Ксавье Монтепен - Кровавое дело
— Мне нужно еще раз осмотреть ваши глаза.
Девушка запрокинула голову, и Пароли, вооружившись лупой, погрузился в изучение бельма.
Аннибал Жервазони стоял около своего земляка.
— Операция может быть сделана, профессор, — проговорил он. — На вашем месте я бы не стал колебаться. С вашей изумительной ловкостью вы сделаете все это за несколько секунд.
— Если вы так полагаете, мой милый Аннибал, то я больше не буду откладывать, — любезно согласился Пароли. — Я завтра же сделаю операцию.
— Завтра! Завтра! — радостно воскликнула Анжель. — Ты слышишь, милочка, завтра ты будешь видеть!
— О, сударыня, вы слишком скоро делаете ваши заключения, позвольте вам это заметить. Гораздо благоразумнее радоваться успеху после благополучного окончания дела. Ведь и наука не безгрешна!
— Что же делать, доктор, если я верю вам безгранично? Я верю вам и надеюсь на Бога! В котором часу вы будете делать операцию?
— После утреннего обхода, в одиннадцать часов.
— Могут ли присутствовать при ней лица, интересующиеся моей дочерью?
Анджело немного помолчал для вида: в присутствии многочисленных свидетелей его не смогут обвинить впоследствии ни в чем, кроме неловкости.
— У нас это не полагается, но для вас я сделаю исключение.
Доктор знал, что Оскар не явится на операцию, так как ночью он будет убит.
— Благодарю, благодарю от всей души… вы добрый…
Пароли удалился.
Эмма-Роза бросилась в объятия матери. Анжель поцеловала дочь и ушла.
Первый визит ее был к господину де Жеврэ, которому она сообщила о решении доктора Пароли.
— Я хочу присутствовать при операции, — сказал он.
Анжель отправилась на улицу Невер.
Леон обрадовался. Рене Дарвиль взял на себя известить Софи и Оскара, а также попросить последнего сходить в Батиньоль к верной служанке Катерине.
Анжель поблагодарила друзей за то, что они избавляют ее от лишних хлопот, и отправилась на улицу Бонапарт.
Товарищ прокурора был дома.
— Она прозреет! — воскликнул он, выслушав Анжель. — Новое счастье! Жизни моей не хватит, чтобы выразить мою признательность доктору Пароли!
Анжель позавтракала с бароном де Родилем, а затем вернулась в больницу.
Леон Леройе и Рене Дарвиль отправились прежде всего к Оскару, но напрасно стучались они: дверь не отворялась.
На вопрос молодых людей об Оскаре консьерж ответил, что он ушел еще с утра.
— Мы зайдем попозже, — сказал Рене, и друзья отправились к Софи уведомить ее о решении доктора.
Позавтракав, они вернулись к Оскару. Он все еще не возвращался.
— Что же нам теперь делать? — спросил Леон.
— Он, наверное, вернется ночевать, а так как у него привычка желать нам спокойной ночи, то мы и воспользуемся этим случаем, чтобы известить его.
А Оскар Риго в это время раскутился вовсю в маленьком ресторанчике, куда друзья зашли отпраздновать выздоровление Сухаря. Они провели за столом четыре часа.
Ветер переменился. Темные, свинцовые тучи неслись по небу. В воздухе запорхали первые снежинки.
Выйдя из кабачка, Сухарь не успел сделать и двух шагов, как начал шататься из стороны в сторону.
— Ой, ой, старина! Ходули-то, кажется, поразмякли! — рассмеялся Оскар.
— Совсем как ватные, — пробормотал Сухарь и прислонился к какой-то вывеске, чтобы не упасть. — Все вертится, — продолжал он, — как карусели в Нейи… дома пляшут… да… вышел я… говорить нечего. Я думаю, что нам сегодня уже не придется сходить в Батиньоль.
— В таком случае пойдем ко мне.
— Да, да, пойдем к тебе, да поскорей, а то, знаешь, мне все кажется, что я сейчас полечу вниз головой.
— Ну, уж это совершенно лишнее! Возьми меня под руку да подбодрись малость. Моя конура близко, а там тебе готова большая, спокойная кровать.
Сухарь, голова которого страшно кружилась, уцепился за руку Оскара, как утопающий, и оба друга отправились на улицу Генего.
Наконец они добрались и с грехом пополам доползли до третьего этажа. Риго отворил дверь и отвел друга в свою комнату.
При виде кровати Сухарь вздохнул с облегчением, как мешок грохнулся на мягкий тюфяк и заснул моментально, захрапев, как фабричная труба.
— Так, так, спи, душечка, — приговаривал Оскар, — теперь до утра протрубишь.
Он прикрыл его одеялом.
— Спекся, нечего сказать, здорово спекся! Ну да ничего, по крайней мере, я схожу к Пастафролле. Раз негодяй знал покойного Донато, он, вероятно, и сам хаживал туда иногда.
Оскар тщательно затворил за собой дверь и ушел.
Ночь уже наступила.
Выйдя из дома, Оскар не заметил, человека, одетого в длинное пальто с высоко поднятым воротником и мягкую шляпу, края которой были низко опущены, так что совершенно закрывали лицо.
Незнакомец прогуливался по тротуару, как раз против дома, где жил Оскар, и как будто подстерегал кого-то.
Бывший носильщик пошел быстрыми шагами. Неизвестный последовал за ним.
Оскар перешел Новый мост и направился к станции дилижансов, ходивших от Лувра до Тронной заставы, и уселся в отходящую карету.
Погода совсем испортилась. Снег повалил густыми хлопьями, гонимыми сильным северо-восточным ветром.
Но это не помешало человеку в длинном пальто и мягкой шляпе храбро взобраться на империал, хотя внутри карета была еще далеко не полна.
У Тронной заставы Оскар вышел. Закутанный человек поспешил в свою очередь слезть с империала и последовать за ним, стараясь ни на минуту не терять его из виду.
Увидев, что Весельчак направляется в кабачок Пастафроллы, незнакомец счел за лучшее остаться на улице. Он спрятался в выступе двери какого-то подъезда и стал ждать, как охотник поджидает дичь, готовящуюся улететь.
Было шесть часов вечера.
Глава LXXII СМЕРТЬ ЛУИДЖИСухарь проспал целых два часа как убитый; но вот винные пары начали мало-помалу улетучиваться.
Он проснулся. Голова его была тяжела, как пудовик, во рту страшно пересохло.
— Я хочу пить, как скотина, — пробормотал он, приподнимаясь на локтях. — Весельчак, старина, дай мне попить!
Но Весельчака не было, и на просьбу Сухаря не последовало никакого ответа.
— Черт возьми, — забормотал Сухарь, не без труда садясь и не совсем ясно припоминая, что с ним, — он меня бросил, этакое животное! Куда он меня завел?
Он попытался сойти с кровати, но голова его страшно кружилась, а ноги подкашивались. Сухарь порылся в кармане, нашел спичечницу, не без труда достал спичку и зажег ее.
При слабом блеске огня он оглядел комнату и успел увидеть, что около него на ночном столике стоит подсвечник с крошечным огарком. Он зажег его и стал оглядываться.
Теперь он смутно припомнил, что уже видел это место. Память возвращалась к нему.
Сухарю удалось стать на ноги, и, шатаясь и рискуя растянуться, он обошел всю комнату, отыскивая воду.
Он взял огарок, поставил на ладонь и отправился на рекогносцировку в другую комнату, тщательно осматриваясь кругом.
На полочке Сухарь вдруг увидел бутылку бордо, схватил ее и отправился обратно в спальню Оскара.
— Ба, это вино! — воскликнул он в радостном удивлении. — Да еще и настоящее, а не то что дрянь какая-нибудь! Как чудесно пахнет!
Он приложился губами к горлышку, запрокинул голову и принялся пить длинными, продолжительными глотками. Наконец он остановился, чтобы перевести дух.
Тут случилось нечто удивительное: Сухарю показалось, что на глаза его упала тяжелая черная завеса, в голове зашумело, в ушах зазвенело, а пальцы, державшие горлышко бутылки, впились в него и судорожно скорчились.
Он попытался было встать, но это удалось ему только наполовину, и он навзничь, без памяти, упал на подушки, продолжая держать бутылку. Его легко можно было счесть за мертвого.
Огарок догорел и с треском потух; в комнате снова воцарился глубокий мрак.
Пробило одиннадцать.
Весельчак вышел из кабачка Пастафроллы. Он шел обескураженный, опустив голову, потому что напрасно расспрашивал стекольщиков о человеке, которого видел у крыльца больницы.
Погруженный в собственные размышления, он не обратил ни малейшего внимания на легкий шум шагов следовавшего за ним человека, старавшегося не отстать. Это было все то же таинственное лицо, которое следило за ним с самого начала вечера.
Не доходя до дома Риго, незнакомец остановился и притаился в тени. Он увидел, что Оскар позвонил у подъезда и вошел.
— Ну, на этот раз он будет ночевать дома, никуда не уйдет! — сказал незнакомец с нехорошей улыбкой. — Через час он будет спать как убитый, и тогда-то наступит момент действовать решительно!
Он стал ждать, прохаживаясь по тротуару, но в то же время искоса поглядывал на дверь, так что никто не мог выйти оттуда незамеченным.