Алла Полянская - Вдвоем против целого мира

– Она лишила тебя всего. Твоя мать. – Влад с сожалением смотрит на Соню. – Я не знал…

– Маленький был, а все остальные знали. Но никто не вмешивался – дела семейные. И мы тогда сбежали с Дариком, а тебя оставили, потому что я была не уверена, позволит ли тебе твоя мама с нами пойти, а спросить у нее не могла, рядом сидела моя мать, она бы услышала, что я собралась на свободу, и не пустила бы меня либо навязала мне Лизу.

– И я остался?

– Да, ты был хороший мальчик, очень понятливый. – Соня улыбнулась. – Иногда я думаю, что если бы я взяла тогда Лизу с собой, она бы не пропала. Мать до самой смерти винила меня – я сбежала веселиться с друзьями, а Лиза осталась одна и исчезла. Я это слышала каждый день, Владик. Каждый гребаный день в течение семи месяцев, пока мать не поняла, что Лиза никогда не вернется. Тогда она просто напилась таблеток и отправилась дальше искать свою дочь. Со мной, здоровой кобылой и бесчувственной неблагодарной тварью, ей больше нечего было делать.

– Это ты сама так себя сейчас?..

– Нет, она такую записку оставила.

Соня отвернулась, и Влад понял, как ей тяжело это рассказывать. А он словно заполнял пробелы, возникшие за последние двадцать лет, и ужасался тому, что перед ним вдруг открылось. Такая бездна отчаяния была рядом, а он не видел, не понимал по малолетству.

– Я нашла мать и записку нашла. Отец, как всегда, был в отъезде, на какой-то конференции вместе с бабушкой и дедом, а я оставалась с матерью. Я проснулась утром, пошла на кухню приготовить завтрак, потом понесла ей поднос с кофе и тостами…

– Ты что, на правах прислуги была в доме?

– Ну, типа того. Я же была здоровая бесчувственная лошадь. – Соня горько улыбнулась. – Я зашла в ее спальню, а она… там мертвая. И записка эта.

– И ты прочитала.

– Да. – Соня горько улыбнулась. – Сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что моя мать была нездорова. Но тогда…

Влад представить себе не мог, что пришлось пережить его подруге. Болезнь сестры, зацикленность матери на старшей дочери, и остальная семья – нет, чтобы пролечить Наталью, или хотя бы посоветоваться с психиатром, предпочла не выносить сор из избы, домочадцы только молча отворачивались, чтобы не замечать, как психопатка превращает жизнь второй дочери в ад. Они были заняты – двигали вперед науку. Как будто это оправдание скотству. Теперь понятно, отчего профессор Шумилов составил завещание в пользу Сони. Он чувствовал свою вину перед ней – видимо, осознание содеянного все-таки пришло.

– И как ты…

– Никак. – Соня с сожалением смотрела на свои сбитые руки. – Болит… Никак я. Позвонила в милицию, потом на работу отцу и деду, они же за границей были, с кафедры им перезвонили туда. В общем, вот так. Ну и Дарику позвонила. Мы тогда много разговаривали, нам телефон оплачивал дедушкин институт. Мать похоронили, отец долго мямлил, что мама, дескать, была не совсем здорова и я не должна принимать близко к сердцу то, что она написала… Но если они знали, что она не совсем здорова, почему оставляли меня с ней? Ответ прост, как ножка стула: им так было удобно. Просто ничего не делали, они же наукой заняты, а это дома – да ну, ерунда, само рассосется. Но, видимо, они понимали, что накосячили, потому что летом привезли меня снова сюда. И здесь снова был Дарик, и вся наша компания, а самое главное – я не смотрела поминутно на часы, не боялась возвращаться домой… я стала свободной, ты понимаешь? Я с рождения сидела в камере, ключи от которой держали мать и Лиза. И тут я обрела свободу. И я… мы с Дариком тогда много времени проводили вместе…

– У вас был роман.

– Да. – Соня покраснела. – Я так думала, по крайней мере. Он же чуть старше меня, а я была просто дикая. И тут первое мое в жизни лето без окриков, запретов и напряжения внутри. Знаешь, когда в животе постоянно холодно от беспокойства. Вот я все годы с этим холодом и жила, а тогда он в один момент вдруг пропал. И тут Дарик… В общем, я ему доверяла, очень доверяла. А он, оказывается, все это придумал с Татьяной.

– Что?

– Ну, наши с ним отношения в то последнее лето. – Соня снова уставилась в окно. – Это была шутка, понимаешь?

– Что было шуткой?

– То, что он сделал. – Соня беспомощно посмотрела на Влада. – Наших они в это не втянули, конечно. Наши бы этого никогда не одобрили. Они воспользовались ребятами из деревни. И когда Дариуш… в общем, когда мы были уже почти раздеты, они все выскочили откуда-то из зарослей, стали выкрикивать… ну, разное. Схватили мою одежду, утащили. И смеялись – Татьяна с Дариушем смеялись тоже, я эти крики слышу до сих пор иногда.

– Не может быть.

– Может. – Соня поднялась и подошла к окну, уткнулась лбом в стекло. – Я никому не сказала. Прибежала домой – благо заросли кругом, влезла на чердак, нашла старое платье. Потом только в дом смогла войти, хотя там никто бы и внимания не обратил, в каком я виде. Дед и бабушка спорили о каком-то синтезе. А я… я то лето провела одна.

– Я помню это, просто не знал, почему. Думал, из-за смерти матери.

– Вот потому. – Соня обернулась к Владу и посмотрела на него в упор. – Все думали, что это из-за матери, но на самом деле – из-за того, что сделали Дарик и Танька. Только имей в виду, я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты меня пожалел. И не вздумай. Просто иначе ты бы не понял, что произошло сегодня.

– И потому ты не хотела идти на этот бал?

– Потому. – Соня опустила ресницы. – Я все эти годы думала, что Дарик не виноват, что это Танька его с толку сбила. И пошла, чтобы это понять. И тут мне принесли записку от Дарика – дескать, хочу поговорить, все объяснить, много лет думал о том, что тогда произошло, и корил себя… В общем, в таком духе. И указание – в дальнем конце парка, за фонтаном с Русалочкой – белая беседка.

– А там было устроено бутафорское кладбище.

Влад помнил день, когда они гуляли по кладбищу, и Соня вдруг вскрикнула и бросилась бежать с ужасным воплем. И как Тамара Кузьминична, бабушка Сони, профессор и продвинутая дама, позвала из деревни бабку Агафью Бутейку – «выливать» испуг.

– Танька и Дарик знали, что я приду. – Соня потерла виски. – Они были в этом уверены и не просчитались. Я бежала по дорожке, чтобы снова оказаться рядом с Дариком. Они знали, что я заскочу в этот склеп, толком ничего не рассмотрев, а когда рассмотрю… Они даже туман искусственный пустили. Они все рассчитали правильно. Им было мало просто посмеяться – как тогда, они привлекли аудиторию. Вернее, хотели все заснять и выложить в Интернете. Они просчитали меня, понимаешь?

– Не до конца. – Влад поднялся и взял Соню за руку. – Они забыли, что тебе уже не тринадцать лет и даже не четырнадцать. И ты не бросишься с визгом наутек.

– Я почти бросилась, в тумане просто споткнулась, и тут они. Я их увидела и услышала, а они меня – нет, перемудрили с этим туманом. Влад, неужели эту поляну Дарик построил только с единственной целью – заманить меня туда и напугать до смерти? Я поверить не могу…

– Судя по всему, он больной на всю голову сукин сын. – Влад думал о том, что зря не подрихтовал Дариушу лицо. – Они оба просто психи, учитывая, что они сотворили здесь. Только очень нездоровые люди могут проделывать подобные вещи.

– Или те, кому больше нечего делать.

– А камеры? Нет, Соня, это ненормально, думай что хочешь. Я рад, что Илья отговорил меня приглашать на наше сборище этих двоих.

– Так это Илья тебя отговорил? – Соня удивленно вскинула брови. – И что он тебе сказал? Как это мотивировал?

– Сказал, что видеть их никто рад не будет, достаточно сегодняшнего вечера.

Соня задумалась. Она знала, что Дарик с Танькой сделали Машке – и та всю жизнь доказывает, что она лучше всех. Может, и остальным они тоже насолили?

– Вот вы где.

Влад обернулся – в дверях стояла мать.

– Мам…

– Владик, ну можно ли так меня пугать?! А это что? Кровь? Владик, у тебя рубашка в крови! Соня, ты избита. Что произошло, кто-нибудь мне объяснит?!

Соня и Влад переглянулись.

Да, некоторые вещи не меняются.

Все-таки они не виделись очень давно.

Влад полил шашлыки пивом и украдкой покосился на присутствующих.

Неловкость прошла сразу, словно они не виделись не двадцать лет, а один учебный год. Они так же весело болтали, просто новостей накопилось больше, и все стали взрослыми.

И эта всеобщая взрослость повергала Влада в состояние веселого недоумения. Конечно, он понимал, что за столько лет все выросли и могут открыто курить, пить пиво и заниматься разными вещами, не противоречащими законодательству. Когда-то он был малышом в их компании, а сейчас – нет. Хотя шашлыки его отправили полить пивом именно потому – ты же самый молодой, тебе и сторожить, чтоб мясо не пригорело! Это была, конечно, шутка, и шутка приятная, необидная. Это в десять лет ему хотелось перестать быть «мелким», а сейчас самый молодой – звучит даже приятно.