеялись, а иные стали плеваться.
– А чего тут смешного или обидного? – удивился Коньков.
Сольда поглядел на него, как на неразумного младенца, вынул трубочку и мундштуком ткнул себя в голову.
– Разве я обезьянка? Тебе чего, ребенок, что ли? – и, скривив губы в саркастической усмешке, стал говорить горячо и яростно: – Мы видали, такое дело, обезьянку. В Хабаровске было совещание охотников. Потом в цирк возили, обезьянки показывать. Маленький зверь вертится туда-сюда. Как может человек произойти от такой зверь? Разве я, понимаешь, туда-сюда голова верти? Детей за такое дело наказывать надо.
Коньков едва заметно улыбнулся и спросил:
– А как ты думаешь, Сольда, от кого произошел человек?
– Наши люди так говорят: удэ произошел от медведя. Его зовут Одо, старший рода, понимаешь. Это правильно. Медведь ходит важно, никого в тайге не боись. На двух ногах может ходить, одинаково человек.
Старики закивали головами:
– Так, так…
– Ну, ладно! Удэ произошел от медведя, – согласился Коньков, поблескивая хитровато глазами. – А русский от кого? Или, допустим, татарин?
– Я не знай. Ты, может, от обезьянка. Чего стоишь, вертишься? Садись!
Старики опять засмеялись. Коньков, тоже посмеиваясь, сел на бревнышко, закурил.
– Все ты знаешь, Сольда.
– Конечно, – согласно кивнул тот.
– А вот скажи, что это за тигр тут появился? Говорят, из Маньчжурии пришел? Собак таскает.
– Э-э, Куты-Мафа [4]собачку любит кушать. И наш, и маньчжур одинаково.
– Но этот бродит везде, людей пугает?
– Э-э, тигр нельзя говорить. Сондо! [5]– сказал Сольда и пальцем покрутил вокруг себя. – Его все слышит. Потом пойдешь на охоту – его мешать будет. Сондо!
– Ну, ты прямо профессор, – опять усмехнулся Коньков.
– А почему нет?
С невидимой за лесным заслоном реки послышался отдаленный стрекот мотора. Коньков мгновенно встал и прислушался.
– Ровно гудит. Значит, издалека. Кто-то со станции едет, из райцентра. Кончуга, а ну-ка сбегай на реку, погляди!
– Зачем бежать? – спросил Сольда. – Это Зуев едет. Его мотор. Самый сильный. Такой больше нет у нас.
– Зуев! Тогда я сам сбегаю. Он мне нужен, – сказал Коньков, выплевывая папироску и собираясь бежать на реку.
– Опять не надо бежать, – невозмутимо сказал Сольда. – Его сам сюда поворачивает.
Коньков влез на бревна и стал поглядывать на протоку – свернет сюда Зуев или нет?
– Слушай, Сольда, – спросил Коньков. – А ты не слыхал вчера вечером мотора на
