Михаил Иманов - Чистая сила
— Думчев Андрей Ильич, — с некоторой чопорностью отрекомендовался лысый; назвался и я.
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — с непонятной для меня словоохотливостью продолжил Алексей Михайлович. — Андрей Ильич, как шахматист, скорее нас с тобой всех вычислит: мы все на чувстве, а он — логикой.
Андрей Ильич потупил глаза.
— Ну, какой я шахматист! — проговорил он, поведя головой в стороны; но, кажется, остался доволен рекомендацией.
— Не скромничайте, — сказал Алексей Михайлович и, обратясь ко мне, пояснил: — Андрей Ильич кандидат в мастера.
Думчев поднял на меня глаза, и я вежливо покачал головой.
— Так не будем сегодня играть? — сказал Думчев, опять выразительно на меня поглядев.
Взгляд этот стал мне неприятен, и я даже хотел что-то ответить, но Алексей Михайлович опередил меня:
— В другой раз, Андрей Ильич, в другой раз. Кстати, вот вам вопрос: что вы думаете о Ванокине?
— Это который? Попугай? — почти с важностью ответил Думчев, совсем не удивившись вопросу. — Что о нем говорить — прохвост.
— Однако, — заметил Алексей Михайлович, кажется, немного смущенный неожиданной оценкой. — Что это вы так резко, он если и… то, по-моему, безобидно. Кажется…
— Пусть вам не кажется, — в прежнем своем тоне проговорил Думчев. — Самый настоящий прохвост. Если не хуже. Он думает, что никто его не понимает. Но Думчева не проведешь!
— А что — не понимают?
— Многого. Я, правда, еще совсем не разобрался, но будьте уверены, — он со значением посмотрел на Алексея Михайловича.
Алексей Михайлович с тем же торжественным значением наклонил голову и, поведя рукой в мою сторону, сказал:
— Можете говорить свободно.
— Не сомневаюсь, — в свою очередь наклонил голову Думчев и продолжал: — Знаете, что та самая женщина, которая с этим Ванокиным… что она… Все знают, что они здесь познакомились. Но знаете ли вы, что они знакомы давно и что они здесь съехались, а вернее, что он ее вызвал?
Сказав это, он обвел нас снисходительным взглядом. Я, признаться, не понял, в чем здесь важность, но, глянув на Алексея Михайловича, увидел, что у него удивленно поднялись брови; на этот раз удивление было настоящим (так мне показалось, во всяком случае).
— Как это вызвал? — проговорил он озабоченно.
— А просто, — с победным смешком пояснил Думчев. — Телеграммой.
— Вы уверены?
— Точнее не бывает. Сам при этом присутствовал, хотя и инкогнито, — он сделал паузу, но, так как мы молчали, продолжил: — Сидел я возле почты. Предположим, что случайно. Вижу, Ванокин на почту зашел. Казалось бы — обычное дело. Но — вид! Вы бы видели его вид! Я как будто ничего не замечаю, сижу себе и газету раскрыл. Но, как можете понять, наблюдаю. Он один бланк исписал — отбросил, второй исписал — отбросил. Только с третьего раза сочинил. Пошел, отправил телеграмму и быстро так вышел. Как он ушел, я встал — и на почту. Он так спешил, что бланки испорченные на столе оставил. Я и заглянул. На одном бланке такой текст: «Срочно выезжай», а на другом еще интереснее: «Все решится днями. Выезжай немедленно». Но самое главное — вы следите — адрес корреспондента. И имя. А адрес такой: «Каргополь, Советская, 23, квартира 9». Но имя!.. — Думчев поднял палец. — Кто бы, вы думали, там значится?!
— Кто? — не выдержал Алексей Михайлович.
— А вот кто: Марта Эдуардовна Романевская.
— Марта?
— Она самая. Она через три дня после телеграммы и появилась. Вот тут-то он из себя волокиту и стал изображать, а она — следите — вроде и в дружеских с ним, но независимо.
— Да-а, — протянул Алексей Михайлович.
— Это еще что! Так, мелочи.
— А что — есть…
— Есть. — Думчев сложил руки на груди и склонил голову набок; так он просидел некоторое время, потом медленно поднял голову и внимательно осмотрел потолок. — Есть и еще, — и опять замолчал.
— Да говорите же, — нетерпеливо, легонько постучав по столу пальцем, воскликнул Алексей Михайлович.
— Есть и еще, — снова повторил Думчев, как бы не замечая нашего нетерпения; но наконец двинулся: — Еще я видел, как в одном секретном месте, за скалой у пляжа, Ванокин эту Марту свою очень даже, я бы выразился, ругал, только что не ударил. Но и это мог, потому что замахнулся. Я, к сожалению, слышать разговора не мог, но видел все подробно. Хоть и находился в воде. И достаточно не близко. А приблизиться не мог вследствие морского волнения. Да и рисковал быть обнаруженным. Но самое главное то, что Марта Эдуардовна — вы ее неприступность и гордый характер могли заметить — так вот, она хоть бы словом, хоть бы жестом ответила. Так нет; со страхом на него смотрела.
— Откуда же понятно, что со страхом, — сказал Алексей Михайлович. — Вы же далеко были.
— А по положению тела, — быстро ответил Думчев.
— Ну?
— А то, что со страхом. А это уже кое о чем говорит.
— Да о чем же?
— Если просто взять, как отдельный эпизод, то ни о чем. А если в свете некоторых фактов, то — о многом.
Он опять замолчал. Как видно, томить слушателей доставляло ему прямое удовольствие. Алексей Михайлович побарабанил пальцами по столу достаточно громко.
— Знаете вы здесь такого старика, Никонов — его фамилия? — медлительно заговорил Думчев. — Вы с ним сегодня, кажется, за обедом разговаривали.
— За завтраком, — поправил Алексей Михайлович.
— За завтраком, — поправился Думчев и хотел было снова замолчать, как Алексей Михайлович сказал:
— Да что же Никонов, говорите?
— А то Никонов, — похожим на роковой голосом произнес Думчев, — что он с ними в сговоре.
И он снова сделал паузу.
В первую минуту мы оторопели от такого сообщения. Поворот был явно неожиданным. Думчеву же последняя пауза удалась как нельзя лучше.
— А-а, — протянул Алексей Михайлович и тут же снова перешел на тон игривой заинтересованности, который, к слову сказать, совсем к нему не шел, — в сговоре, говорите? Да-а… Так, может быть, вы откроете нам, в чем, собственно, смысл…
— Суть пока не выявлена, — глубокомысленно отвечал Думчев, — информации для обобщения не достает. Но надеюсь, что на днях уже смогу…
— Так вы полагаете — это серьезно?
— Более чем, — отрезал Думчев и, сведя губы трубочкой, отвернулся с независимым видом.
Мы с Алексеем Михайловичем переглянулись, и Алексей Михайлович, незаметно от Думчева, приставил палец к губам.
— Любопытные вещи вы рассказываете, Андрей Ильич, — сказал он. — Мы здесь все шутками… а оказывается, что здесь — дело.
Думчев, как бы нехотя, повернулся к нам и сказал внушительно:
— Шутками, конечно, заниматься можно, и не возбраняется — я сам люблю пошутить. Но должен вам заметить, что эти тоже не так просты и умеют себя вести. Их поведение на том и построено, чтобы нелепостью главное прикрывать. Они и добились: вы шутите, другие шутят, а дело движется. Они умеют ловить.
Последняя фраза, кажется, вышла невпопад. Но Алексей Михайлович этого будто и не заметил.
— Да ведь не попались, — сказал он. — Вот вы.
— Опыт, — скромно заметил Думчев. — Опыт и логика.
Алексей Михайлович перестал спрашивать; в один только момент как будто приготовился уже спросить, но удержался и продолжал молчать. Так мы просидели некоторое время. Наконец Думчев поднялся, сказал, что пойдет готовиться к ужину, захватил шахматную доску и ушел. Алексей Михайлович его не удерживал, но вежливо проводил до двери.
— Ну, что скажешь? — обратился он ко мне, возвращаясь к столу.
— Что ж вы его еще о Никонове не спросили? — сказал я.
— А зачем? Он и так все расскажет. Сам придет рассказывать. Ты, наверное, понял, он из этих, детективов-любителей. Настоящие детективы начальству докладывают, а любители, будем говорить, — публике. Мы с тобой эта публика и есть. А то ему так неинтересно, все равно нужно же кому-то о своих подвигах… Он, это, на рыцаря без страха и упрека мало, как видишь, похож. А это, про Марту — это очень любопытно, знаешь. Кажется, и в самом деле все не так просто. Ну ладно — будем ждать.
Я было хотел продолжить разговор, но Алексей Михайлович как-то сник, отвечал неохотно и односложно. Я сказал, что пойду. Он кивнул.
2
Вернувшись к себе, я, может быть, минут всего пять посидел в комнате. Сначала хотелось подумать обо всем этом в тишине, но — тишина была, а мыслей — ни одной: во всяком случае, сколько-нибудь продуктивных. Внезапная потеря интереса к разговору у Алексея Михайловича тоже меня озадачила. Но поспешных выводов делать не следовало. И я это себе сказал. Еще я подумал, что все равно во всем этом так сразу, с наскоку, не разобраться, и если есть что-либо по-настоящему серьезное (во что я еще недостаточно верю), то все должно проявиться само собой, и может быть, фраза Алексея Михайловича о том, что нужно подождать, сейчас наилучший выход.
