Олег Кузнецов - Дальний поиск
(Виновник этого появления — удачливый охотник, только что смертельно напугавший мирно отдыхавших на днёвке кабанов, — в эту минуту преспокойно уходил в сторону дороги. Без видимого напряжения он уносил в зубах двухпудового подсвинка с прокушенным позвоночником.)
Но и без тигра события на дороге спрессовывались с ужасающей быстротой. Стиснутый кустарником гурт, подобный многотонному монолиту, несомый не поддающейся подсчёту мышечной энергией, к тому же, в сущности, слепой (как со страху, так и по природному свойству свиней), надвигался на подводу с огромной скоростью. Когда до жуткого столкновения оставались какие-то метры, свою посильную лепту в события внёс и Захар Щапов. Вскочив в санях на ноги, он заорал во всю силу своих незаурядных голосовых связок. Это был вопль торжествующего охотничьего азарта, скорей звериный, чем человеческий, и он намного перекрыл треск сучьев, топот и уханье кабанов. Где-то вдалеке, уже не меньше чем за сто или двести метров, спокойно и даже с важностью уходивший тигр счёл за благо припустить рысью, на дороге же произошла полная мешанина: передние животные попытались повернуть, задние полезли на них, и почти тотчас громада достигла ног Мернова. Вздыбленная лошадь извернулась в упряжке каким-то совершенно не лошадиным образом, и конец оглобли угодил Ивану Алексеевичу в голову. Он повалился.
В тот же миг Щапов, замолчав, рыбкой нырнул с саней и, бешено извиваясь, стал продираться сквозь упругую, ощетиненную миллионами колючек чащу.
Гурт прошёл. Истоптанный Мернов остался неподвижным. Лошадь, не признав хозяина в полузасыпанном снегом бугре и, однако, аккуратно обойдя его, сделала, будто ею управлял умелый возница, все необходимые, чтобы стать на дорогу, манёвры и галопом понеслась в сторону Ваулова.
Там, ближе к вечеру, её, взмыленную, и увидели местные жители. Догадавшись, что случилась беда, они быстро запрягли другую лошадь и снарядили на помощь Мернову экспедицию из двух вооружённых берданками стариков, которые и подобрали его, еле живого, спустя полтора часа.
На следующий день в той же самой местности — а это была упомянутая бригадиром Костиным падь — побывал Георгий Андреевич Белов. Он нашёл следы тигра, испытав при этом радость, которую ненатуралисту никогда не понять, и сделал в своей тетради первую запись, не такую уж, правда, научную, скорей романтично-восторженную:
«Наконец-то Он! Это те самые следы, на кои наткнувшись, следуй, как велит старый обычай, взадпятки. И не переставай кланяться! А то накажет лютый!»
Впрочем, уже следующая запись выглядела вполне деловито:
«След вчерашний. Длина шага 70 см. Торопливо. Почему? Следы крови на снегу. Определённо нёс добычу. Направление НО».
Пойди Белов против движения тигра, и за какой-нибудь час он обогатил бы науку новыми сведениями о поведении животных, а кроме того, и о людском поведении тоже, причём в сложных условиях. Но Георгий Андреевич знал, что неподалёку дорога, а дорог в тайге он не любил, в особенности на территории заповедника. Он даже мечтал когда-нибудь засадить все эти торные людские пути лимонником и кедром, бархатным деревом, аралией маньчжурской, актинидией коломиктой, диким виноградом, багульником, на худой конец, конечно же, колючим элеутерококком — да всем, чем угодно.
Собственно, Георгию Андреевичу и в голову не приходило сделать крюк в сторону дороги. Только вперёд и как можно ближе к тигру — такое горячее побуждение владело всем его существом.
Кто знает, а вдруг повезёт и удастся хоть в бинокль, хоть краем глаза увидеть вольного властелина тайги?
Довольно скоро Белов наткнулся на тигриную поедь. Клочки шерсти, копытца да немного обгрызенных костей — вот всё, что оставалось тут от двухпудового подсвинка.
«Ничего себе, нагулял аппетит… В бегах-то, а? От бригадира-то, от Костина, а?… Страшный мужчина! „Тигриная погибель“ прозывается, так и знай… — бормотал Георгий Андреевич, тщательно изучая находки. — Теперь дрыхнешь где-нибудь, сны золотые видишь… Пойти да разбудить да призвать к ответу: вставай, р-разбойник!…»
И пролегла рядом с проделанной зверем глубокой бороздой в снегу ровная лыжня зоолога. Два следа, такие разные, но если посмотреть на них, то получалось, что двое вроде бы прошли бок о бок и вели доверительный разговор…
Через час это мирное согласие было нарушено: след тигра пересекли следы неизвестного человека — отчаянного, видно, парня, путешествовавшего без лыж, но с таким напором, какого хватило бы, наверное, чтобы преодолеть все сопки и долы.
Долг призывал Георгия Андреевича догнать и задержать явного нарушителя заповедного режима, но не разорваться же! Махнув рукой, он продолжил свои наблюдения и уже в этот вечер отыскал лёжку тигра под старым, искорёженным молнией кедром. Зверь, по всей видимости, лежал недолго: углубление в снегу, чётко обрисовавшее его внушительные контуры, обледенело не так уж сильно…
Белов оказался первым, кому неизвестный путешественник сумел заморочить голову. Щапов действительно держал путь строго на юг, но в этом была всего лишь одна его хитрость. Понимая, что местонахождение его раскрыто, что теперь не миновать ему опасного внимания со стороны поисковой спецгруппы, Захар в ближайшие двое суток предпринял все, чтобы показать, что удирает он именно на юг, и для этого, смело отказавшись от своего инкогнито, помаячил в виду села Казачкино, двух хуторов и зверового зимовья с большой компанией охотников. Его загадочно промелькнувшую фигуру видели тут и там; а в одном хуторе, в гостях у старинного приятеля, он даже пил чай и в разговоре намекнул о своих якобы мечтах пошастать в иных краях. Создав таким образом легенду о своих намерениях, беглец снова сделался невидимым и глухими звериными тропами вернулся на территорию заповедника, куда призывали его весьма немаловажные интересы.
Захар Щапов, этот бродяга, своей неприхотливостью не уступавший иному животному, на самом деле был исключительно запасливым, предусмотрительным, по-настоящему хозяйственным мужиком. За последующие сутки он, передвигаясь все с тою же, правильно подмеченной Беловым поспешностью, сделал многокилометровый зигзаг по заповеднику, навестив две свои захоронки — одну в дупле старого дерева, а другую в скальной расселине. В результате он снабдился солью и спичками, подкрепил силы, вскрыв банку каких-то консервов взятым в одном из тайников ножом, и встал на запасные лыжи.
Использовав для перехода часть ночи, которая выдалась звёздной и с почти полной луной, Щапов ранним утром добрался до своей третьей захоронки, устроенной, как и первая, в дупле дерева и в столь потаённом месте, что о его существовании, казалось, могли знать лишь птицы. То был разлом в основании горы, никуда не ведущий тупик, заросший деревьями, кустарниками и лианами до такой степени, что даже входа в него как бы и не существовало. Само же дупло было в древнем, не меньше, чем в три обхвата, тополе, с отверстием на небольшой высоте, снизу совершенно незаметным: в своё время Щапов не пожалел трудов, чтобы замаскировать его большим куском коры, снятым с комля другого, стоявшего неподалёку тополя.
Отнюдь не блестяще выглядевший, Захар (из полушубка вырваны клочья, на лице полученные в первые минуты бегства и ещё не зажившие царапины) пребывал, однако, в прекрасном настроении. Взгромоздившись на толстый сук, он затянул свою любимую: «Ты уж стар, ты уж сед, ей с тобой не житьё…» — и так, под весёлое пение, вскрыл захоронку. И его голос налился грозным мажором, когда из чёрного овального чела показался длинный предмет, тщательно обёрнутый чёрной тряпицей. «Голова старика покатилась на луг!» — торжествующе разнеслось окрест.
Заранее припасённым пучком сухого мха Захар снял с карабина слой медвежьего жира, протёр затвор и тщательно прочистил ствол шомполом. Он полюбовался новёхоньким оружием, поиграл им, лаская ладонями лакированную ложу, приложился, прицелился, несколько раз проверил, хорош ли карабин навскидку. Всё было хорошо! Он вытянул из дупла матерчатую противогазную сумку, до половины наполненную винтовочными патронами, тоже заботливо смазанными жиром, весело блестевшими, набил обойму и вставил её в карабин.
И только после всех этих действий поинтересовался прочим содержимым тайника. Тут он притих, сделался серьёзным и, приникнув к чёрному челу, окунул в него руку по самое плечо. Что-то нащупал там, в глубине, но вытаскивать ничего не стал, произнеся: «И ладно, пока лежи себе…»
Вскоре он уже брёл еловым редколесьем, то и дело поглядывая на небо. День, начинавшийся солнечно и ясно, поворачивал, кажется, на непогоду. Дул сильный ветер, нёс непонятно откуда бравшуюся при безоблачном небе колючую крупку, больно секущую лицо. Снегопад, обещавший скрыть следы, был, конечно же, на руку Щапову, и он, убедившись, наконец, что ненастье наступит обязательно, направил лыжи в сторону Тернова. «Напужаю Таньку!» — ухмыльнувшись, пробормотал он.
