Тревожное эхо пустыни - Ольга Геннадьевна Володарская
– Какая продуманная баба, – пробормотал Димон. – Но встречаются и такие психопаты. Женщин среди них, правда, очень маленький процент.
– Она не была похожа на маньячку. Это не только мое мнение. В селе, где Фатима устроила бойню, ее знали. Никакого удовольствия от убийства она не получала. Но и угрызений совести не испытывала. Мы комаров травим да мух прихлопываем, а она так людей.
– Это как раз признак социопатии.
– Я в этих мудреных терминах не разбираюсь. – Старик отложил трубку кальяна. Накурился и наговорился. – Но ты все по полочкам разложишь, когда снимешь фильм о Фатиме-Шайтане. За ее голову давали очень много. Ее смерти хотели и моджахеды, и чекисты. А она улизнула.
– Может, нет? И ее нашли и казнили?
– Допускаю. Но мне почему-то кажется, что она до сих пор здравствует. Ведет обычную жизнь. Разводит собак или печет торты на заказ.
– Работает консьержем. – Димон припомнил женщину, что следила за порядком в его подъезде. У нее лицо такое хмурое, будто она порешила несколько сотен человек.
– Или на почте, – усмехнулся дядька Ибрагим. – Но даже если так, ты ее не найдешь. Зато сможешь снять интересный фильм-расследование.
– Да, очень хочется разобраться в этой истории. Но с чего начать?
– Не мне тебя учить.
– А я бы послушал совета.
– Ты со многими ветеранами успел познакомиться, так? – Димон кивнул. – Узнай у них, кто служил в части, что стояла в кишлаке Карагыш. Отправь запросы в военные архивы, должны рассмотреть. Но это время займет.
– Да, а мне надо быстро.
– Перегореть боишься?
– Что-то вроде этого. Дядька Ибрагим, а ты свой рассказ на камеру повторишь? – Тот покачал головой. – Лицо замажем, голос изменим.
– Нет, сынок. Меня не впутывай. Моя хата всегда с краю была, поэтому и выжил.
– Понял тебя.
– Но, если узнаешь что-то, уважь, расскажи.
Он пообещал и показать тоже.
Выйдя из ресторана, Димон набрал одного давнего приятеля. Вместе работали на Центральном телевидении. И ушли оттуда почти одновременно. Димон по своей воле, приятеля попросили. Уволить хотели, да побоялись. Он монтажером работал, а развлекался взломом баз, декодированием, созданием вирусных программ. Как-то встроил в репортаж двадцать пятый кадр с призывом к митингу. После этого и хотели погнать поганой метлой, но приятель намекнул начальству на то, что имеет компромат на всех, включая генерального, и сольет его в Сеть. Решили расстаться с монтажером мирно. Еще и премию квартальную выдали.
Сейчас приятель обитал на Кипре. Сидел на вилле, играл в «Доту». Зарабатывал этим большие деньги. Ради прикола иногда взламывал базы. Димон надеялся, что он сделает это и для него.
Приятель не отказал. И уже утром Правдин получил данные обо всех служащих части № 1122. В том числе переведенных в другую, погибших, пропавших без вести. Женщин среди них было немного. И все же полтора десятка. Имя одной Димон узнал, уж очень оно было красивое – Лаура. Об этой девушке он слышал от командира мотострелковой роты Петрухи. Девушка работала в штабе, и офицер был в нее влюблен. Платонически, поскольку на гражданке его ждала жена. По словам Петрухи, чувства не прошли и через тридцать пять лет, и он на каждый день рождения Лауры отправлял ей посылкой коробку любимых конфет «Красный мак». А в ответ получал открытку с благодарностью.
Жила Лаура в Подмосковье, и Правдин отправился к ней в гости. Решил лично поговорить, а не по телефону. Заодно воздухом подышать.
Женщина встретила его приветливо. Усадила на диван, налила чаю. Димон объяснил, зачем приехал. Лаура выслушала, после чего достала из серванта фотоальбом.
– Есть общий снимок, – сказала она. – На нем все мы, девчонки-служащие в части. Вот это я, – указала на самую красивую. У Петрухи губа была не дура. – Дина, Маша, Зульфия и Фима. Скорее всего, вам нужна последняя.
Димон сверился со списком. Была в нем Серафима Сивохина. Секретарь-машинистка.
– Она любила ходить в музей Ахмеда-хана Дури. Учила пушту, чтобы читать стихи в оригинале. Но никакой татуировки у нее не было. По крайней мере, на тот момент. – И указала на дату: «24 апреля 1984 г.». – Мы вместе всего четыре месяца прослужили. Мой годовой контракт истекал, я продлевать его не стала. Вернулась домой.
– С подругами поддерживали связь?
– У меня были натянутые отношения с остальными девушками.
– Завидовали вам, красавице, да?
– Они считали меня любимицей начальника части, – нейтрально ответила Лаура. Она еще и не гордячка! Просто прелесть, а не женщина. – Козни строили. Я поэтому не осталась в армии. В остальном служба мне нравилась. Но тогда и спокойно у нас было. Мы же штабные, нас перебрасывали. Карагыш был третьим местом дислокации. И самым милым. Потом начались обстрелы, нападения, даже бомбежки.
– Какой Фима вам запомнилась? – Он переводил взгляд с фото из архива на то, что лежало перед ним. Прав был дядька Ибрагим, лицо никакое. Если на документах все примерно одинаковые, то на любительских кадрах люди показывали свою индивидуальность. Кто улыбку, кто прищур, кто, если о девушках говорить, фирменную прическу, макияж. А Фима и на общем снимке безликая. Остальные позируют, одна руки за голову закинула, будто потягивается, другая цветочек кокетливо за ушко заправила, третья восточную танцовщицу изображает, Лаура держит веер из сложенной гармошкой газеты. И только Фима стоит истуканом. И без улыбки смотрит пустыми глазами в объектив.
– Она была скромной, спокойной, трудолюбивой.
– Черти в этом тихом омуте водились?
Лаура задумалась.
– Она подбросила в мои кеды кусок стекла.
– Зачем?
– У нас в части проводились «Веселые старты». Знаете, что это?
– Конечно. Это командные соревнования. Бег, прыжки, эстафета.
– А я думала, молодежь уже и не помнит… – Она перевернула страницу альбома. На фото, что предстало перед глазами Димона, была красавица Лаура с кубком, наполненным конфетками. – Это приз за конкурс капитанов. Ими всегда делали нас, девочек. В
