Пабло де Сантис - Язык ада

Гимар появился как новый персонаж пьесы, призванный оживить ее агонизирующую концовку. Он бросил свой плащ на одно из кресел и с укоризненным видом огляделся по сторонам; так что все мы почувствовали себя чуточку виноватыми за те неприятности, которые мы причинили тихой Деревне и ее комиссару.

– Где она? – спросил он.

– В номере 316. Я вас провожу, – сказал Рауач.

Рауач с Гимаром скрылись на лестнице. Кун последовал за ними.

Мы снова заговорили о Рине Агри. Мы говорили о ней в настоящем времени, как если бы она не ушла навсегда, а вышла уложить свои вещи, и было бы бестактно в чем-то ее упрекать. Кроме всего прочего, на столе еще стояли две тарелки с барашком, к которым никто не притронулся. Мы ждали подтверждения комиссаром новости об ее уходе. Приговор ускорил официант, он забрал пустые тарелки, а потом унес и эти две. Последние.

XXI

Гимар медленно спустился по лестнице, не глядя в нашу сторону, как бы не отдавая себе отчета, что находится в центре внимания.

– Скажите мне, Кун, по какому критерию вы отбирали этих людей? Это конгресс депрессивных маньяков?

– Она тоже самоубийца?

– На этот раз нет никаких сомнений. – Комиссар посмотрел на участников конгресса, одни из которых расселись в креслах, другие оставались за длинным столом. – Кто-нибудь разговаривал с ней сегодня?

Никто.

– Итальянка была знакома с тем человеком, который уже умер? Они не могли договориться о совместном самоубийстве?

Анна, с покрасневшими глазами, ответила:

– Они не были любовниками, если вы спрашиваете об этом. Они были едва знакомы.

Гимар повернулся к нам спиной и вступил в беседу с Рауачем. Я подошел к ним.

– Я не знаю, что происходит, комиссар, но если речь идет об эпидемии или пакте самоубийц, у меня есть еще один кандидат.

Я рассказал о странном поведении Зуньиги. Гимар спросил Куна, существовала ли какая-нибудь причина для близких контактов этой троицы.

– Они жили в разных странах и занимались разными проблемами; но их объединял интерес к теме искусственных языков. Поэтому в первый же день они создали рабочую группу.

– Еще кто-нибудь в нее входил?

– Нет, только они. Они заседали часами.

Рауач отправился за Зуньигой в его номер. Вернулся через пару минут.

– Его там нет. Комната убрана, такое впечатление, что он сегодня туда вообще не заходил.

Дверь отеля открылась, и ледяной шквал ворвался в фойе. Вошла Химена, одетая в желтый плащ, натянутый на голову.

– Я увидела автомобиль комиссара; как он проехал мимо моего дома. Есть какие-то новости?

Она достала из кармана записную книжку, пострадавшую от ливня, чернила расплылись в голубые пятна. Я рассказал ей о том, что случилось. Я говорил почти шепотом, мы все говорили почти шепотом, как будто боялись кого-то разбудить.

Комиссар перебил все эти перешептывания. Он говорил очень громко, почти кричал.

– Рауач, пусть принесут все фонари, которые у вас есть. Мне наплевать на ливень, каждый должен оказывать помощь следствию.

– А что будем делать? – спросила Химена.

– Искать Зуньигу.

Химена достала из сумки вспышку и прикрепила ее к камере. Рауач и консьерж вернулись с фонарями и запасными батарейками. Я подошел самым первым и нашел фонарь, который был исправен; остальные, кажется, были в основном сломаны.

Анна сидела в кресле, устремив взгляд в пустоту. Она не могла подняться, уже сейчас она была далеко-далеко отсюда.

Я же не мог противиться – несмотря на трагедию – тяге к приключениям, словно я был еще бойскаутом в своем первом лагере.

Гроза уже выдохлась, шел монотонный дождь, неприятный, но не все же невечный. Я надел на голову капюшон. Ночь была очень темной, горели только пять или шесть фонарей, двигавшихся вдоль фундамента недостроенного крыла гостиницы. Половина фонарей оказалась неисправной, они быстро тускнели и гасли. Васкес выключил свой и швырнул батарейки в грязь.

Рядом со мной появился Гимар.

– Здесь и так слишком много народа. Почему бы вам не поискать на пляже?

Чтобы добраться до пляжа, мне надо было пройти мимо дверей отеля. Увидев меня, Химена последовала за мной. Она держала в руках тяжелую фотокамеру. Я не стал ее прогонять: пусть идет. Я начал насвистывать старую песенку.

– Дай мне твой фонарь, – сказала она.

Я отрицательно покачал головой. Ни за какие сокровища мира я бы не отказался от своей игрушки.

Рядом с маяком берег круто поворачивал, так что гостиница скрылась из виду. Перед нами простиралась затемненная поверхность пляжа. Я наступил на водоросли, мои ноги по щиколотку погрузились в пенистое месиво.

– Скорее всего он утонул. Он шел по воде, и его утащили волны. Он всплывет через три дня, вверх лицом, покусанный рыбами, с синюшной кожей и пустыми глазницами.

Химена даже замедлила шаги, испуганная своими собственными словами. Я обогнал ее. Компания мне была не нужна. Я сейчас пребывал в далекой яви своих сновидений – приключений, сценарий которых можно найти в старых книгах. Пляж, ночь, гроза. Но это также могла быть пустыня, сельва, затерянный остров. Место не играло роли, важно было идти в ночи, продвигаясь вперед, навстречу неведомой опасности, сгорая от любопытства, не скрывая боязни и крепко сжимая фонарь.

Я направил луч вперед и вдруг высветил человека, погруженного в воду.

Когда я подошел, я понял, что ошибался: он стоял на коленях, лицом к морю, как бы обращаясь к богу в бессловесной молитве.

Зуньига безразлично посмотрел на осветивший его фонарь. Его лицо, голова, мокрая одежда были покрыты водорослями, как будто он увлекал их за собой, продвигаясь вперед. Обессиленный краб висел у него на лице. Это был утопленник, но утопленник, который умел говорить. Я не знаю, понял ли он, что я стоял перед ним и что это была реальность. Я не знаю, с кем он разговаривал – со мной или с самим собой, – но говорил он тоном человека, раскрывшего страшную тайну.

– Это не река, – сказал он. Я подумал, что в своем помешательстве он обращается к морю. – Сейчас я вижу. Это болото.

Он упал лицом вниз на мертвые водоросли.

Часть четвертая

Ахерон[22]

…То царь Немврод, чей замысел ужасный

Виной, что в мире не один язык.

Довольно с нас; беседы с ним напрасны:

Как он ничьих не понял бы речей,

Так никому слова его не ясны. „

XXII

Зуньигу отвезли в отделение «Скорой помощи» больницы Порто-Сфинкса. Это было покрытое известкой строение, в котором приемный покой занимал половину общей палаты. Обшарпанная стена отделяла приемную от кабинета врача. На стене висела бесцветная гравюра, на которой медсестра, приложив палец ко рту, призывала соблюдать тишину. Кто-то пририсовал ей усы и бороду. Подаренные кем-то лабораторные часы показывали неправильное время.

Дверь приемного покоя была приоткрыта, и с моего стула мне было видно лицо Зуньиги с подключенной кислородной маской. Гимар прикурил сигарету. Послышался строгий голос врача:

– Немедленно погасите сигарету, комиссар. Этот человек в коме.

– Уже нигде нельзя курить.

Он открыл дверь и выбросил сигарету на мостовую. Начала моргать лампа дневного света, врач встал на банкетку и стукнул по ней, чтобы прекратить мигание. Наконец, он закончил осмотр и стянул резиновые перчатки. Это был мужчина года на три старше меня, одетый в замызганный штопаный халат. В углу приемной стояла накрытая одеялом раскладушка для ночного отдыха дежурного врача, который всегда оставался на месте на случай переломов, высокой температуры, преждевременных родов. Жестом фокусника врач показал нам монету.

– Она была у него под языком.

Он посмотрел на меня, как бы ожидая объяснений. Я пожал плечами.

– В лучшем случае это был способ бросить курить, – сказал Гимар. – Я уже перепробовал все.

– Его нужно отвезти в областную больницу. Комиссар, окажите любезность, позвоните в гостиницу, пусть пришлют свою машину.

– А где «скорая помощь»?

– В мастерской. Шофер, даже при том, что он знает, что его могут вызвать в любую минуту, все равно напивается каждое воскресенье и выезжает давить зайцев на дороге.

Гимар позвонил в отель по телефону из приемной. Получил отказ, перешел на крик, требуя повиновения. Через пятнадцать минут приехал микроавтобус. Я помог погрузить больного и баллон с кислородом. Врач погасил свет в салоне, закрыл его на ключ и сел за руль. Мы с Гимаром остались стоять на тротуаре.

– Уже столько лет я ждал подобного случая. Некоей тайны, которую я раскрою. А сейчас, когда это произошло, я понятия не имею, что делать дальше.

Я не имел никакого желания выслушивать ночные признания полицейского-меланхолика.

– Я возвращаюсь в отель, комиссар.