Татьяна Соломатина - Естественное убийство – 3. Виноватые
Соколов начинал клясться, что не придумал, и ныть, что ужас-ужас-ужас, бизнес рушится. В общем, бегал по кругу и стал со всей серьёзностью настаивать на пункте втором: его арестуют, бизнес отберут.
– Ладно! – Северный закурил и подлил себе и другу. – Ладно. Представим самое худшее. Добро пожаловать в старую добрую психодраму, так сказать. Купил ты себе билетик на самолётик до каких-нибудь тёплых островов, и вот прямо в аэропорту – маски-шоу, все дела. Повязали господина Соколова, стали именовать его гражданином и закинули в обезьянник без особых объяснений причин, без мыла, без зубной щётки и – что в твоём случае куда фатальнее – без сигарет. Продержали там семьдесят два часа без всего вышеизложенного, а после означенного времени к гражданину Соколову пришёл господин N и предложил переписать фирму на него. Или на господина NN. Или предложил слияние твоей конторы с ООО «Ромашка», причём за слияние гражданин Соколов получит очень многое и сразу – например, возможность сразу после подписания бумаг снова именоваться господином и свободно идти на все четыре стороны. Заметь: никто тебя не бьёт, не те времена. Всё вежливо и корректно, хотя подчёркнуто сухо и без коньяка – обмыть сделку. Ты понимаешь тем не менее, что бумаги, тебе предложенные, подписать надо. И подписываешь. Тебя выпускают на свободу. И что, Соколов? Ты жив, ты здоров. Ты свободен. Ты можешь начать заново всё, что твоей душеньке угодно. Жена тебя прокормит…
И тут нарисовывался третий пункт «жалобного воя» – жена. Леся не обращает на него внимания. Он по вечерам сидит у телевизора и ждёт её, а она занимается детьми…
– Ну ты и дурак! – обрывал его Северный. – Действительно, как же ещё обратить на себя внимание жены, как не сидением под телевизором, пока она занимается с пятерыми детьми? Действительно, какая бессердечная женщина! И тебе бизнес-леди, и тебе мамка-нянька – и всё без единой жалобы, только тёмные круги под глазами всё глубже. Ты когда ей последний раз цветы дарил не на день рождения и не на Восьмое марта, чтоб оно уже было здорово?! Когда просто так хоть что-то для неё делал? Кофе в постель подавал? Ты вполне можешь устроить ей какое-нибудь «ревю выходного дня» – и не надо начинать с заграниц. Оставьте детей с няньками или бабушками – и с пятницы до воскресенья вояж в подмосковный санаторий – для начала…
Были и четвёртые, и пятые, и шестые, и седьмые, и ещё масса пунктов. Здоровье, фигура, дети не гении, папа не так воспитывал, мама не того хотела, бабушка перекармливала… В какой-то момент Северный просто предложил прилечь на пол и покачать пресс. Соколов сдох после тридцати раз. Покраснел, задышал, как астматик, вспотел и грохнулся головой об ковёр. Северный остановился на третьей сотне, пульс его был вполне стабилен, не говоря уже о нормальном цвете кожных покровов.
– В общем, так, друг мой. Пока ещё друг… Всё в твоих руках. Если и пример с брюшным прессом для тебя не показателен, то мне остаётся пустить в ход последнее ментальное упражнение. Соколов, представь, что у тебя внезапно умерла вся семья. Ненавистная тебе нынче Леська. И все негениальные, не оправдавшие твоих ожиданий дети – хотя я не понимаю, о какой гениальности или негениальности пока может идти речь в их юном возрасте. Погибли в автокатастрофе. Все скопом. Всех их скопом прирезал маньяк. Что будут значить все твои надуманные стенания по сравнению с этим?
– Я… даже… – пыхтел с пола Семён Петрович, обливаясь потом. – Даже… ых… не… даже… представлять… Ты совсем… ненор-маль-ный-ых?!
– Я-то нормальный, – Северный пружинисто вскочил с ковра. – И ты нормальный, Сеня. Просто ты ленивый и безответственный. И на фоне твоей лени и безответственности тебя накрыло кризисом среднего возраста. Кризисом этим, к слову, накрывает только тех, кому нечем заняться. Видимо, тебе нечем заняться. Я не понимаю, куда делся тот светлый, энергичный и добрый мальчик, которым ты был, Соколов. Но это не моя проблема. Я дружил с другим человеком. А с тем, что потеет у меня сейчас на ковре, я брезгую дружить. Я не психолог, Соколов. Я судмедэксперт. За правдой – да, это ко мне. И даже просто поговорить – это к другу, безусловно. Но «просто разговоры» стали принимать непонятные для меня формы и, что самое главное, абсолютно лишились смысла. Ты, если говорить просто и доступно, закис. Зажрался и закис. Зажрался, обленился и закис. На выход, Семён Петрович.
И Северный резко ограничил контакты с другом.
Глава пятая
Алёна не понимала, как Северный не понимает… Нет, не так. Всё не так. Как так вдруг? Жила себе сама. Привыкла. Получала удовольствие от жизни. И ничего не хотела менять… И это тоже неправда. Нет такой женщины, которая ничего не хочет менять. Тем более нет такой женщины, которая не хочет поменять одиночество на любовь.
Но Алёна Дмитриевна Соловецкая уже давно привыкла к своему одиночеству. Ей было комфортно в своём одиночестве. Иногда тоскливо, но очень редко – в междуроманье. А перерывы между романами у Алёны были небольшие. Она любила мужчин. Мужчины любили её. Что бы там ни говорили, но приличные самцы с пристойным доходом предпочитают красивых самок. Мало кто ищет себе женщину для душевной близости. Враньё всё это. Мужчинам душевная близость вообще не нужна. Разве что на краю могилы. На краю могилы – да! – и любая жена сгодится. Страшненьких любовниц заводят только нищие мужичонки. Чаще всего не по своей инициативе, потому что женщине в большинстве случаев, в отличие от мужчины, душевная близость как раз нужна. Необходима! Хотя бы имитация. А нищий мужичонка – любой! – охотно предпочёл бы неиссякаемый источник халявного пива и бесплатной рыбы без приложения поношенной проблемами и опухшей от нелюбви средневозрастной бабёнки. Но поскольку у бабёнки водятся пиво и рыба в обмен на пару нехитрых телодвижений – ничего не поделаешь. Ох, сколько раз Алёна Дмитриевна и в Москве, и здесь, в Ульяновке, наблюдала «женские бои в грязи» (и в переносном, и зачастую в прямом смыслах) из-за совершенно недостойных субъектов, малопривлекательных по всем параметрам. Медсёстры и санитарки этим частенько грешили. Впрочем, и «врачихи» в стороне не оставались. Ну уж нет, увольте! Было бы за что… Кстати, как это ни парадоксально, самый вшивый мужичонка ни капли не сомневался в своей неотразимости. Женщины сами виноваты. Вечное стремление к патологическому самоуничижению. Была у неё приятельница, могущая часами восторженно рассказывать, как очередной её ухажёр подарил букет цветов и в ресторан сводил.
– Ну и? Подумаешь, какой подвиг! Ты чего так взахлёб заходишься? – уточняла Соловецкая у своей ровесницы, разменявшей троих мужей (все трое – как на подбор: диванное приложение к телевизору, регулярно подчистую опорожнявшее щедро затариваемый приятельницей холодильник). – Букет и ресторан – это нижняя граница нормы. Нижняя, понимаешь? Ещё чуть-чуть, и ты будешь радоваться тому, что тебе стакан воды не пожалели из крана налить.
Приятельница обижалась. Обижались все приятельницы. Потому и не было у Алёны ни подруг, ни даже приятельниц. Потому что подруга-приятельница должна уметь выслушать, поахать от восторга или поохать от возмущения, разобрать поведение на предмет «чтобы это могло значить» и так далее, причём в любом женском возрасте, а не только в розово-голубом отрочестве. Соловецкая же резала правду-матку. Да и некогда ей было лясы точить. Работа. Дочь. Мужа нет. Нет – и не надо. Потому что все более-менее достойные мужчины заняты, как правило. А на поиск исключений не было ни времени, ни сил. С двадцати до сорока лет тот, кого она могла бы полюбить, так и не встретился. Хотя влюблялась она регулярно. Всё-таки спать с мужчиной, не будучи в него хотя бы влюблённой, – это моветон. Но даже влюбляться она могла в более-менее достойных. А все достойные – см. выше – уже заняты. Замкнутый круг. Можно подумать, что круг каким-то другим бывает! И не было ни сил, ни – что важнее – желания его разрывать. Потому что разорванный круг – уже не круг, а кривая линия. А куда та кривая вывезет – бабушка надвое сказала.
Да-да, у подавляющего большинства её мужчин были жёны, точнее сказать, у всех. Мимолётные романы с неженатыми не в счёт. Как только она чувствовала, что свободный от уз Гименея кавалер может предложить руку и сердце, моментально прекращала отношения. Не хотелось ничего и ни с кем «строить». С женатыми мужиками как-то надёжнее, как это ни парадоксально. Долгосрочные романы с ними стабильнее, честней и уютнее. Так что формат «красивая баба – небедный мужик» госпожу Соловецкую более чем устраивал. Жёны у небедных мужиков были, как правило, уже хорошо поношенные матери семейств. Редко у какой женщины, как это ни прискорбно, хватает силы воли на поддержание своей красоты. Даже когда денег с избытком. Жена последнего любовника – того самого, преподнёсшего ей «Вранглер» в надежде на то, что Алёна «перебесится» и вернётся, – ярчайший тому пример. Разумеется, с самого начала было ясно, что разводиться с женой он не собирается. Это Алёну в силу приобретённого опытным путём мировоззрения вполне устраивало. В какой-то момент он даже рассердился (под хороший градус), что она ничего подобного ни разу и не потребовала. (Что лишний раз свидетельствует, что душевная близость мужчинам ни к чему, а вот азарт – жизненно необходим.) Странно, но она никогда – даже если испытывала что-то похожее если не на любовь, то на более чем пылкую влюблённость и временами сильнейшую страсть – не ревновала своих мужчин к их законным жёнам. Даже пыталась себя накручивать, но… ничего не получалось.
