Елена Арсеньева - Клад вечных странников
– Да я сто раз говорила, что готова тебя в город забрать по первому твоему согласию, – безнадежно сказала Маришка. – Но тебя ведь не переломишь!
– Ох, да что я ж тут с вами лясы точу?! – всплеснула руками баба Ксеня, пропустив слова внучки мимо ушей. – Я ж сегодня мирской пастух, мой черед коровку и козочек на луговину гнать. Маришка! Собери позавтракать людям, верещагу на сальце зажарь, да на большой сковороде, да яиц побольше возьми. А мне пора. Сейчас подою Ласточку, вон как она растревожилась, да и…
Она улетела в избу, словно осенний листок, подхваченный ветром, а через мгновение, никто и слова сказать не успел, выпорхнула оттуда уже в платье, повязанная платком и с подойником в руках.
– Сейчас, моя неженка! Сейчас, моя ласковая!
Любовно причитая, баба Ксеня шмыгнула в сарайчик, откуда слышалось сердитое мычание, но в ту же минуту раздался визг, металлический грохот, корова взревела, как рассерженная медведица, а потом дверца распахнулась, и на двор вывалилась какая-то странная фигура, отдаленно напоминающая очень худого человека с бесформенной железной головой.
Человек шатаясь побежал по траве, и Ирина разглядела, что его голова очень похожа на шлем пса-рыцаря из кинофильма «Александр Невский», только шлем оказался безрогий.
– Отдай подойник, изверг рода человеческого!
Баба Ксеня выскочила из стайка и, потрясая деревянной лопатой, словно боевым штандартом, ринулась вслед за железноголовым. Он слепо метался по двору, не переставая делать при этом какие-то странные движения руками, будто задался целью непременно, вот прямо сейчас оторвать себе голову. Баба Ксеня носилась за ним следом, словно фурия, и один раз достала-таки лопатой по башке. Металлический гул смешался со страдальческим стоном, а ноги странного существа заплелись, словно лишенные костей.
Все стояли, окаменев от изумления, только Петр выступил вперед и, подхватив падающего, с силой сдернул с его головы шлем. В руках Петра оказался подойник с вмятиной на боку, там, где на него обрушилась лопата бабы Ксени, а перед ним, согнувшись в три погибели, пошатывался длиннотелый человек с маленькой, черноволосой, прилизанной головой.
– Змей! – взвизгнула Ирина, отшатываясь, и наткнулась на Павла.
Тот с готовностью обхватил ее за плечи и прижал к себе.
Змей тупо поворачивал туда-сюда голову на длинной шее. Глаза у него были совершенно очумелые.
– Мужики, это не корова, а гомосексуалист какой-то, – пробормотал он, еле шевеля языком. – Затрахала меня своими рогами в задницу!
– Я тебе покажу гомоглиста! – вскричала баба Ксеня, снова занося лопату.
Змей грянулся плашмя, прикрывая руками голову и стеная:
– Лежачего не бьют!
Словно не слыша, все дружно шагнули к нему – и так же дружно остановились. Маришка ахнула, Павел цокнул языком. Стиснутые кулаки разжались, и даже баба Ксеня опустила воздетый штандарт, он же лопата, он же орудие боя.
Да… Змею досталось и в самом деле крепко. Нежная, ласковая Ласточка только что не запорола его насмерть! Татуированная спина была исполосована кровавыми рубцами, кожаные штаны спасли нижнюю часть тела от проникающих ранений, однако висели клочьями.
– Ну, гад же ты! – с чувством сказал Петр, не трогая, однако, поверженного врага. – Нас тут на прицеле всех из-за тебя держали, а ты в это время под коровьими сиськами отсиживался?!
– Поглядел бы я на тебя, где бы ты отсиживался, храбрый такой! – неразборчиво пробухтел Змей, по-прежнему утыкаясь лицом в траву. – Они как налетели среди ночи, я еле успел через забор чесануть, а Виталю небось убили. Там такая стрельба стояла, ужас один!
– Похоже, там не только стреляли, но и жгли что-то, – вдруг сказал Сергей, вскинув голову и принюхиваясь. – Слушайте! Мне кажется, или…
Все замерли, воздев головы и тревожно раздувая ноздри, внезапно сделавшись до смешного похожими друг на друга: и Маришка с Ириной, и мужчины, и баба Ксеня, и даже Змей, который принюхивался лежа.
– Горит… – пролепетала баба Ксеня. – Точно, дымком наносит…
– Подожгли заимку! – ахнул Змей, вскакивая. – А ведь там… там…
Он взвился с травы и перемахнул через забор, забыв про свои боевые раны и не видя распахнутой калитки.
Все бросились за ним – правда, через забор лезть не стали.
– Погодите! – крикнул Петр. – Давайте в машину!
Он метнулся за дом, где на лужайке стоял старенький «УАЗ». Первым туда влетел Змей и устроился на переднем сиденье, нетерпеливо ерзая и болезненно поохивая. Сзади, толкаясь, набились Ирина, Сергей и Павел – как был, в одних шортах, но успевший заботливо прислонить деревянную «тулку» к забору. Сергей уже начал было закрывать дверцу, как из сенника вылетела Маришка, размахивая связкой чего-то непонятного, вроде бы копытцами какими-то. Заскочила на заднее сиденье, и «УАЗ» тяжело осел на задние колеса.
– Ну, а тебя куда несет? – безнадежно спросил Петр. – Сейчас бы еще гайцов на дороге…
– Нет тут никого, разве что лось пробежит, – успокоила его Маришка и швырнула свою ношу на колени Ирине: – Держи обувку. Походи-ка по нашим борам необутая – живо обезножешь.
Ирина с изумлением узнала свои босоножки. Шевельнулось тепло в груди – какая она все-таки добрая, какая заботливая, эта внешне сердитая Маришка! Однако та бросила, словно плюнула:
– Носи тебя потом на руках! Хотя тебе небось только того и надо!
– А что, я готов! – радостно сказал Павел.
– Ну, вы угомонились там? – сердито спросил Петр и рванул с места.
Всех так и швырнуло друг на друга. Ирина ощутила, как сильные руки Павла подхватили ее, а в следующий миг она оказалась сидящей у него на коленях.
Смущенно встрепенулась, однако лицо Павла выражало такое неприкрытое удовольствие, что Ирина как-то засовестилась ему мешать.
Сидящий рядом Сергей похлопал по своим худым коленям, обтянутым джинсами.
– Прошу! – весело сказал он, адресуясь к Маришке.
– Да что вы! – кокетливо повела она глазами. – Я же вас раздавлю!
– Да я совсем не против! – галантно отозвался Сергей.
– Хватит вам возиться, – прикрикнул Петр. – Все рессоры мне поломаете!
– Забавно, – сказал Сергей. – Я же совсем забыл, что у меня тоже есть автомобиль.
– Да и у меня, если на то пошло, – усмехнулся Павел. – Видимо, судьба нам ездить всем вместе, что на бой, что на пожар. Но ведь так гораздо веселее, правда?
Никто ему не возразил – может быть, потому, что Петр врубил предельную скорость, и «УАЗ» поскакал по проселочным ухабам так, что вести светские беседы стало опасно для зубов и языка.
Ирина покосилась на Сергея с Маришкой, которые продолжали, как нанятые, обмениваться улыбками, и обняла Павла за шею. У того блеснули глаза, и, воспользовавшись очередным скачком, он поцеловал девушку в губы.
ПрошлоеЕму и раньше приходилось убивать, и одно он знал наверняка: никакая душа из человека в это мгновение не вылетает. Все это писатели сочиняют: мол, в глазах меркнет жизнь и отлетает душа. Крик, кровь, судорога мышечная – вот и все. Только что был живой человек, потом он трепыхнулся – и сделался неживой.
Очень просто!
Он не считал себя жестоким человеком и всегда стрелял быстро, чтобы жертва не успела испугаться. Оксана тоже не успела…
«Поздно, – сказал он ей. – А вот если бы ты сразу сказала мне про подушку, все могло быть иначе».
Выстрелил. Оксана упала, и он сразу прошел в комнаты.
Прабабка ее, старая ворона, пташка ранняя, уже не спала: сидела, как всегда, перед зеркалом: нечесаная со сна, неряшливая, опухшая вся.
Увидев его, вскинулась:
– Ты? Принес письмо?
– Ждите ответа, – сказал он, приятно улыбаясь, и израсходовал свой последний патрон.
Бабка опрокинулась вместе со стулом, и он потратил мгновение или два, чтобы посмотреть на эту бесформенную тушу в линялом халате.
Как ни странно, ему было жаль старуху. Не красотку Оксану, которая все-таки доставляла ему немало удовольствия, а главное, рассказала про письмо. Сучка! Если бы она еще тогда, днем, сказала, где именно нужно искать, может, жива осталась бы. И сейчас он уже ехал бы в Вышние Осьмаки… Нет, затаила самую важную информацию. Он зря тратил время, перетряхивая пожитки, а в это время из отдела охраны мчались менты. Уйти удалось, но после этого все пошло наперекосяк.
Оксана клялась, что ничего не утаивала, а просто забыла про подушку, но он видел в ее глазах ложь. Она оставляла для себя какой-то запасной ход, она, может, и сама не знала, для чего это делает, просто так, из врожденной хитрости и потребности привирать. В результате она перехитрила сама себя.
Нет, Оксану он не жалел. Он жалел именно старуху, которая ненавидела и его, и всех на свете, и даже себя. Ей, бедолаге, с самого начала не повезло. Даже если бы не попала в 42-м под ту бомбежку и не потеряла на десять лет память, все равно ее дело было бы швах. Сразу, еще в войну, попалась бы на этом ограблении. Можно себе представить, как они с братишкой Минькой и этой их мамашей завалились бы в дом тех людей, как перевернули бы там все на свете, прихватив не только то, что искали, но и все, что плохо лежало! По этому барахлишку их бы вычислили и взяли. Но до этого они передрались бы из-за клада, еще небось начали бы травить друг друга крысиным ядом, как это водится у примитивных хапков. Да, Клава Кособродова была обречена на неудачу с самого начала, с той минуты, когда подслушала в военном госпитале разговор двух дружков, один из которых вскоре умер на ее руках, а другой написал невразумительное письмо.
