Б. Седов - Зэк
Губан вытащил свой огромный, в крови, шланг, брезгливо оттолкнул женщину и сказал:
– Сучка… кто следующий?
– После тебя, Губошлеп, в той дырке делать нечего, – сказал Волк. – Испортил товарец. Я с другого конца зайду, ангину Маньке полечу.
Похабное действо продолжалось более часа. Мэрилин была растерзана, забрызгана спермой, едва жива.
– Хватит! – сказал Танцор. – Не за этим мы ее вызвали.
– Верно, – согласился Волк. Он повернулся к женщине и сильно ударил ее в лицо. Брызнула кровь.
– Рома! – невнятно выговорила Мэрилин разбитыми губами.
– Стучала на меня ментам, сука?
– Губан! – скомандовал Танцор. – В душ ее. Она еще ни хера не соображает. Остуди как следует.
Губан схватил Мэрилин за волосы, потащил в душ. Он получал удовольствие от своей власти над слабой и беззащитной женщиной. В душевой он долго тискал – сильно, до синяков – груди жертвы, водил по ним членом, но возбудиться больше не смог.
– Сучка, – сказал он, дал Мэрилин несколько затрещин и включил холодную воду. Под ледяной струей женщина скорчилась в кафельном застенке. Она дрожала, просила пощадить – садист смеялся.
Мэрилин была сломлена, но свою связь с опером отрицала.
– Губан, – скомандовал Танцор. – В гараж ее… А то здесь все кровью забрызгаем.
– Она же и вымоет, – отозвался Волк. Голую продрогшую женщину спустили в гараж. Температура там была чуть выше нуля. Правую кисть Мэрилин зажали в тиски, Губан взял в руки обрезок шланга… и тогда она заговорила:
– Да! Да, я стучала менту… Я не хотела, но он меня заставил. Он подловил меня, когда я у пьяного немца бумажник почистила. И сказал: закрою, блядь такая. Я ему денег предлагала… много… не взял. Сказал: не нужны мне твои минетные баксы. Будешь на меня работать?… А куда мне деваться? Куда мне деваться, скажите?
Мэрилин дрожала, тело покрылось гусиной кожей, груди почернели.
– Когда тебя вербанул мент? – спросил Танцор.
– Год примерно.
– Волком интересовался?
– Руку освободите – больно.
– Волком интересовался?
– Сначала не очень… он же по гостиницам работает.
– Сначала не очень, – повторил Танцор. – А потом?
– Руку… – начала она. Волк вырвал у Губана шланг и ударил женщину по животу. Она согнулась, застонала. Губан засмеялся, а Танцор сказал: – Уймись, Волчара… Потом они курили, ожидая, пока Мэрилин сможет заговорить.
– Так что было потом? Когда – потом? Почему он стал интересоваться Волком? – спросил Танцор.
– Я не знаю.
– Думай, вспоминай… Это в твоих интересах, Маша.
– Он сказал… Он как-то проговорился… пьяный был, на ночь у меня остался… О-о, господи, больно как!
– Ну! Что он сказал пьяный?
– Он сказал: есть люди… из Петербурга… Интересуются Волком.
Танцор и Волк переглянулись.
– Так, – сказал Танцор. – Что за люди?
– Я… Я не знаю. Я правда не знаю – зачем мне врать?
– А когда эти люди проявили интерес?
– Когда Рома с таджиками завертел дело…
– Сука! – выкрикнул Волк и что есть силы ударил Мэрилин по голове. Она рухнула, хрустнула кисть руки, зажатая в тисках. Изо рта потекла кровь.
– Мудак ты, Рома, – сказал Танцор. – Ты же ее убил!
– Ничего с ней не сделается, – не очень уверенно произнес Волк. – Путаны – они, как кошки, – живучие.
Танцор наклонился к Мэрилин, пощупал пульс… Посмотрел на Волка, сплюнул и вышел из гаража.
Танцор стоял на улице и курил. Падал меленький снежок. Спустя минуту-другую вышел Волк, встал рядом.
– Я ж не знал, что так выйдет, – сказал он.
– Мудак, – процедил Танцор, не оборачиваясь.
– Э-э, Танцор! Ты базар-то фильтруй… Я же могу и…
Танцор резко обернулся, схватил Волка за лацкан пиджака, притянул к себе:
– Это ты! Ты, Ромик, базар фильтруй! Кто засветил ей таджиков – ты или я? Кем теперь интересуются люди из Питера – тобой или мной? Ты же таких косяков упорол – мама, не горюй!
– Ладно, – сказал Волк, освобождая лацкан. – Ладно, ни хера страшного не произошло. Не хипежуй.
– Не произошло, говоришь, ни хера? А вот этого я не знаю… Ты же не дал с ней побазарить. Кто эти люди? Что они хотят?
– Да брось, Никита. Это наверняка таджики меня проверяли.
– Таджики?
– Конечно, таджики. Не зря же эти «люди из Питера» проявились аккурат, как я с Сухробом завязался. Таджики их подрядили.
Танцор растер на дорожке окурок, и потом сказал:
– Хорошо, если так… Но я не уверен. Если бы ты ее не убил, мы бы выдоили из нее все. А теперь… – Танцор махнул рукой, достал из пачки новую сигарету, но не закурил. Повертел в руках и сунул обратно. – Теперь мы от нее ничего не узнаем, Рома. Если это таджики – плевать. А вот если…
Он не договорил, пошел в дом.
– Что – «если?» – окликнул Волк. Танцор остановился, обернулся:
– Если не таджики, то к тебе подведут человека. Понял? Пока у нас была эта скважина (он кивнул на гараж), мы могли гнать «людям из Питера» любую дезу. Мы даже могли бы опера взять за жопу. Если бы записали его подвиги с Мэрилин на видик… А теперь мы ни хера не можем. Ни хе-ра! Мы теперь слепые, как котята… В общем, обо всех новых контактах будешь докладывать мне. Я уверен, что к тебе постараются подвести человечка.
Танцор повернулся и ушел в дом. Волк зло матюгнулся.
Серебристый «пежо» отогнали за пятнадцать километров. Мертвую Мэрилин посадили за руль. После этого машину столкнули в кювет и подожгли. Владимирская проститутка стала первой жертвой в операции «Караван».
Козырь после доклада Танцора был в гневе. Около часа он разговаривал с Танцором с глазу на глаз. Потом вызвал к себе Волка. Разговор с Волком был много короче, но вышел Волк от Козыря бледный.
Вплоть до десятого ноября, то есть до приезда Ниеза, Танцор плотно контролировал Волка. Танцор был уверен, что рано или поздно «люди из Петербурга» появятся.
* * *Председатель в Санкт-Петербурге был сильно озабочен гибелью Мэрилин. Во Владимире постоянно работали два его агента, собирали информацию по группировке Козыря, но этого было мало. Требовалось подвести человека близко, совсем близко, вплотную.
Единственным реальным кандидатом на эту роль был Иван Таранов. Подготовка по внедрению Таранова близилась к завершению.
Глава 7
ПРОГУЛКА ПО КАТАКОМБАМ
Утром тридцатого ноября Роман и Ниёз должны были выехать из Владимира в Москву, а оттуда самолетом в Душанбе. Из Душанбе – в Куляб. В Кулябе их ожидал Сухроб – именно он должен был принять окончательное решение. Но до утра было еще полно времени, и Роман пригласил Ниёза в ресторан. Ниёз выбрал «Катакомбы».
Если бы Роман Собакин по прозвищу Волк был более осмотрителен, он под любым предлогом отказался бы от поездки в «Катакомбы». Ему ли не знать, что в «Катакомбах» почти наверняка будет Колобок? Знал Волк, знал. Но решил, что ерунда, что обойдется. Тем более, что Ниез – человек восточный. А у них принято так: желание гостя – закон. Ниёз Курбонов выбрал «Катакомбы» – значит, едем в «Катакомбы».
Это решение Волка повлечет массу проблем как для него самого, так и для Ниеза. И для десятков других людей в Таджикистане, Владимире и Санкт-Петербурге. Но вечером двадцать девятого об этом еще никто не знал, и «БМВ-725» мчал Ниеза, Волка и «быка» с выразительной кликухой Костолом по улицам древнего Владимира.
В машине Ниез доверительно говорил:
– Наши возможности, брат, не беспредельны, но весьма широки. Кулябцы у меня на родине многое могут. Почти все! Скоро ты сам в этом убедишься, уважаемый Роман. У нас уже налажены контакты в Сибири. Мы поставляем товар в Омск, Новосибирск, Кемерово.
Обратно гоним лес. Благословенный Аллахом Таджикистан беден лесом. Мы получаем лес, доски, фанеру и продаем их очень выгодно…
– Значит, – перебил Волк, – с вами расплачивались деревянной валютой? Дровами, бля, с фанерой?!
Сказал – и заржал. И Костолом заржал. А Ниез вежливо улыбнулся и произнес:
– Это дает нам возможность заработать дважды и заодно пустить деньги в легальный оборот. В нашем бизнесе это очень важно, Роман.
– Ништяк, брат, – сказал Волк весело. – Но мы не валенки сибирские, мы будем платить в твердой валюте.
На стоянке у «Катакомб» было всего полтора десятка машин – публика еще не собралась. «Бомонд», состоящий в основном из коммерсантов и иностранцев далеко не молодого возраста, подтягивается попозже… Ниез, Волк и Костолом разделись, заняли столик недалеко от подиума. Костолом, как и положено охране, сел лицом к залу. Шустро прибежал халдей, принял заказ.
Играла негромкая музыка в стиле ретро, на подиуме лениво раздевалась стриптизерша, изображавшая гимназистку дореволюционного времени. Восточный человек Ниез поедал ее взглядом. А девица и впрямь была недурна – светловолоса, с детски-развратно-кукольным лицом… из «серебряного века».
