Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах

Кротов перешел на официальный тон:

— Гражданин Екашев, не дадите ключ — будем взламывать дверь.

— А чинить кто будет? — обреченно пробормотал Екашев. Сунув руку в карман грязных заношенных штанов, он кое-как отыскал ключ и со злостью швырнул его на землю: — На, Кротов, подавись!.. Сажай меня в тюрьму, а я к вечеру подохну… Велика радость тебе будет?..

3амок никак не открывался. Пока участковый раз за разом проворачивал ключ, с улицы в екашевский двор, чуть не крадучись, вошли дед Лукьян Хлудневский и кузнец Федор Степанович Половников. Антон хотел было тут же выдворить незваных свидетелей, но, подумав, что понятые все равно разнесут по селу подробности, смолчал.

Наконец замок щелкнул. Из амбара потянуло застойным запахом плесени. Бирюков вошел в амбар вместе с Кротовым и понятыми. Кругом стояли рассохшиеся старые бочки, громоздились друг на друга какие-то пустые ящики. Слева от входа стоял замкнутый на такой же замок, как амбарная дверь, старинный сундук. Рядом лежали велосипедные колеса с погнутыми ржавыми спицами, негодные обручи от бочек. В дальнем углу темнело дощатое сооружение наподобие ларя. Над ним пристроились широкие полати заваленные изношенной вдрызг обувью. Все было так густо покрыто пылью, что рыться в этом старье не имело смысла. Слой пыли покрывал и прогнивший пол амбара, по которому тянулась дорожка следов к замкнутому сундуку.

— Надо посмотреть, что там, — показывая на сундук, сказал участковому Антон.

Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев. Участковый спросил:

— Ключ от сундука подашь, Степан, или взламывать будем?

— Ломай, Кротов, чужое добро. Курочь без жалости!

— Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, — подсказал Бирюков.

Замок действительно открылся. Кротов поднял тяжелую крышку. Сундук наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми зеленоватой плесенью. В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб бугор и неожиданно, сам удивившись, достал из сундука добротные кирзовые сапоги с засунутыми в голенища портянками из домотканого холста. Увидев их, дед Лукьян Хлудневский чуть не уперся бородой в лицо рядом стоящего кузнеца:

— Федя, кажись, Гриньки-пасечника обувь!

— По размеру вроде его, — растерянно сказал кузнец.

— Портянки Гринькины! — заволновался дед Лукьян. — Это моя Агата по весне ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.

— Иуда-предатель! — вдруг взвизгнул Екашев.

Дед Лукьян мигом развернулся к нему:

— Жлоб-преступник!

— Разговорчики!.. — строго прикрикнул Кротов и поставил радом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса. — Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?.. Екашев как воды в рот набрал.

— Почему молчишь? — опять спросил Кротов, — Сказать в свое оправдание нечего?

— Пасечник оставил…

— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?

— Не бесплатно, ясно дело, оставил.

— А как?

— Пятерку взаймы выпросил.

— У тебя зимой горсть снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.

— Помолчи, Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.

— Прекратите взаимные оскорбления, — Кротов, глядя на Екашева, прищурился: — Выходит, за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и босиком ушел?

— Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.

— Ой ли, Степан?..

Лицо Екашева болезненно покривилось:

— Не ойкай, Кротов. На какую холеру портянки без сапог?.. Ей-богу, не вру. За день до своей погибели приперся Гринька вечером и вот оставил, на мою пропасть, в залог сапоги.

— Это мы установим, когда Репьев у тебя был…

Угрюмо насупленный кузнец неожиданно сказал:

— Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат с работы шел, видел.

Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:

— Слыхал, Кротов, что православный человек говорит? — Поклонился кузнецу: — Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь бог.

Участковый недоверчиво посмотрел Екашеву в глаза:

— Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?

— Говорю, пятерку взаймы канючил.

— Ну и заливаешь, Степан Осипович! — вклинился Гвоздарев. — Натуральным алкашом пасечника представил.

— Разве он не пил?

— Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.

— Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.

Гвоздарев махнул рукой — что, мол, разговаривать с человеком, который несет невесть какую чепуху. Кротов сокрушенно покачал головой и стал осматривать сундук. Заглянув за него, он вдруг вытащил кусок ветхой мешковины. Судя по густым полосам ржавчины и масляным пятнам на мешковине, в ней долгое время хранился винтовочный обрез. Металлическая оковка с торца приклада оставила четкий ржавый след, будто печать. Поддерживая мешковину на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:

— Прошу определить, что здесь пропечаталось?

Два молчаливых колхозника переглянулись друг с другом. Один из них пожал плечами:

— Кажется, ружейный приклад…

— Не кажется, а точно — приклад, — подтвердил другой.

Кротов повернулся к бригадиру:

— Вы, товарищ депутат сельского Совета, как полагаете?

— Чего тут полагать, Михаил Федорович, — хмуро ответил бригадир. — Обрез был завернут.

— А ты, Степан, что по этому поводу скажешь? — обратился Кротов к Екашеву.

Тот, обхватив руками живот, какое-то время молчал, как онемевший. Потом глаза его тревожно забегали, словно он хотел определить — кто же это из присутствующих так крепко ударил исподтишка?.. И вдруг, сморщась, заплакал:

— Чего привязались?.. Пасечник тряпку оставил, ружье с обрезанным дулом приносил…

Бирюков решил, что настало время брать инициативу в свои руки.

— Зачем Репьев принес к вам это ружье? — спросил он Екашева.

— Собачка Лукьянова повадилась куриные яйца в гнезде уничтожать, Гринька прикончил ее, чтоб не пакостила.

Дед Лукьян Хлудневский возмутился:

— Ой, воду мутишь, Степан! Ой, мутишь! Мой Букет отродясь не трогал сырых яичек.

— В своем доме, может, и не трогал, а по чужим дворам давно пакостил.

— Брешешь, Степан!

— Сам ты брехун…

— Куда дели убитую собаку? — останавливая назревающую перебранку, спросил Антон.

Екашев показал на роющихся в навозе кур:

— Там где-то пасечник закопал.

— Ружье куда дел?

— С собой ночью унес.

— А золотой крест Репьев не предлагал вам купить?

Ноги Екашева обмякли. С трудом удерживаясь за дверной косяк, он уставится на Бирюкова непонимающим взглядом:

— Какой крест?

— Золотой, с распятием.

— Нет, не предлагал… — Екашев растерянно забегал глазами по хмурым лицам понятых, затем перевел взгляд на кузнеца и внезапно как будто обрадовался: — Федор, не дай соврать, православный… Это ж тебе пасечник хотел продать крест, ей-богу, тебе.

— Откуда знаешь такое? — удивился кузнец.

— Гринька мне сказывал, как ты отказался.

Пристально наблюдая за выражением лица Екашева, Бирюков интуитивно понял, что золотой крест у него. Обращаясь к участковому, сказал:

— Надо, Михаил Федорович, поискать застреленную собаку, потом — крест.

— Может, сам покажешь, Степан? — спросил Екашева участковый.

— Чего?

— Где золотой крест находится.

— Нету у меня креста. Кротов. Истинный бог, нету! А самогонный аппарат в бане спрятан, под полом.

— Аппарат не волк — в лес не убежит.

— Ты ж за аппаратом ко мне пришел…

— Обстоятельства, как говорится, переменились.

— Не убивал я пасечника! — сорвавшимся голосом вдруг взвизгнул Екашев.

— А мы тебя в этом пока и не обвиняем. Может, все-таки добровольно выдашь золотой крест?

Екашев промолчал…

Найти останки Букета оказалось нетрудно. Приглядевшись к навозной куче возле загона, понятые вилами отрыли посеченную дробью голову и шкуру собаки. Куда трудней было что-то отыскать в доме. Хозяева накопили здесь столько всякого старья, что, казалось, сам черт мог сломать в нем ногу. Неизвестно, сколько пришлось бы провозиться в захламленных комнатах, если бы не сам Екашев. Войдя в дом, он сел на свой сапожный табурет и стал отчужденно наблюдать за участковым и Антоном Бирюковым. Обследовав прихожую, они с понятыми вошли в большую комнату, где стояли два массивных сундука с навесными замками. Екашев сразу заволновался и внезапно спросил:

— Кротов, а если покажу крест, что будет?

— Зачтется, как добровольная выдача.