Валерий Поволяев - Охота на охотников
- А я люблю, когда раздеваются женщины. - Каукалов и сам удивился вырвавшейся фразе: вроде бы и не он её произнес.
Ольга Николаевна нахмурилась, сделала два коротких быстрых шага и резко, с оттяжкой, ударила Каукалова по щеке.
- Без казарменных пошлостей. Понял?
Каукалов схватился рукой за щеку, потер её, произнес угрюмо:
- Понял.
Ольга Николаевна действовала на него, как удав на кролика. Что с ним происходит? Он покорно стянул брюки.
- Быстрее! Еще быстрее! - резко скомандовала Ольга Николаевна и сжала белые крупные зубы, по лицу её пробежала светлая тень, глаза посветлели от страсти, она схватила Каукалова за шею, с силой потянула к постели, он напружинился, удержался на ногах, но Ольга Николаевна потянула сильнее, и Каукалов повалился на тахту.
В следующий миг Ольга Николаевна сделала ловкое подсекающее движение и очутилась сверху, на Каукалове, словно всадник на лошади. Еще одно неуловимое движение - она вообще была мастером по части подсечек, потайных силовых движений, жестов - сказывалась милицейская наука, - и пальцы ноги поддели трусы Каукалова. Через секунду трусы сами слетели с него.
- Ну! Ну! Ну! - азартно вскричала Ольга Николаевна. - Ну! - Она задергалась, забилась в некоем сладком отчаянии, стараясь насадиться на Каукалова целиком, сквозь сжатые зубы протиснулось шипение - горячее, будто на сковороду плеснули воды. Каукалов, отзываясь на голос и судороги Ольги Николаевны, замычал, заерзал сам, ухватил её за бедра и что было силы притянул к себе. - Еще сильнее! - яростно потребовала Ольга Николаевна.
- Не могу, - простонал Каукалов через минуту, но Ольга Николаевна не слышала его.
- Ну! Ну! Ну! - Она стонала, дергалась на Каукалове, будто подбитая дробью, ослепляла белизной крепко сжатых зубов. На лбу у неё проступил мелкий, искрящийся пот.
Скоро все было кончено - Ольга Николаевна выдохлась, пот лил с неё ручьями, Каукалов тоже был мокрым. И совершенно обессиленным, словно бы из него, как из тюбика с зубной пастой, выдавили содержимое.
Отвалившись от Каукалова, Ольга Николаевна несколько минут лежала неподвижно, вздрагивая и тяжело дыша, потом перевернулась набок и прошептала:
- Мне было хорошо...
- Мне тоже. - Он едва выдавил два коротких слова - не было сил ни на что, даже на то, чтобы говорить.
Ольга Николаевна с трудом поднялась и, шатаясь, побрела в ванную.
Каукалов чувствовал себя отвратительно. Ему казалось, что от него пахнет чем-то приземленным, плохим, может быть, даже грязным. Пот у него, что ли, такой мерзкий? Во рту слиплась соленая горечь. Он пожевал губами, подумал, что неплохо бы эту горькую дрянь куда-нибудь сплюнуть, в следующий миг испугался своего желания и с гулким звуком проглотил комок слюны.
Вернувшись из ванной, Ольга Николаевна плашмя опрокинулась на тахту, подтолкнула маленьким, твердым, будто выточенным из камня кулачком Каукалова:
- Иди вымойся. А то ведь ты сегодня вообще не мылся. Воняет от тебя, как от козла! Чего стоишь?
- Не стоишь, а лежишь, - не выдержав, аккуратно поправил Каукалов.
- Никак снова хочешь получить по физиономии? - Ольга Николаевна потянулась к лакированному столику, взяла пачку сигарет - удлиненных, дорогих, - ловко щелкнула зажигалкой, произнесла удивленно, словно бы для самой себя: - Что-то больно смелым стал...
Каукалов в ответ натянуто рассмеялся, сполз с тахты и поскакал в ванную.
Когда он вернулся, Ольга Николаевна лежала сосредоточенная, хмурая, жестко поблескивала большими голубыми глазами. Коротким резким движением ткнув сигарету в хрустальную пепельницу, спросила:
- Ну чего там новенького на Минском шоссе? Давай рассказывай!
Каукалов тряхнул мокрыми волосами, торопливо пробормотал:
- Сейчас, сейчас... - неловко улегся рядом с Ольгой Николаевной и попросил: - Дай сигарету!
- Все-таки ты очень хорошо хочешь заработать по зубам, - холодно и лениво произнесла Ольга Николаевна. - Я не давала повода разговаривать со мною на "ты".
Невольно поперхнувшись, Каукалов пробормотал смятое извинение. Ольга Николаевна лениво протянула пачку с сигаретами, потом подала зажигалку. Каукалов закурил, шумно затянулся - вкус дорогих сигарет показался ему сладким, потом коротко, стараясь быть таким же жестким, как и Ольга Николаевна, рассказал, что принесли три дня "разведывательных полетов" по Минскому шоссе.
- Все ясно, - голос у Ольги Николаевны стал по-девчоночьи звонким, безмятежным, в ней словно бы что-то ожило, - будем готовиться к крупной операции... Пора брать отбившуюся фуру. Посмотрим, что нам это принесет. Десяти дней вам на подготовку хватит?
- Да меньше хватит, может, даже одного дня хватить, - взбодрившись, произнес Каукалов: он был рад, что Ольга Николаевне его доклад понравился.
- Легкомысленный ответ, - нахмурилась Ольга Николаевна. - Даже опытным людям, не чета вам, на подготовку надо не менее недели. Понятно? Поэтому отвожу вам с напарником десять дней. Теперь вот что - напиши мне на бумажке свои размеры. Обуви и одежды. И размеры своего приятеля. Кстати, как зовут его? У меня где-то записано, но где именно, я не помню. Такие вещи вообще в памяти не держу, - губы Ольги Николаевны тронула капризная усмешка, - чтобы мозги не замусоривать.
- Илья он, - сказал Каукалов, - зовут, как пророка, командующего громом и молниями.
- Размеры своего пророка мне тоже дай, - велела Ольга Николаевна, - и парочку фотографий три на четыре. Желательно цветных. Приятелю скажи бороду пусть сбреет. Немедленно. Чтоб на фото был без бороды. Я вас кое-какими документами снабжу. С документами будете чувствовать себя спокойнее. - Она повернулась к Каукалову, приказала: - Иди сюда!
Он опасливо приподнялся на тахте.
- А муж... ваш муж... он не придет?
Ольга Николаевна засмеялась.
- Не бойся, не придет. У него сегодня дежурство по городу. А потом, я хоть и ниже его по званию, но зато выше по должности. - И она повелительно повторила: - Иди сюда!
Перекатившись по тахте к Ольге Николаевне, Каукалов мягко обхватил её, словно боялся помять это сверкающее чистое тело, застонал бессильно от сладкого ощущения, охватившего его, неожиданно вспомнил всех своих девчонок, с которыми успел познать "услады жизни" - их было не очень много, чтобы посчитать, хватало пальцев одной руки, зажмурил глаза и будто бы бросился в омут.
Сразу погрузился в жаркую глубину, но в следующий миг всплыл на поверхность - очнулся от громкого голоса Ольги Николаевны:
- Ты мне лобок не раздолбай! Аккуратнее!
Щеки у Каукалова сделались красными от стыда. Желание пропало. Сильно пахло потом. Внутри родилось что-то протестующее, злое, захотелось наговорить Ольге Николаевне обидных слов и уйти либо вообще поступить круто: накинуть на шею удавку и стянуть концы. В следующий миг он подавил в себе злость и согласно мотнул головой: есть действовать аккуратнее!
В одиннадцать вечера Каукалов забеспокоился, приподнялся на тахте.
- Мне пора!
- Куда? Зачем? - расслабленно поинтересовалась Ольга Николаевна, потянулась к хрустальному стакану, в который был налит джин, встряхнула его.
- Оставайся... Ты мне не мешаешь.
- Нет, я все-таки пойду...
- Я же сказала: оставайся! Ты - первый человек, который пытается ослушаться меня. А это, знаешь ли... - Она улыбнулась одним краем рта. Улыбка её была беспощадной. - Это чревато!
Каукалов остался.
Проснулся он рано утром от холода. Рядом с ним, укрывшись невесомым пуховым одеялом, сладко посапывала Ольга Николаевна. Лицо её за ночь постарело, стало незнакомым, около носа и рта пролегли морщины, губы тоже сделались морщинистыми, в подглазья натекла мученическая синева. Каукалов едва не присвистнул, увидев Ольгу Николаевну такой.
Но главное было не это. Он думал, что роскошные каштановые волосы у Ольги Николаевны - собственные, а оказалось - не свои. Ольга Николаевна носила парик. Парик сполз набок, распластался на подушке и обнажил полулысую голову. С редким пушком и слабенькими натуральными волосами, очень редкими, почти отсутствующими на темени и висках.
Каукалов поспешно отодвинулся от Ольги Николаевны. Натянул на себя плед, закрыл глаза. Постарался одолеть сложное ощущение, возникшее в нем, тут были и страх, и брезгливость, и злость, и что-то ещё - тоска, что ли; разложить это ощущение по полочкам Каукалов не сумел, вздохнул, жалея самого себя, и через несколько минут забылся.
Это был не сон, а некая одурь - перехода от яви к этой одури Каукалов не почувствовал: из тьмы тут же вытаяла Ольга Николаевна - морщинистая, старая, ехидно улыбающаяся. Морщины у неё были не только на лице, но и на шее и груди, под полными темными сосцами, на животе, были даже на коленях, потом Ольга Николаевна потянулась, распрямляясь, морщины исчезли буквально на глазах, она помолодела, мазнула чем-то по лицу, кажется, маленькой пуховочкой, которой смахивают со щек пудру, и лицо её стало совсем юным. "Колдунья", - Каукалов похолодел от страха, потряс головой, стараясь прийти в себя, и в следующий миг ухнул в вязкую темноту.
