Андерс Рослунд - Дитя мрака
— Ты открывал окно… может, откроешь еще раз? — Марианна Херманссон посмотрела на Ларса Огестама: — Душно здесь.
Прокурор поднялся, крючок был пластмассовый и в мороз действовал плохо.
Херманссон невольно вздохнула и продолжила:
— Их версии вполне согласуются. Но мне не хватает информации. А та, какой я располагаю… честно говоря… не знаю, как ее оценить. — Она поискала в своих бумагах. — Они говорят, что каждый из них имел дело с мужчинами или женщинами, которых они считали социальными работниками. Говорят, что им дали немного денег. А потом обещали больше денег, работу, другую жизнь. — Она опять вздохнула. — Им нужно было только покинуть свои туннели, надеть комбинезоны румынских цветов и провести четверо суток в автобусе. — Херманссон покачала головой: — До Шотландии.
Огестам кашлянул:
— Прости?
— До Шотландии. Они думали, что едут в Шотландию. И решили, что именно туда и прибыли сегодня утром.
Ветер ударил в оконное стекло, сорвал пластмассовый крючок, окно внезапно распахнулось, хлопнуло по стене. Никто не бросился закрывать створку, всем стало хорошо от холодного шквала.
— Девочку с ребенком зовут Надей. Мы с ней прогулялись после допроса, до того места на Хантверкаргатан, где, как утверждают и она, и мальчик, их высадили. Красный автобус. Это…
— Малыш был при ней?
Эверт Гренс долго молчал.
— Само собой.
— Вот как?
— Она его мать.
— Я имею в виду, Херманссон… она повсюду таскалась с малышом?
— Таскалась?
— Ну, не выпускала его из рук?
— Да.
— Нехорошо.
— Согласна.
Гренс ткнул пальцем в пол. Имея в виду подвал где-то под ними.
— На складе есть конфискованные коляски. Я распоряжусь, чтобы тебе выдали одну. Малыши бывают тяжелые.
Свен сидел рядом с Херманссон, она не видела его лица, но чувствовала, что он тоже улыбнулся. Эверт Гренс иногда удивлял их своей заботливостью, которая прорывалась у него как-то вдруг, а потому он толком не знал, на что она обратится.
— Итак, Хантверкаргатан. Девочка говорила о красном автобусе, который остановился на площади Кунгсхольмсторг, когда большинство из них еще спали. Она узнала аптеку на углу.
Конфискованные детские коляски внизу, на складе.
Эта фраза все время звучала у нее в ушах. Он мог быть резким, даже злым, он танцевал вокруг стола, но порой говорил и такое.
Она смотрела на своего начальника.
Может быть, именно за это они и терпели его.
— Мы опросили местное население. Пятеро частных лиц и владелец магазинчика подтверждают, что светло-красный автобус — один даже отметил, что краска выгорела на солнце, — около половины пятого утра остановился на том месте, которое указала девочка, и простоял несколько минут, высадив множество легко одетых детей.
— Общенациональный розыск?
— Объявлен после обеда.
Комиссар выглядел довольным:
— Все правильно, Херманссон. Правильно. Этот автобус не покинет пределов страны.
Ларс Огестам взглянул на часы. Они сидели в кабинете Гренса уже тридцать пять минут, совещание продолжалось значительно дольше, чем рассчитывали.
Они кое-что знали.
А в общем-то не знали ничего.
— У меня последний вопрос. О мертвой женщине. — Огестам уже опоздал на следующее совещание. — Кто она?
Женщина с объеденным лицом. У нее должно быть имя. Она должна быть кем-то.
— Мы не знаем. Пока. Не знаем, кто она была.
Вздох.
Огестама мало волновала манера Гренса вздыхать и вносить поправки.
Вздоха для него было недостаточно, чтобы обозначить разницу между кто она и кто она была.
— Когда? Когда мы будем это знать?
Эверт Гренс слегка наклонился вперед, словно желая подчеркнуть важность своих слов:
— Думаем узнать к вечеру. Кинолог говорит, что собака учуяла на месте слишком много запахов и потеряла след в туннеле, метров через пятьдесят. На одном из этих чертовых перекрестков, где встречаются и соединяются разные системы туннелей. Но собака нашла там множество предметов, которые сейчас изучает Крантц и которые могут иметь отношение к трупу. — Он посмотрел на Огестама и еще сильнее наклонился вперед. — Кроме того… — Он повернулся к Свену. — Свен видел ее раньше.
Свен Сундквист развел руками:
— Я видел ее лицо и уверен, оно мне знакомо. Возможно… возможно, я даже говорил с ней.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Просто у меня такое ощущение. Ты ведь знаешь, как это бывает. Множество людей… знаешь только одно: они тебе знакомы. Но не знаешь ни кто, ни почему, ни откуда. — Он посмотрел на свои часы: — Прошло почти четыре часа с тех пор, как я стоял возле койки в больнице Святого Георгия. И все это время я думал о ней. Мы точно встречались.
Ларс Огестам кивнул. С ним было так же. Проработав несколько лет в прокуратуре, он уже смешивал давние и недавние впечатления, здоровался в городе с людьми, которые, вне всякого сомнения, сидели перед ним на судебных разбирательствах, но зачастую не помнил ни имен, ни обстоятельств. Это были потерпевшие, или свидетели, или присяжные, и его действия, вероятно, каким-то образом отразились на их жизнях, опять-таки безымянных.
Прокурор снова посмотрел на часы. Еще пятнадцать минут. Он поблагодарил, поднялся и вышел.
Поэтому он не слышал, как зазвонил телефон и как чертыхнулся Эверт Гренс, отчаянно стараясь не смотреть на аппарат.
— Третий раз! Ну что это такое? Третий раз коммутатор пропускает звонок, хотя я заблокировал вход.
Телефон продолжал упорно звонить. Херманссон и Свен Сундквист считали сигналы, разбирая перед уходом свои записи.
Звонки не прекращались.
Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…
Гренс хлопнул ладонью по столу и снял трубку.
Возможно, дело в том, как он молчал. Человек на другом конце провода говорил уже несколько минут, а он не отвечал ни слова.
А возможно, в том, как он положил трубку, глядя в пространство перед собой, и вышел из кабинета, по-прежнему молча.
Херманссон и Свен Сундквист переглянулись, как переглядываются люди, угадывая, что произошло нечто очень серьезное, безмолвное и покуда им непонятное.
Он словно бы отключился, молча, без единого слова и жеста.
Свен Сундквист отложил блокнот и пачку бумаг на диван и выбежал следом. Спина Эверта мелькнула в коридоре и исчезла в его, Свена, собственном кабинете.
Комиссар сидел за столом, все так же глядя в пространство перед собой.
Свен Сундквист вошел к себе, чувствуя, что он здесь лишний. Странное чувство, будто кабинет вдруг стал чужим.
— Эверт?
Свен хотел расшевелить его, взять за плечи, обнять. Но с Эвертом Гренсом так нельзя. Нельзя, и всё.
— Эверт… как там?
Двенадцать лет. За годы работы Свен сблизился с Гренсом, насколько это было возможно. Случалось, Эверт приоткрывал ему свою личную жизнь, намеками, из своего рода солидарности.
Но никогда еще Свен не видел своего начальника таким.
— Эверт, я сейчас уйду. Оставлю тебя в покое. Если что — я в твоем кабинете.
Эверт Гренс не умел шептать. И все же, когда Свен был уже в коридоре, прошептал:
— Обследование.
Свен Сундквист замер. В двух, может, в трех метрах от двери. Глухие звуки, похожие на слова, — неужели они донеслись из кабинета?
— Обследование Анни. Они дадут ей наркоз. Как обычно.
Свен не шевелился, опасаясь, что остатки Эвертова голоса пропадут, если встретятся с посторонним звуком.
— Кажется, все насмарку.
*Эверт Гренс неподвижно сидел в машине. Нужно торопиться, а он не вставил ключ в зажигание, не отпустил ручной тормоз и не взялся за руль.
Двадцать семь лет назад она упала головой под колеса его машины.
В гараже полицейского управления было темно и тихо. Группа из шести-семи коллег, пешком направлявшаяся к лифту, не видела комиссара, закрывшего лицо ладонями.
Сегодня его впервые не будет рядом с ней во время обследования.
Он прислонился к окну, висок коснулся холодного стекла.
Все эти долгие годы, а в итоге речь идет об одном-двух паршивых мгновениях.
Можно все делать правильно. Это не имеет значения. Жизнь пролетает за несколько считаных секунд.
И если ошибиться в эти окаянные секунды, все остальное как бы и не существовало.
— Ты же знаешь, обследование необходимо, Эверт.
— Я не понимаю.
— Ты знаешь.
— О чем ты?
— Я не могу повторять по сто раз.
— Можешь, пока я не пойму.
— Это единственный способ, Эверт. Когда нужно поставить диагноз пациенту, живущему растительной жизнью.
Больше он ничего не помнил из разговора. В первый раз молчал. Потом доктор позвонил снова, и они разговаривали целых десять минут, но Эверт ничего не смог бы повторить.
