Джеймс Чейз - Том 19. Посмертные претензии. Хитрый как лиса. Плохие вести от куклы
— Смерти никто не минует. Я отложил для него несколько книг и все ждал, когда он у меня появится.
Он покачал головой и защелкал языком.
— Очень сожалею в отношении книг. Если желаете, могу их забрать.
— Нет, нет, этого не требуется. Я поставлю их обратно на полку. Не то, что вы любите… Жизнь Голливуда в сороковые годы. Фильмы, актеры. Такие вещи.
— Понятно.
Род бы обрадовался. Он бы разорвал оберточную бумагу уже в машине до того, как она бы тронулась с места. А дома, схватив кружку пива и кукурузные хлопья на кухне, он скинул бы обувь и устроился бы со всем этим в углу кушетки. Иногда он бы громко смеялся, то и дело бегал бы к Дэйву, чтобы показать ему фото артистов. А он? Он в подобных случаях хмурился, сидел в кресле, пытаясь сосредоточиться на какой-то «умной» книге. Сначала он смотрел бы на картинки, потом стал бы от них отмахиваться. И обиженный Род притих бы в своем углу. Но вскоре все начиналось бы сначала. Легкие смешки, желание поделиться своей радостью с другом.
Дело кончалось тем, что Дэйв в сердцах запускал свою книгу в голову Рода. Господи, когда он все это забудет? О чем говорит Кэллог? Что-то о снижении цен на письма Джеймса Джойса.
— Да, спасибо. Я возьму эту книгу. Но сегодня я вообще-то заглянул к вам за информацией.
Брови Кэллога поползли вверх:
— Больше у меня нет ни одного справочника, которого бы вы не видели.
— Информация другого рода. В отношении девушки, которая у вас работала. Эйприл Стэннард.
Кэллог кивнул.
— Очень славная девочка. Хотелось бы пригласить ее на постоянную работу. Прекрасно разбирается в книгах. Но она предпочитает работать в эльмолинском отделении. Там всего двое людей. Что же вы хотите узнать про нее?
Дэйв назвал число.
— В этот вечер она у вас работала?
— Могли бы спросить у нее. Она…
— Я ее уже спрашивал, теперь спрашиваю у вас.
Кэллог замер.
— Хорошо!
Он явно обиделся. Потер руки, уселся за стол, порылся в счетах и других бумагах в поисках своих очков, достал из ящика большую зеленую коробку и нашел в ней карточку, которую и протянул Дэйву.
— Все числа и количество отработанных часов здесь проставлены.
Дэйв тоже нацепил очки. Записи в карточке были сделаны разными почерками и разной пастой. Одна совпадала с днем смерти Джона Оутса. Время — с двенадцати часов дня и до девяти вечера. Он вернул назад карточку и тут заметил очертания тоненькой женской фигуры, затуманенной стеклами очков. Он поспешно снял их. Эйприл Стэннард. Она была одета в синее шерстяное платье, немного прикрывающее колени. Ее светлые волосы блестели. Она слегка подкрасила губы, но горе так и светилось в глазах. Она смотрела за тем, как Кэллог прячет карточку на место, потом перевела взгляд на Дэйва.
— Это моя карточка? Почему?
— Люди часто мне лгут, — ответил он. — Не все люди, но многие. Помогает, если я выясню, кто именно.
— И вы думали, что я могла бы…
Она замолчала, искоса посмотрев на Кэллога, потом на щеках у нее появились красные пятна. Она повернулась и вышла из комнаты.
— Одну минутку!
Сунув очки в карман, Дэйв побежал за ней, натыкаясь на мебель. Она шла торопливо, но вслепую, угодила в тупик: это был детский отдел, не имевший выхода. Длинные лампы дневного света испускали мертвый, неестественный свет на пестрые обложки книг. Он схватил ее за руку и повернул к себе, но она упорно отворачивала лицо, залитое слезами.
Эйприл медленно заговорила дрожащим голосом:
— Почему? Почему вы предполагаете ТАКИЕ вещи?
— Я ничего не предполагаю.
Он протянул ей свой носовой платок.
— Просто пытаюсь выяснить…
— И вас не трогает, кому вы при этом делаете больно?
— Я никому не причиню такую боль, которая выпала на долю Джона Оутса.
— Я не сделала ему ничего дурного. Почему бы я решилась на такое? Я любила его. Не могу понять, как работают ваши мысли. Вы говорите, что его убили из-за страховки. Я бы этих денег не получила. Полагаю, он собирался переписать ее на меня, но он этого не сделал.
— Моя работа показала мне, что именно деньги почти всегда являются мотивом для убийства. Но в списках полиции деньги сдвинуты на третье или четвертое место. Вы были ближе всех к нему. Любовники убивают друг друга с удручающей регулярностью, мисс Стэннард. Но по самым различным причинам.
— Вы ужасный человек! — сказала она.
Появился Кэллог.
— Что-то случилось?
— Мы с мисс Стэннард друзья. Временное недопонимание между нами вскоре рассеется.
Кэллог заморгал, пожевал челюстью и, явно нервничая, сделал шаг назад:
— Послушайте, почему бы вам не пройти куда-нибудь и не выпить по чашечке кофе?
— Именно это мы и сделаем, — заверил его Дэйв.
Она шла мрачная, безмолвная, рядом с ним, голова у нее поникла, как будто она рассматривала затейливые узоры, украшавшие стены кафе. Но она их не видела. На углу сверкающая белая никелированная стойка была выдвинута на улицу. Пока он заказывал кофе и слоеные пирожки, Эйприл уселась на высокий табурет лицом к окнам, освещенным веселым утренним солнцем. Губы у нее были сжаты, глаза полуприкрыты от негодования. Когда он поставил кофе и пирожки на стойку и сел на соседний табурет, она сказала:
— Мы вовсе не друзья.
— Капитан Кэмпос звонил вам?
— Да. Этот отвратительный парень не убивал Джона.
— Да, но он поставлял ему морфий. Где же Джон брал деньги, чтобы платить за него? Я проверил его банковский счет, точнее говоря, бывший счет, ибо он был закрыт уже давно. А сегодня утром я поручил проверить и ваш счет. Вы же нищая, мисс Стэннард.
— Я говорила вам об этом. Зачем спрашивать, если вы ничему не верите?
— Ваша карточка у Кэллога показывает, что вы работали чаще, чем я предполагал, но все равно недостаточно, чтобы оплачивать незаконно получаемый морфий. Откуда же он брал деньги?
— Не знаю.
Рука, державшая чашку, задрожала.
— Иногда мы с трудом наскребали себе на еду.
Она отпила кофе и потянулась за пирожком.
— Не могу поверить, чтобы Джон прятал от меня деньги ДЛЯ ЭТОГО.
— Вы забываете, что он даже решился забраться в аптеку, чтобы достать ЭТО. Наркотики толкают людей на самые кошмарные вещи.
Он достал из кармана новую пачку сигарет, сорвал обертку, извлек сигарету и протянул ее Эйприл, но та покачала головой. Тогда он закурил сам и попробовал кофе. Вкус был неважным, но он ничего не стал говорить по этому поводу и отвел глаза, когда она с жадностью потянулась за вторым пирожком. Наверное, с утра ничего не ела.
— Вчера вы показали мне письма, пришедшие на имя Джона Оутса после того, как он умер. Среди писем был счет за междугородные переговоры. Я хотел бы посмотреть на него.
— В самом деле? — она с удивлением нахмурилась. — Не понимаю…
Она не закончила, пожала плечами.
— Хорошо. Почему нет? Между прочим, я взяла его с собой. Получила деньги и решила пойти на почту; чтобы оплатить его во время ланча.
Ее сумочка была из мягкой натуральной кожи, украшенная ремешками более светлого цвета. Она достала сложенный пополам сине-голубой фирменный бланк и протянула ему.
Дэйв надел очки на нос и развернул счет. Там было записано всего два вызова, обозначены номера телефонов, даты и время. Он спросил:
— Вы звонили по этим номерам?
Она посмотрела.
— Нет. А Питер звонил только в свой театр, но это местный телефон. И, конечно, Джон не мог звонить.
— Почему?
— Но он же ни с кем не общался. Я же говорила: мы жили там одни. Сначала нас было трое… пока не уехал Питер, после этого — двое.
— А иногда, — Дэйв потянулся за пепельницей, стоявшей на подставке, — там оставался всего один из вас, когда вы уезжали на работу. Вам знакомы эти номера?
Она сделала еще глоток кофе и поставила чашку на стол, хмуро рассматривая счет.
— Дайте подумать. Один голливудский?
Она прикусила нижнюю губу, по-детски вздохнула и покачала головой:
— Нет, не помню. Наверное, звонила я еще в то время, когда работала у Оутса и Норвуда, но кому и по какому поводу — не могу сказать. А вот этот, — лицо у нее прояснилось, — наверняка телефон Двайта Инголлса. Он преподает в Колладосском колледже американскую литературу. Был нашим постоянным клиентом. Один из тех, кого Джон считал своим другом… до тех пор, пока он не перестал показываться после несчастного случая.
— Возможно, он и приезжал, — непонятно сказал Дэйв.
12
Дорога серпантином вилась по крутым склонам холмов, поросшим оранжево-розовой лантаной, голубым люпином — «солдатской радостью». Старые дубы бросали пятнистую тень на выветренные скалы. Подогретые полуденным зимним солнцем разлапистые японские сосны роняли иголки. Подальше от дороги в темной зимней зелени затаились домики с одинаковыми красными черепичными крышами, небольшими окнами, низкими крылечками, к которым либо поднимались деревянные ступеньки без перил, либо спускались ступени, вырубленные в земле. Такие жилища просто немыслимы без фуксий или, на худой конец, герани.
