Людмила Герасимова - Зачем дана вторая жизнь
— Ничего не понимаю! Так видели или не видели?
— Видела, только не наяву! — опустила голову Лена.
Следователь уставился на девушку, не веря своим ушам:
— Простите!
— Не пугайтесь. Меня психиатр уже осматривал. Сказал, что всё в порядке. Можете мою историю болезни посмотреть! Дело в том, что после травмы головы я стала видеть картины, ну, вроде фильма. Как будто мне показывают события, которые происходили или когда-нибудь произойдут не со мной, а с другими людьми. Некоторые уже сбылись — проверено.
— Так вы экстрасенс? Я слышал о таких людях, но до сих пор сам их не встречал, — заинтересовался мужчина и даже подвинул стул ближе. — А вы сейчас можете рассказать что-нибудь обо мне: кто я, женат ли, есть ли дети, что-нибудь о моём прошлом?
Лена напрягла голову и даже глаза зажмурила, но картинки не шли.
— Нет, не получается. По заказу не получается, — как бы извиняясь, объяснила она. — Видения возникают независимо от моего желания. Я вообще ещё не разобралась, с чем это связано.
— Жаль. Ну да ладно. Расскажите, что вам привиделось ночью.
— Не ночью, а утром, когда унесли покойницу. Знаете, медики, кажется, думают, что она сама умерла.
— С этим мы разберёмся. Так что вы увидели?
— Мне показали нашу палату ночью, как в дверь осторожно вошла та же высокая женщина в белом халате, подкралась к кровати соседки и через простыню сделала ей укол.
— А дальше?
— Бабушка зашевелилась, и женщина выбежала за дверь.
— Что за бабушка, с чем она попала в больницу, знаете?
— Она проклинала какого-то водителя, который сбил её на машине, — вспомнила Лена.
Мужчина задумался.
— Не понимаю, почему убрали старую женщину. Чем она могла кому-то помешать? Водителю, наоборот, надо было молиться о её выздоровлении. Что-то тут не так.
— Я всё уже поняла, — заверила Лена. — Думаю, преступнице не было известно, что Вероника переселилась в другую палату.
— Но если этот укол предназначался Пустаковой, то как можно было перепутать молодую красивую женщину со старухой?!
— В палате было темно, к тому же у бедной бабушки были длинные седые волосы.
— Вот в чём дело. Теперь я понял: преступники считают, что Пустакова мертва!
— Почему вы сказали «преступники»? Разве их несколько? — удивилась Лена.
— Это я выразился фигурально. На самом деле следствие только собирает материал. Много ещё неясного, потерпевшая помогать не желает: то ли боится кого-то, то ли сама замешана в чём-то криминальном. Если ещё что-нибудь вспомните или узнаете, позвоните мне, — и следователь протянул визитную карточку, на белом фоне которой крупно синело: «Бобров Виталий Анатольевич, следователь прокуратуры», а внизу краснели мелкие цифры номеров трёх его телефонов — рабочего, домашнего и сотового.
В дверях мужчина столкнулся с медсестрой — Лену звали в процедурную. На этот раз шов осматривал доктор: заживление шло хорошо, поэтому решили голову не бинтовать, ограничиться стерильной накладкой. В зеркале Лена увидела себя лысой с большой нашлёпкой на темени и пришла в ужас.
— Дайте хоть платочек, — взмолилась она. — Как я пойду в палату?
— Нет платочка, — отмахнулась сестричка, пряча неиспользованные шприцы в ящик тумбочки. — Так даже прикольно. Да! Через минут двадцать поведу тебя в другой корпус на обследование, насилу договорилась — в день принимают ограниченное количество больных, так что опаздывать нельзя.
Лена убедилась в безлюдности коридора и понеслась к своей двери. Голову непривычно обдувал ветерок, мысли лихорадочно работали в поисках решения, чем прикрыть лысину. В палате, слава Богу, никого не было. Голову удалось обмотать полотенцем, но заправленные внутрь короткие концы выскочили, полосатая чалма размоталась и свалилась на пол. Косынка из наволочки оказалась просто ужасной. Лена полезла в тумбочку. «Боже мой! — вскричала она, извлекая на свет искусственные волосы. — Как я могла забыть?».
— А где Селиванова? — заглянула в палату медсестра.
Лена обернулась, придерживая парик рукой:
— Это же я. Как думаете, не слетит?
— Пойдём уже. Где успела достать?
Глава 24. Рассказ Ирины Ивановны об особом даре и трудной судьбе её бабушки Елены
Несколько часов в очередях к разным кабинетам — не шутка для больной, к тому же если давно сосёт под ложечкой! Лена без сил плелась по двору к своему корпусу, отстав от медсестры, независимо шагающей впереди с историей болезни.
В палате было, к счастью, пусто: соседнюю кровать успели застелить чистой постелью, но никого пока не положили. Лена, поспешно скинув халат, нырнула под одеяло, чувствуя такую невыносимую усталость, что даже расхотелось есть. Её приняла темнота, в центре которой тут же возникла яркая белая точка. Она постепенно приближалась, увеличиваясь в размерах, пока не выросла настолько, что стали различимы черты лица, лица родного, любимого, лица бабки Манефы. Оно переливалось множеством песчинок, менялось и казалось подвижным. Бабка что-то хотела сказать, но лицо поплыло назад, пока не превратилось в светлую точку и совсем не исчезло. Лена ощутила такую пустоту, как после тяжёлой утраты, и горько заплакала. Сквозь ватную пелену пробился испуганный голос:
— Ленусик! Что с тобой, милая? Тебе плохо?
Девушка вынырнула из сна — над ней глаза бабушки Ирины.
— Ты так плакала во сне — я испугалась за тебя! — всхлипнула Ирина Ивановна.
— Бабушка, ты не знаешь, у нас в роду был кто-нибудь по имени Манефа?
— Манефа? Впервые слышу. А что это вдруг…
— А Радуня? — перебила Лена.
— Радуня? Это тоже имя? — удивилась Ирина Ивановна. — Какое странное! Ра-Дуня, вроде как радостная Дуня. Что за имена, откуда ты их взяла? — бабушка оглянулась вокруг. — Ты же книжки не читаешь?
— Нет, конечно. Мне напрягаться нельзя. А имена эти мне снятся: будто я Радуня, и у меня есть бабушка Манефа, и она так любит меня, как никто на свете.
— Это что ж такое! — слегка обиделась Ирина Ивановна. — Выходит, я тебя мало люблю?
— Нет, ты не поняла. Ведь это мне снится, — попыталась объяснить Лена.
— Так это ты из-за сна плакала? — догадалась женщина. — Мало ли что мне снится. Разве можно обращать внимание на всякие там сны? Ты болеешь, вот и плетётся всякое несусветное. Придумала ведь такое: Ра-дуня, Матрёна!
— Манефа, — поправила Лена. — Манефа меня, то есть Радуню, защищает, оберегает. Знаешь, её считают ведуньей, она умеет лечить травами, предсказывать будущее.
— Лена, что с тобой? — пощупала лоб бабушка. — Может, доктора позвать? Заговариваться стала! Ты пугаешь меня!
— Меня же психиатр обследовал! Я, между прочим, ему рассказала о своих снах, и он ничего у меня, в смысле, ну там шизофрении или других каких отклонений, не нашёл. Я же тебе говорила вчера. Да, кстати, ты мне достала таблетки, которые он прописал?
— Ой, чуть не забыла, — спохватилась бабушка, вытаскивая из сумки широкую коробочку. — Вот, полгорода оббегала, а купила в аптеке рядом с домом. Но транзистор не принесла, оказался неисправным. Давай лучше я тебя покормлю: я курочку отварила и сырнички такие ароматные пожарила, да сметанкой, как ты любишь, полила.
Лена с удовольствием отдалась в руки бабушки и с набитым ртом, пережёвывая сырники, опять задала неожиданный вопрос:
— А у нас в роду был кто-нибудь, кто мог лечить людей? М-м-м! Как вкусно! Или мог предсказывать? Может, чужие мысли читал? В общем, ты что-нибудь об этом знаешь?
— Втемяшилось же тебе сегодня в голову! Просто диву даюсь! Что это ты вдруг ни с того, ни с сего? Да! Рассказывала мне моя мать, что из поколения в поколение передавался по женской линии особый дар! И моя бабушка (кстати, её звали тоже Еленой) могла от головной боли избавлять: положит руку на лоб, и боли как не бывало. Мама рассказывала: бабушку на роды звали, хорошо младенцев принимала, считали, лёгкая у неё рука. А вот ни у моей матери, ни у меня, ни у моей дочери, то есть твоей матери, этого дара не было. Наверное, на моей бабке дар и закончился. Страшная судьба выпала на её долю!
— А что с ней случилось? Ты никогда не рассказывала, — перестав жевать, заинтересовалась Лена.
— Её вместе с мужем раскулачили и выслали за Урал. Всё у них отобрали, только и успели кое-что из одежды наскоро похватать, как их усадили на подводу и — вперёд! Такое было время!
— Бабуля, а они и правда кулаками были?
— Какими кулаками? Работали от зари до зари на небольшом участке земли, да корова была. А дом, хороший, добротный, из брёвен, когда-то прадед моей бабке в приданое дал. Вот голь перекатная, не желая работать, и экспроприировала хорошую избу и корову с участком. Неблагодарные, забыли, как днём и ночью бежали к моей бабке за помощью, и теперь стали кричать вслед повозке: «Ведьма, ведьма». А бабка тогда была беременна, так она в пути родила, и ребёночек тот умер, девочка была.
