Константин Столяров - Однажды в России
В болезненном жару ей начало казаться, что полка плавно колышется, точно Витина лодка на мягкой глади Финского залива в пору белых ночей, и, забывшись на какие-то секунды, Лена увидела себя маленькой девочкой, играющей кедровыми шишками в песочнице возле барака, куда их семью временно поселили после перевода папы, тогда еще молодого офицера войск химической защиты, в затерявшийся среди тайги безымянный гарнизон Забайкальского военного округа. Спустя полтора года, когда Лена пошла в первый класс, за успехи в боевой и политической подготовке личного состава роты командование воинской части вне очереди предоставило капитану Макарову двухкомнатную квартиру на последнем, пятом этаже новенького кирпичного дома, однако радость от новоселья была недолгой - дом приняли в эксплуатацию с недоделками, без водопровода и канализации, из-за чего зимой, в сорокаградусные морозы, им пришлось ходить в дворовый туалет, наспех сколоченный из горбыля и продуваемый всеми ветрами...
Мама и папа души в ней не чаяли, а она, неблагодарная, уехав на учебу в Ленинград, писала домой все реже и реже, а потом, выйдя замуж вопреки запрету родителей, совсем отдалилась, лишь однажды наведавшись в Уварове всего на три дня, чтобы показать им внука. А когда они, только-только отметив серебряную свадьбу, погибли в автокатастрофе, в слезах примчалась на похороны и с тех пор ни разу не удосужилась побывать у них на могилке. Вдоль и поперек объездила Европу и Америку, а на Уварове ей всегда не хватало времени...
Сверху послышался лязг запоров, и в отверстие открывшегося люка свесилась голова в шерстяной маске с прорезями для глаз.
- Эй, тетя! Как ты, еще не сдохла? - Спустив ноги с полки, Лена зашлась в кашле.
- Шевелись, сколопендра, - беззлобно приказал ей тюремщик, свешивая вниз веревку. - Прицепляй парашу.
Нахлобучив шапку, Лена обулась и поплелась в дальний угол, где стояло ведро со скопившимися за неделю нечистотами. Не переставая кашлять, она волоком подтащила ведро к лестнице и привязала веревку к дужке.
- Вяжи двойным узлом, не то утонешь в говне, - сказал человек в маске, нетерпеливо подергивая веревку. Убедившись, что узел надежный, он поднатужился и вытянул ведро наверх со словами: - Е-мое, ну и вонища!
Лена никак не отреагировала на его реплики и молча присела на полку. Для нее тюремщик был неодушевленным предметом.
- Сколопендра, а ведь с тебя приходится, - ухмыльнувшись, заметил тот, прежде чем захлопнуть крышку люка. - Веселись - нынче твоего щенка выкупили.
Лена вскинула голову. С первых дней пребывания в подвале она интуитивно почувствовала, что ничего серьезного ее сыну не грозит. А теперь, не сразу осознав, что надежда сбылась, она молитвенно сложила руки на груди и прошептала: "Витенька, родненький, спасибо тебе за Сашу".
Здесь, в каменной клетке, ее мозг не бездействовал. А ответ на вопрос, почему она попала сюда, напрашивался сам собой: это была месть Холмогорова. Даже то обстоятельство, что Сашу поместили наверху, в более сносных условиях, тоже указывало на причастность Холмогорова к похищению, о чем она легко догадалась, сопоставив факты. И зная, что захватившим их мерзавцам нельзя верить, Лена ни на йоту не усомнилась в том, что Сашу регулярно кормят горячей пищей. Между тем ей самой изо дня в день давали лишь банку холодной болгарской фасоли с куском хлеба, а горячее приносили не чаще раза в неделю.
По ее лицу заструились слезы. Вызвала их не бессильная досада на прошлое, а чувство вины за непростительную глупость, с которой она очертя голову устремилась в Куйбышевскую больницу. Безмерно гордилась тем, что живет рядом с замечательным человеком - а равных Виктору нет и быть не может! - и в благодарность за все, что он сделал для нее, причинила ему страшный вред. Господи, только бы с ним ничего не случилось! На вид ее Витя крепок, как скала, но она-то знает, что его здоровье подтачивает сахарный диабет. Хорошо хоть, что он спохватился вовремя. Весной берлинский эндокринолог предупредил ее, что герру Вороновскому следует беречь себя и всячески избегать стрессов, а что вышло?..
- Эй, лови парашу, - закричал сверху возвратившийся тюремщик.
Лена встала и обеими руками подхватила грязное ведро. На дне, окруженная потеками слизи, стояла открытая банка фасоли с наискось воткнутой в нее горбушкой хлеба.
- Приятного аппетита! - съязвил довольный собой тюремщик и поторопил Лену: - Отвязывай, мне некогда.
Ломая ногти, Лена ослабила затянувшийся узел и распустила веревку.
- Ну, сколопендра, счастливо оставаться! - Тюремщик игриво помахал ладошкой и захлопнул крышку люка.
Защелкнув амбарный замок на нижнем люке, он опустил крышку верхнего, стянул с головы маску и сполоснул руки в тазу.
- Гринь, как ведет себя тетка? - из-за печки осведомился Пичугин.
Стояк с дымоходом разделял кухню на две неравные части - меньшая, где находился люк, предназначалась для хозяйственных нужд и, кроме дровяной печи с чугунными конфорками, была оборудована газовой плитой, а большая, чистая, служила столовой.
- Уже не огрызается, - ответил Баздырев, с полотенцем в руках появившись перед сидевшим за столом Пичугиным. - И зенками злобно не зыркает. Видок у ней виноватый, как у побитой собаки.
Мешковатый увалень Баздырев разительно отличался от щупленького, худосочного Пичугина и, казалось бы, запросто мог раздавить его одним пальцем, точно клопа. Но недостаток физической силы у Пичугина с лихвой компенсировался умственным превосходством, вследствие чего за ним закрепилась роль лидера.
- По теории так и должно быть, - с удовлетворением отметил Пичугин. Стокгольмский синдром.
- Какой, какой?
- Стокгольмский, - пояснил Пичугин. - Ученые открыли, что у заложников со временем развивается устойчивая симпатия к похитителям, а злоба переключается на власти, не способные защитить их жизнь и свободу.
- С чего ты взял? - недоверчиво спросил Баздырев.
- Роман Валентиныч говорил.
- Косой дело знает. - Баздырев сел напротив Пичугина. - Ну, врежем?
- Заслужили... - Пичугин ловко отвернул винтовую пробку у бутылки "Распутина". - Подполковник на радостях расщедрился: вместо поллитровки выдал аж полуторную порцию.
Приятели пропустили по сто граммов, крякнули, перемигнулись и заметно оживились. Пичугин, по обыкновению, закусывал стартовый стаканчик заранее приготовленным бутербродом с балтийской килечкой и крутым яйцом под майонезом, тогда как Баздырев отдавал безусловное предпочтение сырым яйцам - через отверстие в скорлупе он с шумом втягивал в себя содержимое, причмокивал и восклицал: "Е-мое!" Второй стаканчик без промедления последовал за первым и был заеден солеными помидорами, а перед третьим Пичугин сказал с изрядной примесью ехидства:
- Гринь, а подполковник небось думает, что мы с тобой принимаем стопаря только перед сном чтобы...
Конец фразы утонул в дружном смехе. В то время как Затуловский пребывал в твердой уверенности, что Пичугин и Баздырев неукоснительно соблюдают его инструкции и довольствуются одной бутылкой в неделю, приятели выпивали ежедневно, запасаясь водкой в рощинских магазинах, куда Пичугин через день ездил на ржавом велосипеде хозяина дачи.
- Откуда ему, язвеннику, понять душевный настрой здоровых мужиков? вопрошал Пичугин, сняв очки и пальцем вытирая выступившие слезы. - А, Гринь?
- Как мыслишь, сколько башлей косой срубил на пареньке?
- Кусков полтораста, - посерьезнев, ответил Пичугин.
- Надо же!.. Башковитый он, - с завистью признал Баздырев. - Ума палата.
- Выпьем за Роман Валентиныча! - Пичугин растянул синеватые губы в ироничной улыбке. - Чтоб он был живенький-здоровенький, чтоб на него муха не села!
После третьего стаканчика на столе появились горячие сардельки с отварным картофелем и зеленым горошком, а четвертый, завершающий, они запили консервированным компотом с кусочками ананаса.
- Раздавим еще пузырь? - без особой охоты предложил Баздырев.
- Одного достаточно... Держи, подполковник выдал аванс. - Пичугин достал из замшевой куртки две пачки стодолларовых купюр, стянутых красной резинкой, и кинул одну Баздыреву. - По десять кусков, как в аптеке.
В действительности Затуловский дал ему 25 тысяч долларов, но Пичугин поделил эту сумму сообразно со своим пониманием справедливости.
- А карточный должок? - напомнил Баздырев.
- Нет слов! - Пичугин отсчитал еще тысячу двести. - За мной сороковник.
- Вот теперь аптека! - Баздырев сложил выигрыш стопочкой и присоединил к пачке.
- Гринь, на что потратишь баксы? - усмехаясь, полюбопытствовал Пичугин. Для понта прошвырнешься за границу?
- Чего я там забыл? - Баздырев брезгливо сморщился и, обильно сдабривая косноязычную речь матом, поделился впечатлениями от недавней командировки в ФРГ.
Питерские контрабандисты заимели зуб на хозяина антикварной лавки в Западном Берлине, уличив его в утаивании выручки за переправленные туда иконы. Убивать торговца они сочли преждевременным, он еще мог одуматься и принести пользу, поэтому Баздырев, зимой подрядившийся за 2 тысячи марок чистоганом на недельку смотаться в Берлин, перед вылетом получил четкое указание заказчика для профилактики отдубасить зарвавшегося жида, однако зараз ломать не больше двух конечностей. Честь по чести отработав контракт в день прилета, он пошел в ресторан на Александер-плац, запомнившийся ему еще со времен действительной службы на складе горюче-смазочных материалов Западной группы войск, и - надо же! - нарвался на двух потрясных шалав из Львова, которые подмешали клофелин в водку и обчистили бывшего соотечественника до нитки. Очухавшись на откосе железной дороги в Потсдаме, он - е-мое! - обнаружил в карманах только загранпаспорт с обратным билетом на фиксированную дату и шесть с чем-то марок мелочью. Но не пропал - над ним сжалилась одинокая дворничиха Грета, хоть и чистокровная немчура, однако, как подчеркнул Баздырев, душевная очень женщина. Кроме основного места работы, Грета мыла полы на киностудии, нянчилась с жившим по соседству паралитиком и, возвращаясь домой на ночь глядя, жаловалась Баздыреву: она настолько выбивается из сил, что перед сном не всегда успевает занести в книжку расходы.
