Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн

Да, вначале нас забавляло это вторжение иной культуры, и мы с женой радовались «спасительнице» Джозефине, но на деле выходило, что каждый день к нам в дом притаскивалась подавленная, необразованная чернокожая женщина в тренировочных брюках и теннисных туфлях. И теперь я видеть ее больше не мог. Я устал от ее доброты, от ее безропотности. Я устал от ее нищеты. Я ненавидел это в себе и чувствовал себя виноватым в этом, прятал корешки наших платежных книжек и выписки из банковского счета, выписки из пенсионных счетов и все остальное, что удостоверяло финансовое неравенство между Джозефиной и нами. И она никогда не говорила о том, что положение ее семьи в обществе напоминало покосившуюся хибарку, прилепившуюся к крутому берегу над бурной рекой; сама она была надежной и порядочной (в духе чопорного католицизма, так что я подозревал, что она никогда не бывала веселой, никогда), но у нее была парочка разных мужей, и время от времени она упоминала о кузене или племяннике, который впутывается во всяческие неприятности; после чего качала головой, словно кто-то намеревался заставить ее беспокоиться и об этом тоже, а она вовсе не собиралась, она вовсе не собиралась этого делать. Как-то раз я отвез ее домой в Бронкс – детишки на улице, продающие крэк, огромные радиоприемники, целый мир. Ее муж работал в пищеблоке дома престарелых с медицинским обслуживанием; это был громадный мужик ростом как минимум шесть футов пять дюймов, с огромным брюхом и с огромным давлением. Увидев его, я понял, что ему ничего не стоит в один момент раздавить меня, взять мою белую ручонку и сломать ее, как пучок сухих прутиков. Но когда мы обменивались рукопожатием, он почтительно улыбнулся, и его пальцы еле-еле сжали мои. Это была отнюдь не вежливость, вовсе нет, просто я был белым боссом его жены, и поэтому меня ни в коем случае нельзя было оскорбить или напугать слишком крепким рукопожатием.

Я стоял в уборной, слушая, как Джозефина собирает Салли в детский сад. Сегодня была ее очередь, а завтра – моя. На лестнице послышались мелкие шажки.

– Папочка? – Салли вбежала в уборную, держа за ногу одну из своих Барби. – Зачем ты писаешь?

– Мне нужно.

– Почему?

– А как ты думаешь, почему?

– Ну писаешь, просто потому, что писается!

– Верно.

– Мальчикам не надо подтираться, когда они пописают.

– Сущая правда.

Она прошла за мной в спальню:

– Пап, а пап?

– Что, солнышко?

– Пап, а правда, что все мертвые люди умирают лежа?

– Не знаю, Салли. Что за странные вопросы ты задаешь?

– Люси Мейер говорит, что все мертвецы, когда они умирают, то высовывают языки наружу.

– Нет, вряд ли.

– Люси Мейер мне в саду это рассказала.

– Эта Люси Мейер, что, видела много мертвецов?

– Люси говорит, что все умирают с закрытыми глазами, а если… а если они забывают закрыть глаза, тогда жуки съедают у них глазные яблоки.

– Не думай об этом, малышка, ладно?

Лайза снизу позвала Салли, а потом поднялась наверх, держа в руках сегодняшние газеты, кучу которых каждое утро наваливали по ту сторону нашей калитки и воровали, если мы сразу не забирали их в дом.

Она уже оделась, чтобы идти на работу. Меня всегда поражало, что она надевает чулки и душится, когда отправляется резать людей, распластанных на операционных столах.

– Думаю, тебе интересно будет узнать, какая неприятность случилась у Салли в группе, – сказала Лайза.

Она протянула мне записку на бланке, подписанную двумя воспитательницами младшей группы детсада, куда ходила Салли, двумя серьезными молодыми женщинами, которые умели общаться не только с трех– и четырехлетними детьми, но – что еще важнее – и с их мамами и папами.

Уважаемые родители!

Мы вынуждены сообщить вам печальные известия. Как вы, вероятно, уже слышали, Банана-Сэндвич, наша морская свинка, повредила себе лапку, после чего ее состояние резко ухудшилось. Осмотрев свинку, ветеринар диагностировала у нее нервное расстройство. Вдобавок нам объяснили, что полученная ею травма может привести к тому, что Банана начнет кусать себя и других. Поэтому ветеринар настоятельно потребовала ее эвтаназии, и мы, всесторонне обдумав ситуацию, дали свое согласие. В прошлый четверг вечером Банану забрали в ветеринарную клинику.

Мы не сообщали детям всех подробностей, а сказали только, что Банану пришлось отправить в ветеринарную лечебницу, потому что она заболела, и что там она умерла. Мы собираемся почитать детям книги о смерти домашних животных и побеседовать с ними об их переживаниях по поводу Бананы. Если у вас возникнут какие-то вопросы, обращайтесь к нам в любое удобное для вас время.

– Салли принесла это вчера из школы, – сказала Лайза.

– Это ее очень, расстроило? – спросил я.

– Что-то непохоже.

– Знаешь, по-моему, все это из разряда той чепухи, которая так беспокоит эту отвратную Люси Мейер.

– Детей все время что-то беспокоит, – заметила Лайза.

– Да, но они все-таки еще дети и им рано все время беспокоиться.

– Дети – те же люди, – ответила Лайза, – а люди постоянно из-за чего-нибудь волнуются. Все люди волнуются.

– И я в том числе, – сказал я.

– Тебе, малыш, не вредно поволноваться.

– Верно, на этот счет можешь не волноваться.

Она взглянула на меня как-то по-особенному:

– Мне понравилась сегодняшняя утренняя колонка.

– Все дело в том, что он был паршивым гимнастом.

Она улыбнулась:

– Ты видел заголовок?

– Что, не слишком удачный?

Она развернула пятую страницу газеты и показала мне:

– Лучшее сальто – напоследок.

– Хуже некуда!

– Ты в норме? – спросила она, глядя в зеркало и расчесывая волосы.

– Буду через пару часов.

– Ты как вчера вернулся домой, ты ведь не вел машину?

– Взял такси.

Лайза причмокнула губами и провела по ним тюбиком с помадой.

– Вот спасибо-то, – сказала она.

– А что, я вполне приличный малый.

Она посмотрела на меня:

– Но в тебе есть и кое-какие неприличности.

– Тебе же они нравятся.

– Ты прав, – улыбнулась она.

– Кромсаешь кого-нибудь сегодня? – спросил я.

– Несколько костяшек пальцев на руках. – Она вышла из комнаты. Мы не слишком часто целовали друг друга, уходя утром на работу. Иногда я на ходу бросал: «До скорого», или она говорила: «Я тебя люблю», но это было как раз то, что нам надо. Мы всегда спешили, а так оно всегда легче.

Этот рассказ представляется мне исповедью и расследованием одновременно. Моя жена то и дело мелькает в моем повествовании и, по-моему, заслуживает хоть нескольких слов, помимо упоминания о том, что она – талантливый хирург и занимается пластической микрохирургией. Она высокая и слишком тоненькая, у нее волосы цвета бронзы, она изучала историю искусств и биологию в Стэнфордском университете. Свое рабочее время она организовала таким образом, что оперирует по понедельникам, вторникам и средам. Остаток рабочей недели поглощают прием в кабинете, консультации и больничные обходы. В те дни, когда она оперирует, она пьет по утрам крепкий колумбийский кофе, в остальные дни – чай «Эрл Грей». По иронии судьбы работа над чужими руками плохо отражается на ее собственных. Кожа на ее ладонях и пальцах очень сухая и покрыта пятнами, ведь ей приходится обрабатывать руки не только перед операциями, но и в те дни, когда она не оперирует, между приемами в кабинете, когда она касается рук пациентов, осматривая их одну за другой, а среди них хватает рук с открытыми или недавно затянувшимися ранами, сочащимися кровью и гноем. Шершавость ее рук служит для нее незначительным, но вполне реальным источником огорчений, поскольку у детей она прочно ассоциируется с шершавыми руками. Жалуясь мне на это, она, не снимая, сдвинула обручальное кольцо и показала оставшуюся под ним узкую полоску гладкой, неповрежденной кожи. Мы оба воспринимаем этот город через призму наших профессий; среди ее пациентов встречаются секретари с синдромом перенапряжения, гораздо более серьезным, чем у меня, копы, покусанные питбулями, строительные рабочие, с раздробленными стальными балками большими пальцами, дети, которым фейерверком оторвало кисти рук, служащие из Коннектикута, оставшиеся без пальцев при попытке воспользоваться цепной пилой. Она здорово соображает во многих делах, моя жена, и я безмерно восхищаюсь ею. В противоположность моей – ее работа действительно приносит пользу людям.

Что еще? Она отдыхает за чтением исторической литературы; тут история и Китая, и испанской инквизиции, и Великих Моголов – правителей Индии. Она складывает свои книги и журналы штабелями со своей стороны кровати. Всего понемногу. Джейн Остин. «Молчание ягнят». Биография Толстого. «Ярмарка тщеславия». Салман Рушди. Удивительные рассказы о святых шестнадцатого века. «Мир в представлении Гарпа». Все, что угодно. Уложив детей спать, она любит почитать в постели. У нее есть такой очень удобный маленький светильник, который она прикрепляет сверху к книге. А рядом с пупком у нее родинка. В ней есть примесь сефардской крови, и поэтому пальцы ног у нее плоские, как у арабов, приспособленные для хождения босиком по песку, и эти арабские гены возобладали над моими англосаксонскими: у обоих наших детей пальцы на ногах арабского типа, и она гордится этим фактом. Она не смотрит телевизор. Ежедневно она прочитывает две газеты и тем не менее почти совсем не интересуется повседневной политической жизнью. Она прочла все основные труды по идеологии феминизма, написанные за последние сорок лет, и уверена, что мужчины и женщины почти несовместимы и что так будет всегда. Ей хватает бухгалтерского кошмара медицинской практики, и она предпочитает, чтобы деньгами семьи распоряжался я. Она стареет как красивый деревянный парусник: признаки износа, конечно, есть, но все контуры невредимы, и нужно-то всего чуть больше ухода и технического обслуживания каждый сезон. (Моя же модель старения напоминает медленно движущийся селевой поток. Я пристально изучаю в зеркале седые волосы, выдергиваю некоторые из них и считаю себя смешным.) Она еще не вступила в Организацию медицинского обеспечения. Она сильно устает, но обычно готова заниматься сексом, не желая упускать ни единого шанса. С тех пор как у нас появились дети, она становится все более и более ненасытной в постели. Каждые несколько лет мы, похоже, открываем для себя какой-нибудь новый способ разнообразить нашу половую жизнь, и с недавнего времени Лайза, как правило, предпочитает сначала оральный секс, и при этом она возбуждает себя руками. Так продолжается некоторое время, и по мере приближения оргазма она всего на секунду или две заталкивает мой пенис целиком себе в горло. Иногда я сам проталкиваю его туда. Потом мы катаемся по постели и вовсю трахаемся. Она часто просит меня врубать как можно круче, и я обычно отвечаю, что это и так достаточно круто, но она настаивает на своем. Она снова переключилась на противозачаточные таблетки, поскольку хоть и не имеет ничего против одного ребенка, но на самом деле не испытывает в нем потребности. У нее есть пара близких подруг – конечно же умных и энергичных женщин, несчастливых в супружестве, – и когда они ненадолго заходят к ней поболтать, то обычно устраиваются в потрепанных креслах «Адирондак» на веранде, пьют «бурбон» и курят сигареты. Их смех раздается то громче, то тише, а иногда в нем звучат слезы; а позднее, когда ее подруги уходят и Лайза, проводив их, возвращается в дом, видно, что она не завидует их жизни, а вполне довольна своей.