Антон Антонов - Степень свободы
Лифчика Марина не носила. Впрочем, этим летом отсутствие данной детали костюма у девушек нового поколения, которое, как известно, выбирает «Пепси» было чуть ли не общепринятой нормой.
Порадовало Сергея другое. Грудь Малгожаты оказалась покрыта точно таким же золотистым загаром, как и все остальное тело. А это уже случалось нечасто. Хотя мода на монокини дошла и до наших берегов, широкого распространения она в России не получила, и тела большинства девчонок уродовали белые полосы незагорелой кожи на груди.
Впрочем, Сергею пришла в голову и другая мысль. Что, если у Малгожаты дома есть солярий или у ее родителей (а то и у нее самой) имеется большая дача с высоким забором, где можно загорать нагишом, не опасаясь чужих глаз. В таком случае она должна быть очень богата, а следовательно, в сожженном «Форде» вполне могла ехать охрана, и дело принимает особенно скверный оборот.
Про польский акцент девушка совсем забыла, и это подтвердило предположения похитителей о том, что к Польше она не имеет ни малейшего отношения. Предположения эти возникли еще когда Олег пытался сбросить «хвост», но тогда еще была надежда, что Малгожата — богатая и эксцентричная полька, которая сама наняла людей из «Рюрика» для своей охраны. Но теперь эта версия трещала по швам. Во-первых, Малгожата не испытывала никакого беспокойства по поводу исчезновения «хвоста», а во-вторых, польский акцент испарился напрочь.
Сергей раздевал и ласкал Малгожату с автоматизмом робота, думая о вещах, не имеющих отношения к сексу, а девчонка тем временем распалилась до такой степени, что собственноручно разорвала свои дорогие шелковые трусики.
К «Бригантине» они подъехали в разгар полового акта. Сергей кончил как раз на въезде в гараж.
Первое, что он сделал, когда машина остановилась — сбросил Малгожату с колен, забрал ее сногсшибательное платье и молча вышел из автомобиля.
— Эй, я так не играю, — крикнула девчонка ему вслед все тем же голосом куклы Барби.
— А мы и не играем, — сообщил Олег и тоже ушел, оставив обнаженную Марину в машине одну.
Человек в кимоно и маске, на этот раз безбородый, подошел к БМВ и постучал по крыше рукояткой хлыста.
— Выходи, — приказал он.
— Мы так не договаривались! — уже нормальным голосом с нотками возмущения заявила Марина. — Отдайте мое платье и отвезите меня обратно.
— Посмотри направо, — не повышая голоса, сказал человек в маске, и Марина невольно повиновалась.
Сквозь тонированное стекло она увидела другого молодого человека в таком же одеянии. Он встал на одно колено и, держа пистолет двумя руками, целился прямо в голову девушки.
— Теперь выходи, — все так же холодно и равнодушно сказал первый «масочник».
— Э! Вы с ума сошли, да? Вы чокнулись? Да мой отец с вами знаете что сделает… — только теперь Марина занервничала по-настоящему.
— Ты будешь наказана, — сообщил человек с хлыстом.
Двери БМВ открылись с обеих сторон. Марина почувствовала прикосновение холодного пистолетного ствола к шее и услышала шепот:
— А мы ведь не шутим. Выходи.
Она вышла крича:
— Отец вас живьем зажарит! Вы что, еще не поняли? Я — дочь Варяга. Он — хозяин этого города.
Парень с пистолетом отошел в сторону.
— Подними руки, — сказал тот, что с хлыстом.
— Первый выстрел — в ногу, — добавил второй, видя, что Марина не спешит повиноваться. — Очень больно.
Тон был такой, что Марина мгновенно поверила, прервала поток угроз и подняла руки.
Бич просвистел в воздухе и обжег ее тело под грудью, обвил девушку кольцом, а потом медленно опал к ее ногам.
Марина вскрикнула, схватилась за обожженное бичом место руками и, плача, опустилась на корточки.
— Сними обувь, — услышала она через секунду.
— Я сама буду помогать папе вас убивать, — пробормотала она, глотая слезы и расстегивая босоножки.
Бич просвистел снова. Удар пришелся по плечам и бросил Марину ничком на бетонный пол.
— Запомни главное, — сказал бичеватель. — Рабыня должна подчиняться хозяевам беспрекословно и молчать, пока ей не прикажут говорить.
Хозяин
Вероника Сиверцева видела свою первую соседку по камере мельком, когда похитители на несколько секунд включили свет, чтобы увести ее куда-то в другое место. Однако Вика сразу узнала эту девушку, когда они столкнулись наверху, в довольно просторном помещении, освещенном естественным светом.
Вику привели туда с завязанными глазами и связанными за спиной руками на второй день пребывания в темной камере. До этого Вероника пыталась в истерике колотить в дверь и звать на помощь, но это кончилось только тем, что ее утихомирили бичом и укоротили цепь. Несколько часов она могла только стоять на коленях — лечь, встать или сесть мешала цепь и руки, привязанные сзади к ногам. Глаза ее были завязаны, а рот заклеен скотчем. Примерно половину этого времени рядом кто-то занимался любовью с Сандрой, и Вика испытывала при этом странные ощущения. Она была девственницей, но регулярно занималась самоудовлетворением перед сном и очень хорошо представляла, насколько приятным это может быть.
С другой стороны, Вику воспитывали в том духе, что секс — это нечто порочное, отвратительное и грязное, и что все мужчины сплошь — насильники, маньяки и извращенцы, за исключением папы и того юноши, которого мама с папой выберут Вике в мужья. Будь Вероника флегматиком или меланхоликом — не избежать бы ей фригидности и сексобоязни. И стала бы она старой девой или, в лучшем случае, подобно матери, замужней женщиной, считающей, что секс — это грязь, а совокупление без цели деторождения — разврат.
Вика была единственным ребенком в семье, но это только потому, что ее мама получила какие-то повреждения при родах и больше рожать не могла. Не исключено, что этим объяснялась и ее воинствующая антисексуальность.
Однако Вика, в отличие от холерички-мамы и флегматика-папы, уродилась сангвиником. В ней рано пробудилась чувственность, и очень скоро девочка открыла секрет маленьких удовольствий, которые можно получать незаметно от родителей в постели или в ванной.
Более осведомленные и раскованные подруги объяснили Вике, что далеко не все мужчины — насильники и маньяки, встречаются среди них и вполне нормальные люди. А Наташка Иванова подарила ей на шестнадцатилетие романы «Эммануэль» и «История О» под одной обложкой. Книгу приходилось очень тщательно прятать от папы с мамой, зато ее чтение привело Вику в восторг.
Следствием прочтения «Истории О» стала метаморфоза эротических снов Вероники. Если прежде основной темой этих сновидений было банальное изнасилование в темной подворотне (иногда, впрочем, насильниками оказывались животные и чудовища, пару раз — кентавры, а однажды даже трехголовый дракон), то теперь к этому добавились цепи, наручники, пытки и смертная казнь вплоть до сожжения на костре и посажения на кол. Последнее, впрочем, было связано не с «Историей О», а с одной научно-популярной книгой о прошлом человечества, где говорилось, что во многих первобытных племенах девственниц лишали невинности разнообразными предметами искусственного происхождения. Фрейд, очевидно, сказал бы, что в этом сновидении проявился страх Вероники перед дефлорацией, мы же отметим, что посажение на кол, как и все остальное, доставляло девушке во сне неописуемое удовольствие.
И вот теперь Вика наяву оказалась в той самой позе, которую так часто видела во сне — в положении рабыни с картины Бориса Вальехо «Тарнсман»: нагая, на коленях, со связанными за спиной руками, завязанными глазами и с ошейником на шее. Это ей нисколько не нравилось, черная повязка промокла от слез и ужасно болела кожа, обожженная бичом — но звуки полового акта совсем рядом заставляли кровь приливать к эрогенным зонам, и Вика испытывала нарастающее желание успокоить, унять этот жар, как она умела делать это у себя дома, в кровати, просыпаясь после очередного сексуального сна.
Но теперь не сон, и руки связаны, и укороченная до предела цепь мешает наклониться, чтобы прижаться грудью к коленям. И от этого жар становится все сильнее.
Развязала Вику Сандра. Ее партнер, уходя, разрешил это сделать, и Вика долго ревела у Сандры на груди. Сандра ее утешала, и со стороны это напоминало прелюдию к лесбийской любви. Вика не осознавала, что ее телодвижения выглядят двусмысленно — ее тело как бы жило в эти минуты отдельно от сознания. Успокоив разгоряченное тело лесбийскими ласками, Вика тотчас же забыла о них. Сознание зафиксировало только то, что она прижималась к Сандре, как к близкой подруге — как это обычно бывает, когда одна девушка хочет поплакаться другой в жилетку. То, что на обеих девушках не было никаких жилеток, для Вероники в этой ситуации роли не играло.
О том, что ее действия могли быть истолкованы, как лесбийский акт, Вика узнала только вечером, когда им принесли поесть, включили свет и объявили:
