Анна Данилова - Нирвана с привкусом яда
– И в чем выражается их месть? Что они предпринимали, помимо исков?
– Рита Капустина напивалась и звонила мне среди ночи, – оживилась Тамара Григорьевна, – называла мою дочь убийцей… Это было тяжелое время, можете мне поверить. Что касается Василия, то у него своих мозгов и чувств нет, он всецело принадлежит своей жене и повторяет все ее слова, он – бесхребетное существо, его даже жаль…
– Вы стали врагами? – прямо спросил Диденко.
– Это проходит, знаете ли, – отмахнулся Воробьев и отвернулся, как если бы слово «враги» жужжало у него перед носом.
– Мы вам оставим одну фотографию, вдруг вы что-нибудь вспомните. – Диденко собрал со стола фотографии, а одну поставил, прислонив к вазочке с конфетами. – Мало ли…
Воробьевы еще раз предложили выпить чаю, но Диденко с Аллой поблагодарили их и ушли: было поздно, но они все равно решили навестить Капустиных…
Глава 16
Маркс, ноябрь 1997 г.
Без Романа мельница казалась пустой, холодной, безжизненной. И только один костер полыхал и разгорался все ярче и ярче – это была жгучая ревность, которую испытывали две сблизившиеся женщины к третьей, завладевшей с легкостью бабочки Романом и теперь собиравшейся с ним в Австрию. Длинноногая блондинка с хорошими манерами, талантливая пианистка, Наталья произвела, по всей видимости, на Эрика Раттнера благоприятное впечатление. Приблизительно с неделю они вчетвером – Роман, его мать, Наталья Метлина и Эрик Раттнер – обсуждали детали выезда за границу, звонили в немецкое посольство в Москве, задавали вопросы, консультировались у вице-консула, каким образом Роман и его невеста могут выехать в Австрию и что для этого нужно, а в это время на мельнице в гробовой тишине рушились планы и мечты двух беременных женщин – Вики и Марины.
– Эта сучка околдовала его, – говорила Вика, кутаясь в теплую шаль и прихлебывая кипяченое молоко. Марина сидела напротив нее за кухонным столом и катала по столу хлебные шарики. – Пока мы с тобой здесь пухнем, толстеем, мечтая приручить Романа и сделать его отцом наших детей, мы даже породнились с тобой, как жены мусульманина, вынужденные терпеть друг друга рядом, эта Метлина, эта шлюха, любовница Сашки, изнасиловавшего тебя и выставившего посмешищем перед твоими однокурсницами, покупает себе в дорогу гигиенические прокладки и в свободное время почитывает историю искусств… Вот сучка! Пудрит мозги этому австрияку, строит глазки… Вот увидишь, как только они приедут в Вену, она и с ним тоже ляжет в постель… Ненавижу…
Зима подвалила неожиданно, замела крыльцо, выстудила огромные комнаты, снег залепил окна, и только в кухне и маленькой спальне, где Вика с Мариной спали на одной широкой кровати, кутаясь в толстое, из овечьей шерсти, одеяло, было еще тепло. Роман исчез. Он не появлялся, не приносил денег. Он забыл о них, бросил на произвол судьбы, обрек на голодную смерть… Не вспоминал и про свою любимую некогда мельницу – теперь, если судить по его коротким телефонным звонкам, она доставляла ему только тяжелые воспоминания о несвободе, о том, какими лживыми и хитрыми могут быть женщины…
Девушки доедали последние мясные консервы, сухари, концентраты, макароны быстрого приготовления, бульонные кубики…
– Роман, у нас кончились деньги, – говорила в трубку Вика, захлебываясь от слез. – Как ты мог так поступить со мной, с нами? Я понимаю, ты художник, у тебя впереди интересная жизнь, ты уезжаешь за границу, но ты не можешь вот так просто бросить нас…
– Вика, я понимаю еще тебя, ты все-таки носишь под сердцем нашего ребенка, и я приду в среду, оставлю тебе немного денег, чтобы ты продержалась до лета, но при чем здесь Марина? Я никогда не был с ней в близких отношениях, она для меня – никто, просто натурщица, и я ей ничего не обещал. Привести ее на мельницу и разрешить ей жить там – это твоя идея, и это твои проблемы, что ты подружилась с ней.
– Ты только что признал, что ребенок твой, тогда почему же ты уезжаешь не со мной, со своей женой, а с какой-то проституткой, любовницей Сашки, этого скота, который изнасиловал Марину?
– Ты никогда не была моей женой. Да, я увлекся тобой, это так, какое-то время нам было хорошо вместе, но потом я понял, что совершил ошибку, поселив тебя на мельнице… Я не люблю тебя, у меня другая женщина, и она поедет со мной… Мне жаль, что ты не сделала аборт… Или, может, еще не поздно? Ты мне только скажи, я дам тебе денег… В конце концов, Вика, это пошло, все эти разговоры о ребенке, это так скучно… Значит, надо было предохраняться. Почему из-за твоей безалаберности, из-за твоего продуманного желания не пить противозачаточных таблеток я должен на тебе жениться и поставить на своем творчестве, на своем будущем крест? Мы так не договаривались. И если ты меня действительно любишь, как говоришь, то прошу тебя – оставь меня в покое и скажи этой своей подруге, этой юродивой, Марине, что мельница была ее временным пристанищем и что всему есть предел… А ты возвращайся к себе на квартиру, которую снимала… Деньгами я тебе помогу… Ладно, приду к тебе завтра. Но только пусть этой беременной шлюхи не будет, договорились? Не осложняй нашу встречу… И давай договоримся, я даю тебе деньги, и ты уезжаешь. Ты собирайся и жди меня, я приеду, дам тебе денег и провожу тебя до твоей квартиры, а сам вернусь, у меня дела на мельнице – мне надо проверить, в порядке ли отопление, газовая колонка, вода, слив, ванная комната, словом, привести все в порядок, потому что там после моего, вернее, нашего с Наташей отъезда, будет жить моя мама… Договорились?
…Тело, завернутое в белую, истлевшую простыню, нашли только весной на берегу Графского озера. По длинным светлым волосам и некоторым другим характерным и записанным в поисковых документах признакам, сообщенным местным органам милиции обезумевшей от горя матерью, было доказано, что это труп пропавшего в конце ноября 1997 года марксовского художника Романа Гончарова, 1972 года рождения. Экспертиза установила, что Гончарова отравили крысиным ядом и что перед тем, как погибнуть, он был связан: на его руках и ногах обнаружили остатки бельевой веревки. На грудь его была прилеплена скотчем художественная кисть с остатками зеленой масляной краски…
Глава 17
Саратов, июль 2005 г.
Женя недолго думала о причине своего визита к Вилли – театру понадобились старинные канделябры, и человек, просивший не называть своего имени, посоветовал обратиться к Вилли. Байка, рассказанная поздним вечером, может даже и не остаться в памяти, зато у Жени будет возможность хотя бы просто побеседовать с этим Вилли.
Дверь он открыл не сразу, долго расспрашивал, кто она да от кого. Видимо, его квартира была набита старинными подсвечниками, фарфором и серебром, и вот так открывать двери неизвестному человеку он, осто– рожный и напуганный уже тем, что он по определению антиквар, просто не мог.
– Меня зовут Евгения, фамилия Оськина, – кривлялась она перед глазком, разве что язык не показывала этому антиквару. – Я пришла по рекомендации одного вашего знакомого, который и дал мне ваш адрес… Я по поводу подсвечников для театра… Я актриса, можете позвонить в театр и проверить. Хотя если вы бывали в нашем драмтеатре, то наверняка видели меня… Согласитесь, внешность у меня достаточно запоминающаяся…
Вилли, красивый, смуглый от природы мужчина пятидесяти пяти лет с сохранившимися черными блестящими волосами и роскошными ухоженными усами, стоял по другую сторону двери в купальном халате, чистый, только что принявший ванну, благоухающий одеколоном, и с усмешкой разглядывал в глазок Оськину. Женя Оськина, как же, он много раз видел ее в театре, на сцене, и, хотя она была не в его вкусе, все равно он видел в ней прежде всего интересную женщину, с которой можно было если не крутить любовь, то, по крайней мере, недурно провести вечер за рюмкой коньяку. Мысль о том, что за ее спиной стоят воры, собирающиеся ограбить его, ему в голову пришла, но так же скоро и ушла. Что у него красть? Все ценное он хранил в другой квартире, о которой никто не знал. Здесь же он держал фарфор, старинную мебель и всякие серебряные и медные украшения вроде тех же самых подсвечников, часов, фруктовых ваз… Наиболее дорогостоящие произведения искусства – картины, ювелирные изделия – были надежно спрятаны.
– Хорошо, Евгения, я открою, а то действительно как-то неудобно разговаривать с дамой, да еще и актрисой, через дверь… Надеюсь, вы пришли одна?
– Одна, конечно, Вилли… право, какое у вас американское имя…
Последние слова она произнесла, уже глядя ему в лицо. Красивый мужик, ничего не скажешь, и наверняка занят какой-нибудь молоденькой стервой, я и здесь опоздала, подумала она, зачем-то здороваясь с ним за руку.
– Вообще-то у меня другое имя, но все знают меня как Вилли. Так уж повелось. Проходите, Женя… Извините, что я в таком виде, только что из ванны…
