Олег Егоров - Правила игры
Ладно. С Игорем Владиленовичем мы разобрались. Вернее, еще разберемся. Сейчас мне о другом думать следовало. «Шеф уже наверх доложил, что его убрали!» — сказал Варан в гараже своим подельникам. Где у них этот самый «верх» и кто на нем сидит — вот основной вопрос моего бытия. И доколе я не сыщу на него ответа, не будет мне покоя ни днем ни ночью.
На периферии моего сознания шевелились еще некто Галемба, упомянутый случайно при первом допросе экспедитором, и начальник охраны банка Шибанов, замешанный в эту историю каким-то боком. И Марина, разумеется.
На Петровско-Разумовском она так и не появилась.
— Зато Егоров опять пришел! — сообщил возбужденно по телефону мой сосед. — Они с Шилобреевым о судьбах искусства спорят! Хочешь послушать?!
В трубке зазвучали приглушенные голоса.
— Постимпрессионизм! — возмущался участковый. — Постимпрессионизм все обгадил! Постимпрессионизм и постэкспрессионизм!
— Что ты заладил, как попугай, — гудел в ответ басом Шилобреев, — «пост» да «пост»! В карауле, что ль?! Кутилин! Где у тебя огурцы?!
— Пока Дега был жив, совсем другая планка стояла! — Егоров грохнул чем-то тяжелым по чему-то деревянному.
— Дега?! Это который?! — Авангардист захрустел огурцом. — БэГа, может?! Борян Гребенщиков?! Так он еще жив, чего и тебе желает!
— Слыхал?! — снова прорезался голос Кутилина. — Сань, Сань! Погоди! Полина-то, слышь, совсем с катушек слетела! Комод из окна сбросила на машину Бурчалкина! Представляешь?! Комод с полтонны весит! В психушку ее увезли!
Не дожидаясь, пока Юра мне перескажет все местные новости, я повесил трубку.
На ужин Серик приготовил мне котлету по-киевски с жареным картофелем. В сауне дым стоял коромыслом: башибузуки праздновали освобождение какой-то Гири. Возможно, впрочем, что это был он, а не она. Тем не менее банщик, памятуя о наказе Руслана, успевал и для меня выкроить минуту-другую.
— Сам Князь приехал! — сообщил Серик, забирая грязную посуду из номера. — Теперь до утра гулять будут!
«Князь у них приехал, ядрена крыша!.. Не вертеп, а дворянское, в натуре, собрание!..»
— Александр! — вернула меня в кафе-мороженое интеллигентная жрица любви. — Не желаете с нами шампанского выпить?!
— С удовольствием. — Я загасил в блюдце сигарету.
— Шампанского три бокала! — подозвав официанта, распорядился Журенко. — Да покрепче!
— И водки сто пятьдесят, — добавил я.
— За прекрасных дам! — произнес Андрей незатейливый тост, когда бокалы были наполнены.
— Почему это ты говоришь обо мне во множественном числе? — нахмурилась Лара.
— Тогда за кавалеров! — тут же нашелся Журенко.
Мы чокнулись и выпили.
— Сегодня вечером Андрей ведет меня в консерваторию. — Лара достала из сумочки губную помаду и подправила свою «боевую раскраску». — На «Лебединое озеро».
— Лебединое озеро в зоопарке, — буркнул я в ответ.
— Ну, нам пора! — Журенко поднялся из-за стола и пошел рассчитываться с официантом, застрявшим у стойки бара.
— Да не напрягайся ты так, филолог, — ехидно сказала Лара. — Я пока отличаю цаплю от сокола. При южном ветре, само собой.
«Ай да куртизанка! — Я мысленно улыбнулся. — Здорово она умыла меня! Нет, повезло все-таки Андрею! Определенно повезло!»
— Ты еще остаешься? — спросил мой друг, возвращаясь к столику.
— Побуду немного, — кивнул я. — Спасибо за квартиру.
— Я тебя умоляю! — Журенко обнял Лару. — Пользуйся! Да, у меня там на кухне кран не работает, и лампочка в туалете перегорела!
— Чао! — Лара взмахнула рукой, и они, счастливые, исчезли под дождем.
— Вы позволите?! — Лохматое существо в застиранных джинсах, не дожидаясь моего ответа, подхватило освободившиеся стулья и растворилось вместе с ними в шумной компании сверстников.
«Достойный ты был мужчина, Иван Ильич, земля тебе пухом. — Я выпил водку. — Хотя какая, к ляду, земля?! Замуруют тебя в стену колумбария, и сделается твоим последним пристанищем керамическая ваза. Назвать емкость, где отныне будет покоиться твой прах, урной да не повернется ничей язык! В урну мы положим того, кому там вместо тебя лежать положено! И это я тебе обещаю!»
Накануне я навел справки в казино «Медный сфинкс» и выяснил, что кремация Штейнберга должна состояться сегодня в десять утра. А в 9.30 мы с Проявителем уже дежурили напротив нового Донского кладбища в его видавшем виды «Москвиче».
На мою просьбу о содействии в предстоящей операции Матвей Семенович откликнулся с неожиданным энтузиазмом и решительно отказался от всякого вознаграждения.
— Тут речь о деле, молодой человек! — рассердился он, как будто это я с него деньги требовал. — Тут вам не фабрикация! Понимать надо! Привыкло твое поколение все рублем измерять! А талант?! Вы-то знаете ему цену?! Молчите?! Ну так я тебе вот что скажу: или ты работаешь, или нет!
— Работаю, — согласился я.
И мы с Проявителем ударили по рукам.
Машины парковались у кладбища одна за другой. Многие высаживали пассажиров и тотчас отъезжали. При таком наплыве народа, кто где и кто чей, разобраться было трудно.
— Пойду осмотрюсь, — сказал я, надев шляпу, Матвею Семенычу.
Он кивнул, сосредоточенно изучая сквозь видоискатель мощного фотоаппарата с телескопическим объективом прибывающую публику.
Шляпу и долгополый черный плащ, равно как и парик с усами, ссудил мне Проявитель. В его хозяйстве этого добра было предостаточно. Гримерная, я думаю, далеко не каждого театра обладала тем выбором средств для изменения внешности, какой имелся в арсенале подпольного фотографа.
Нелепый этот маскарад раздражал меня до крайности. Я чувствовал себя каким-то персонажем комедии дель арте, из тех напомаженных ловеласов, что проникают в дома чужих жен по веревочной лестнице. Но так я имел возможность попасть на кладбище без риска быть узнанным кем-либо из тех, кто искал меня сейчас по всему городу.
У меня были все основания подозревать, что покойный управляющий находился при жизни в самых тесных отношениях с прямым заказчиком моей ликвидации. Иначе откуда он знал еще задолго до нынешних событий о том, как они будут развиваться? Откуда он мог все предвидеть и так заблаговременно предостеречь меня от надвигающейся угрозы? То, что Иван Ильич был моим тайным покровителем и доброхотом, не вызывало сомнений. Сомнения скорее вызывала мотивация. Причины такого ко мне отношения оставались для меня абсолютно неясны. Вся эта предыстория с «золотой фишкой», так долго не дававшая мне покоя, была затеяна, разумеется, им, чтобы вытащить меня на свою территорию под любым предлогом. И предлог он, надо признаться, нашел убедительный. Сильный предлог, учитывая мою прошлую склонность к азартным развлечениям. Даже выигранные мной деньги, я чувствовал, были предусмотрены в его раскладе, хотя выиграл их, несомненно, я сам. Деньги эти он мог мне запросто не отдавать. И тем более не хлопотать об их переводе на мой счет в зарубежный банк. Он знал, Иван Ильич, что без денег я никуда не поеду, и сомневался, поеду ли я куда-нибудь с деньгами. На что он, собственно, рассчитывал, пытаясь спасти меня таким образом? На то, что я умнее, чем оказался на самом деле? На то, что я, не требуя с его стороны объяснений — а ведь я их действительно не захотел услышать, но совсем по иной причине! — последую данному совету? «Есть люди, — сказал он тогда, — включившие вас в свою сумасшедшую и смертельно опасную игру…» Значит, люди, а не человек. Не один человек. В том, что их, по образному выражению Штейнберга, «сумасшедшая игра», элементом которой я как бы являюсь, смертельно опасна, — я уже успел убедиться. Это мне уже дали понять в полной мере. Идем дальше…
— Осторожней! Смотри, куда прешь, торопых-потемкович! — Шагая по аллее между могилами, я задел плечом служащего в линялой спецовке.
«Торопых-потемкович!» Надо же! Богата родная речь на затейливые обращения!.. Ладно. Идем все-таки дальше. Иван Ильич назвал меня тогда пешкой. Королевской, точнее, пешкой. Стало быть, есть и фигуры посолиднее? Или пешка — это некий образ болванчика, чьи действия используются вслепую? Или что-то еще? А что, собственно, еще? Еще он добавил, что «не имеет ни желания, ни возможности объяснить суть этой игры». Отложим пока суть, оставим в покое возможности и остановимся на желаниях. Если Иван Ильич не хотел обнаружить передо мной источник опасности, логично предположить, что этот источник ему был близок не только в информационном смысле, но и в общепринятом. Источник этот, причина всех моих бед, вполне мог оказаться близким Штейнбергу лицом. И следовательно, сегодня лицо это должно было появиться здесь, среди множества знакомых, друзей и родственников, большая толпа которых собралась в ожидании ритуального испепеления бренных останков Ивана Ильича.
