Павел Саксонов - Можайский — 6: Гесс и другие

«Каких запросов? От кого?»

«Известно, от кого: революционеров!»

Я опешил настолько, что Талобелов, видя мои выпученные глаза и отвалившуюся нижнюю челюсть, рассмеялся:

«Ну да, — повторил он, — от них, голубчиков!»

«Вы… вы…» — залепетал я, не в силах правильно сформулировать мысль.

«Нет, сударь, что вы!» — Талобелов опять рассмеялся. — «Мы сами — никакие не они… не революционеры то бишь. Мы просто снабжаем их дельными вещами».

«Снабжаете!»

«Именно!»

«Вы!»

«Мы».

«Но ведь вы — полицейский!» — как последний аргумент, выкрикнул я.

Талобелов положил руку на мое колено:

«Вот именно поэтому».

До меня дошло:

«Значит, вы — агенты?»

«Разумеется».

Моя голова пошла кругом: Кальберг, Молжанинов, пожары, трупы, революционеры… что за невероятная смесь! А главное — что за дикая смесь! Как одно в такой мешанине увязывается с другим?

— Очень даже увязывается! — Чулицкий.

— Да, Михаил Фролович, теперь-то многое понятно, но тогда, в комнатушке, я ничего вообще не знал… а теперь — конечно: я и сам вижу, насколько всё просто! Или, если угодно, насколько мы все ошибались, принимая дело за обычные… ну, или необычные, но все же с целью простой наживы убийства!

— Нет, не ошибались! — Можайский.

Гесс вскинул взгляд на его сиятельство:

— Не ошибались?

— Нет, — повторил Можайский. — По крайней мере, не до конца.

— Что это значит?

— Давайте позже, хорошо?

— Ну…

— Что у тебя на уме, Можайский?

— Ничего особенного, Михаил Фролович. Просто, похоже, у меня сложилась общая картина. Полагаю, и у тебя тоже!

Чулицкий на очень короткое мгновение задумался, а потом согласился:

— Да, пожалуй… вот только исчезновение всех жертв для меня по-прежнему остается загадкой!

Его сиятельство склонил голову к плечу:

— Я, кажется, догадался, в чем дело!

— Ты серьезно?

— Насколько это возможно.

— Зачем же они исчезли?

— Давай отложим это на завтра? Придет ответ из Венеции…

Чулицкий погрозил пальцем:

— Экий хитрец!

— Да нет, — Можайский улыбнулся — губами, — никакая это не хитрость! Просто не вижу смысла в преждевременных выводах.

— Ну да, конечно!

Тогда его сиятельство, гася улыбку в глазах, прищурился:

— Хочешь взять меня на пари?

Чулицкий фыркнул:

— Больно надо!

— Значит, хочешь!

— Ну, допустим!

— Что ставишь?

Чулицкий задумался:

— Коньяк?

— Идет!

— Господа, — обратился к нам Чулицкий, — вы все — свидетели!.. Ну, говори!

Его сиятельство тоже осмотрел всех нас, словно желая убедиться: правильно ли мы поняли условия пари. И только потом сказал — просто, без всякой аффектации:

— Все эти люди — агенты.

— Полиции? — не понял Чулицкий.

— Нет, — возразил Можайский, — Кальберга.

Чулицкий нахмурился:

— Кальберга? — переспросил он. — Помилуй: да зачем же Кальбергу столько агентов? Но главное-то, главное… зачем они все… ну, ты понимаешь!

Голова Можайского опять склонилась к плечу:

— Понимаю. Зачем — ты хочешь сказать — они поубивали своих родственников?

— Или их едва не убили!

— Ну, их… это вряд ли!

— Но пример Некрасова!

— Исключение!

— В таком деле не может быть исключений!

— Это еще почему?

— А потому, — Чулицкий начал расхаживать вперед-назад, — потому, что иначе рушится вся конструкция, дотоле весьма стройная и безопасная! Поверь моему опыту: не станет преступник вроде Кальберга менять отработанную схему, вводя в нее исключения. Это не просто опасно: это — смертельный рис для всего предприятия!

На губах Можайского появилась скептическая улыбка:

— Ты, Михаил Фролович, — заявил он, — совсем уж плохо думаешь о способностях нашего… гм… подопечного! Кальберг — не заурядный преступник, а большой фантазер и выдумщик. Экспериментатор. Новатор, если угодно. Такие люди, как он, не боятся новшеств и связанного с ними риска. Такие люди легко импровизируют. Их преступления не совершаются под копирку, если в том нет особой нужды…

— Но все преступления Кальберга — именно что под копирку!

— Нет.

Чулицкий остановился в своих хождениях прямо напротив Можайского. Он и его сиятельство смотрели друг на друга, а мы — все остальные — молча наблюдали за ними. Это, можно сказать, была немая схватка титанов: признанного сыщика, главы Сыскной полиции, и сыщика-любителя, известного, однако, своими неоднократными открытиями и тою пользой, какую он — стоило к нему обратиться — неизменно приносил официальному следствию!

Неизвестно, сколько времени оба они могли стараться друг друга переглядеть. Потому и неизвестно, сколько времени могли бы ухлопать и мы на созерцание их состязания. К счастью, однако, спустя минуту или две раздался телефонный звонок.

Я вздрогнул и сбросил с себя оцепенение:

— Кто это в такое время?

Можайский и Чулицкий оторвались друг от друга и — с облегчением, похоже — тоже воззрились на телефон. Остальные начали вполголоса переговариваться.

Я подошел к аппарату:

— Алло? Алло?

— Сушкин? — голос незримого собеседника был хрипл и мне незнаком.

— Да, это я: с кем имею честь?

— Конец тебе, Сушкин!

Мои пальцы сжали трубку так, что послышался хруст эбонита:

— Кто говорит? — закричал я.

Из трубки послышался демонический хохот, после чего соединение оборвалось.

— Что? Что? — со всех сторон посыпались на меня вопросы.

Очевидно, я побледнел или на моем лице как-то иначе выразилось состояние неописуемого ужаса — панического, необъяснимого рационально, — охватившего меня в буквальном смысле от макушки до пят.

— Что с вами, Сушкин?

Ко мне подошел оказавшийся ближе всех Митрофан Андреевич. Полковник отобрал у меня трубку и, предварительно послушав — не донесется ли из нее хоть что-то еще, — повесил ее на рычаг.

— Что с вами? — повторил он.

Я, глядя на него с беспомощностью ребенка, только и смог, что потыкать пальцем в аппарат и промычать что-то невнятное.

— Сушкин!

Голос доносился до меня как из какого-то далёка: я не мог на нем сосредоточиться, он рассеивался, не достигая моего сознания, слова человеческой речи были неразборчивы примерно так же, как неразборчиво для слуха журчание ручья.

— Да очнитесь же!

Я ощутил, как мою щеку ожгло. В ушах зазвенело.

— Черт побери! — вскричал я. — Вы что, ополоумели?

Полковник отступил, мир вернулся в привычные рамки.

— Телефон!

Моя рука метнулась было к трубке, но Митрофан Андреевич ее перехватил:

— Там уже ничего! — сказал полковник, удерживая меня. — Что случилось? Кто звонил?

— Не знаю!

— Но что сказали?

— Что мне — конец!

Митрофан Андреевич выпустил мою руку из своей и схватился за собственный подбородок. Оглядевшись, я обнаружил, что и все остальные уже столпились вокруг меня и смотрели на меня во все глаза.

— Ого! — Можайский. — Прямо вот так — конец?

— И еще — смех! — я снова побледнел, но теперь — от гнева. — Ну, прямо сатанинский какой-то смех!

— Однако, странно…

— М-да… — протянул Чулицкий. — Ночью — попытка вломиться в квартиру… днем — Кальберг собственной персоной… теперь — пожалуйста: звонок с угрозами! Что бы это могло значить?

— Не знаю!

— Почему, — Чулицкий продолжал немного растягивать слова, — именно вы? Что такого вы сделали?

— Да ничего я не делал! Что мог я сделать, сидя в квартире?

— Минутку! — Инихов. — Вчера вы вовсе не сидели в квартире. Наоборот: вы очень даже активно разъезжали по городу… в компании нашего юного друга — поручика Любимова. Где вы с ним побывали? В Обуховской больнице и в Адресном столе?

Я призадумался.

— Ну… да, — был вынужден признать я. — Но что с того? Разве это как-то могло взбесить кого-то именно против меня?

— Гм…

— Адресный стол! — Чулицкий. — Ведь это вы, Сушкин, откопали ту информацию, которая… ну, ту самую, согласно которой…

Михаил Фролович замолчал, не договорив. Замолчал неуверенно, поскольку и сам видел: что-то и в этом его предположении было не так. В конце концов, что за прок настойчиво лезть ко мне, если полученная нами — мною и поручиком — информация уже стала достоянием полиции? Да и что такого особенного было в той информации? Положив руку на сердце, ничего!

— Может, — поручик, — обычная месть?

— Но за что?

Монтинин:

— Не каждому по вкусу, когда репортеры суют… э… ну, вы понимаете!

Я кивнул: действительно, нас, репортеров, нередко упрекают в том, что мы суемся в такие дела, до которых не должны иметь никакого касательства. Насколько справедливы подобные обвинения, оставим за скобками — сам я считаю, что для репортера нет и не может быть закрытых дверей, за исключением, разумеется, новобрачных, — но факт остается фактом: всегда достаточно таких людей, которые имеют на нас зуб! Я и сам не раз за свою репортерскую карьеру получал и гневные отповеди, и даже прямые угрозы. Но каждый раз как-то обходилось. Да и поводы были… гм… не настолько серьезными, как в данном случае: мне еще не доводилось накрывать целую банду опаснейших преступников, да еще и таких, которые, как начало выясняться, были связаны то ли с революционным подпольем, то ли с иностранными разведками!