Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна
Однако передышка была короткой. Когда я возвращалась домой, тревога снова начинала камнем давить мне на грудь. Мне снова было трудно дышать. Трудно передвигать ноги. Когда-то давным-давно я услышала, что крепость семейных отношений проверяется в трудные времена. В боли. Семья либо разваливается, либо нет. Вечер за вечером в гостиной, отсутствие Малькольма в которой становилось все ощутимее, я чувствовала, как отдаляется Эндрю.
Мы в одной комнате, нас разделяет пара метров… Но я чувствовала, что он уходит. И не делала ничего, чтобы его удержать.
* * *В выходные мы всей семьей ездили в Сен-Жюльен-дю-Соль – маленькую деревушку возле Санса, в которой вскоре после свадьбы очень дешево купили старенький домик. С того дня, как Малькольм попал в больницу, мы там не были. Однажды утром, когда я вышла из больницы, мне вдруг захотелось туда поехать. Одной. Так я и поступила. Автострада оказалась на удивление пустынной. Дом пропах затхлостью и сыростью. Я распахнула все окна, чтобы впустить солнечный свет.
Вспомнились последние выходные перед инцидентом. Малькольм много времени провел в саду, сооружая себе хижину из старых досок и кусков листового железа. С самого утра стояла прекрасная погода. Эндрю подстриг газон переддомом. Джорджия пригласила в поездку свою подружку Стефани. Я видела нас всех словно наяву. Идеальная семья. Счастливая. Семья, которая запирает дом в воскресенье вечером и отправляется снова в Париж, не догадываясь, что в среду после полудня случится несчастье… Я прошлась по комнатам, рассматривая их так, словно была в доме впервые. Из старой развалюшки мой муж-архитектор постепенно сделал конфетку. Пятнадцать лет назад он еще не имел своего бизнеса. Он сам занимался стройкой, время от времени обращаясь за помощью к приятелю-голландцу, подрядчику. Тот время от времени пользовался услугами бригады рабочих из Польши, которым можно было платить «в черную» и которые были рады поработать несколько недель во Франции. Поляки не говорили ни по-английски, ни по-французски, только беспрестанно улыбались. Я делала для них сэндвичи с паштетом, покупала пиво. За несколько месяцев маленькая ветхая лачуга преобразилась, превратилась в светлый, простой и красивый дом. У него не было определенного стиля, но именно за это я его и любила. У нашего дома и имени тоже не было. Мы говорили: «Едем в Сен-Жюльен». Этот дом – это была наша семья. Это были мы…
В тот день, блуждая по комнатам, я чувствовала себя не в своей тарелке, мне было грустно. Не следовало сюда приезжать… У меня было ощущение, что я только что увидела фрагмент своего прошлого. Теперь ничего не будет так, как раньше. Приедем ли мы сюда на целый месяц в августе, как обычно? Будем ли приезжать сюда на выходные, если Малькольм… Если Малькольм… Нет! Нельзя произносить эти слова. Никогда больше нельзя их произносить! Поднимаясь по лестнице, я погладила старые гладкие перила. Такой привычный жест… Что сделали другие люди, чтобы «перевернуть страницу»? Люди, которые пережили несчастье? Те, кто пережил самое страшное? Как им это удалось? Хотя, может, они ничего и не переворачивали. Может, такие страницы, самые тяжелые и ужасные, просто нельзя перевернуть. Нужно научиться жить с этим. Как?
В столовой я вспомнила наши застолья – празднование дней рождения, Рождества, импровизированные ужины. Вспомнила отца, когда он еще не примерил на себя роль старика, которая так ему понравилась, и любил пошутить. Сестру до ее встречи с марсельцем. Брата, в те времена еще толстощекого подростка. Маму, светящуюся от счастья, ведь отец пока не сводил ее с ума своими придирками. Родителей Эндрю с их чарующей манерой сопровождать любую фразу эпитетами «marvellous», «splendid», «wonderful»[27] – с бокалом вина в руке, седовласых и большеногих великанов, которые всегда так радовались тому, что они с нами. Эндрю обычно появлялся с победоносным видом, опоясанный фартуком «Sex Pistols», со своим фирменным ревеневым крамблом… Вспомнились наши бесконечные игры в «Покажи слово». Малькольм и Эндрю объединялись в одну непобедимую команду. Им хватало взгляда, жеста, часто незаметного, чтобы понять друг друга.
Вернулось все, словно бумеранг, отягощенный эмоциями и воспоминаниями. Первые шаги Малькольма по газону, его восхищение при виде первых в его жизни нарциссов, которые он тут же попытался съесть. И как однажды на Пасху мы спрятали в саду яйца и дети искали их под дождем, а Джорджия плакала, потому что брат умудрялся все найти раньше нее… Калейдоскоп счастливых картинок из прошлого. Из того, что исчезло. Ушло. Навсегда. И трудные моменты… О смерти бабушки я тоже узнала здесь. И о болезни друга. Потом наш дом дважды обворовывали, и мы в шоке замирали при виде того, что сделали эти варвары с нашим жилищем. На седьмом году брака Эндрю признался мне в неверности. Первой своей неверности. Той, которая принесла мне больше всего горя. Я тогда просто рухнула на этот вот диванчик. И целый вечер рыдала, кричала. Дети, еще совсем маленькие, спали и ничего не слышали.
Наши последние выходные. В воскресенье вечером дети в спешке доделывают домашние задания за кухонным столом. Склоненная светлая голова моего сына… Джорджия, что-то увлеченно рисующая. Эндрю читает газету «Sunday Times» с экрана своего компьютера. «Рабочая» тишина. В камине потрескивает огонь…
Я не захотела входить в комнату Малькольма. Я прошла мимо нее не оглядываясь. Это было бы слишком тяжело. Я задержалась в комнате Джорджии: села на ее маленькую кровать, заваленную мягкими игрушками, посмотрела в окно – на сад, на лес, на рапсовое поле. Со времени нашего последнего приезда наступила настоящая весна. Все было зеленым, все расцветало и росло. Мое любимое время года. Только в этом году у меня не было сил радоваться растениям, которые пошли в рост, первому крику кукушки, донесшемуся из леса. Эндрю сказал детям, что когда первый раз в году слышишь кукушку, то надо бежать. Это английский обычай. Говорят, это приносит счастье. Мне вдруг захотелось сказать ему, что он ошибся, что нам это счастья не принесло, нам это принесло беду.
Когда я оказалась в нашей спальне со скошенным потолком, под старой крышей, у меня сжалось сердце. На этой большой белой кровати мы с Эндрю столько раз занимались любовью! Малькольма и Джорджию мы зачали здесь. В Париже наша спальня и комнаты детей расположены слишком близко, и мы боимся, что они нас услышат. Здесь у нас был свой уголок – кроме этой комнатки, на этаже ничего не было. Я закрыла глаза. Вспомнила теплое тело Эндрю, его нежность, его руки, его губы на моем теле. Я по всему этому соскучилась, истосковалась. Мне захотелось позвонить ему, сказать, что я здесь, что думаю о нас, о нашей любви. Однако я этого не сделала.
В сумочке зазвонил мобильный. Это был Лоран, полицейский.
– Мы кое-что выяснили. Приезжайте!
* * *И вот я в комиссариате, напротив – Лоран.
– Почему вы не можете сообщить мне имя?
Он опустил глаза.
– Таковы правила, мадам. Единственное, что я могу вам сказать, так это то, что этот человек проживает в Воклюзе.
Но я не собиралась отступать.
– Что именно вы намереваетесь предпринять? Вы планируете его или ее арестовать? Или позвоните этому человеку по телефону, или пошлете кого-то из ваших, чтобы допросить его на месте? Завтра утром?
Он посмотрел на меня с чуть насмешливой, но мягкой улыбкой.
– Нет, это случится не завтра утром, мадам. Сначала нужно найти его номер телефона. Если он в «красном списке»,[28] процедура затянется, потому что даже полицейским нужно получать официальные разрешения, обращаться в инстанции… Вы не волнуйтесь, мы этим займемся, сделаем все, что в наших силах. Мы уже передали информацию по вашему делу в комиссариат Оранжа. Теперь их дело – допрашивать подозреваемого. Дальше расследование будут вести они. Это займет еще какое-то время, предупреждаю вас. И это нормально.
