Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
В это время дон Адальберто выходил из дома сыровара Замарано. Неделю назад тот отпраздновал помолвку своей дочери Сабины с каменщиком Зефферино Гаспарини.
Подготовленный священником, Тимолеоне очень плохо отреагировал на выговор нотариуса. Считает ли тот себя вправе, спросил он, давать советы и даже указания начальнику карабинеров? Мэтр Агостини, уже раздраженный поведением жены и дочери, ответил ему в том же тоне: каждый порядочный человек, по его мнению, должен по мере сил помогать бездарному чиновнику выполнять свои обязанности. Встав с места, Тимолеоне осведомился со спокойной величавостью:
— Скажите, синьор, берете вы на себя полностью ответственность за произнесенные вами слова?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Потому что вы оскорбили в моем лице всех карабинеров и я обязан составить протокол.
Как всякий законник, дон Изидоро испытывал страх перед официальными бумагами. Понимая, что увлекся и перешел границы допустимого, он попытался сгладить неприятное впечатление:
— Тимолеоне… Я сказал больше, чем думаю на самом деле… Прошу вас не сердиться на меня за это… Я испытываю глубокое уважение к карабинерам, к этим отборным войскам… и к вам лично, их начальнику?
— Верится с трудом!
— Поймите меня, Тимолеоне, я страшно взволнован… Речь идет в какой-то мере о моей чести. В Фолиньяцаро все были против брака моей дочери с Таламани… Кое-кто рассматривает его гибель как вмешательство свыше, а я не могу этого допустить! Амедео Россатти должен искупить свою вину!
— Да, если он виновен.
— Это несомненно так!
— А вы почем знаете?
— Позвольте, но ведь…
— Он подрался с Эузебио Таламани, это все, что мы имеем право утверждать, мэтр Агостини. Что касается преступления, может быть, он действительно в нем виновен, но возможно также, что он здесь ни при чем.
— Однако вы согласны со мной, что Россатти трудно не заподозрить.
— Согласен.
— В таком случае, почему он по-прежнему занимает свою должность?
— Потому что до официального обвинения у меня нет никаких оснований позорить его в глазах деревни, которая должна его уважать как представителя общественного порядка!
— А если он убежит?
— Позвольте вам напомнить, синьор, что карабинеры не убегают.
У Рицотто был при этом такой чистосердечный вид, что дон Изидоро попался на удочку и повторил свои извинения.
* * *Мэтр Агостини расстался с начальником карабинеров в тот самый момент, когда дон Адальберто входил к вдове Габриелли, портнихе, жившей вдвоем с дочерью, очаровательной Терезой.
* * *Отправив свое донесение в Милан и переговорив по телефону с начальством, Тимолеоне заметил, что время уже перевалило за одиннадцать, а для обеда ничего еще не сделано.
Он погрузился в глубокое раздумье, стремясь определить научным путем, какое блюдо лучше всего подойдет к его нынешнему душевному состоянию. В это время перед ним появился Амедео, и, став по стойке «смирно», оторвал своего шефа от его гастрономических проблем.
— Что тебе?
— Здесь моя мать, шеф.
— Твоя мать?
— Она хочет что-то сообщить вам.
— Амедео, мы с твоей матерью уже обо всем переговорили этой ночью, и лучше бы нам больше не встречаться.
— Обманщик!
Отстранив сына, донна Элоиза, медленно вплыла в кабинет начальника карабинеров. Она осторожно несла какой-то предмет, аккуратно прикрытый салфеткой. Приблизившись, она поставила его на стол. Рицотто инстинктивно отпрянул: всего можно было ожидать от женщины, которая только чудом не убила его.
— Что это такое, Элоиза?
— Догадайся!
Быстрым движением она отдернула салфетку, и тут же комнату наполнил восхитительный аромат жареной телятины, оливкового масла, ветчины, томатов, белого вина и придававшего всему букету особую пикантность розмарина. Тимолеоне, вытаращив глаза, восхищенно созерцал замечательное кушанье, принесенное донной Элоизой. Горка белоснежного риса обрамляла великолепно приготовленное блюдо. Рицотто пробормотал:
— Боже… Какая красота…
— Надеюсь, тебе понравится!
— Святые угодники! Один этот запах является настоящим пиром! Но, Элоиза… За что?
— За то, что ты вел себя, как порядочный человек по отношению к Амедео и ко мне.
— Постой, Элоиза! А ты не пытаешься меня подкупить?
* * *Чокаясь с доном Адальберто, Бертолини, сапожник, заверял его:
— Можете рассчитывать на моих дочерей, падре. Эуфразия и Клара хорошие девочки. Вы им только скажите, что они должны делать.
* * *Тимолеоне пригласил Элоизу разделить с ним принесенную ею еду. Они ели с аппетитом, переставая жевать только для того, чтобы отпить из стаканов, наполненных кьянти. Полузакрыв глаза и плутовски улыбаясь, Рицотто нежно говорил:
— Теперь я вспомнил, Элоиза…
— Что ты вспомнил?
— Как я тебя уводил за свинарник…
— Замолчи! Не стыдно тебе?
— Нисколько… Ты была такая миленькая тогда, и если бы я мог предвидеть, что со временем ты будешь так чудесно готовить, я бы ни за что не уступил тебя этому бездельнику Россатти.
— Берегись, Тимолеоне! Я любила моего Россатти!
— Хочешь заставить меня ревновать?
Они рассмеялись счастливым смехом, как люди, которые сами не верят тому, что говорят, но все же допускают для собственного удовольствия некоторую долю сомнения.
— Только подумать, что ты собиралась убить меня сегодня ночью!
— Я бы умерла с горя!
— Это меня не воскресило бы!
— Ты думаешь только о себе!
— В такие минуты, моя красавица, нет, знаешь ли, времени думать о других… Ты никогда не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж, Элоиза?
— Случалось…
— А почему ты не сделала этого в конце концов?
— Потому что те, о ком я думала, не обращали на меня внимания или не были свободны…
Так как оба обладали превосходным пищеварением, то после еды погрузились в настоящую эйфорию. Тимолеоне расстегнул пояс и скорее вздохнул, чем вымолвил:
— Теперь мы оба свободны… а у тебя такие способности к поваренному искусству…
* * *Кузнец Гамба и его сын Кристофоро, слывший в Фолиньяцаро силачом, проводили дона Адальберто до его дома.
— Если бы кто-нибудь другой, а не вы, падре, предложил нам что-нибудь подобное, мы бы набили ему морду, скажи, Кристофоро?
— Точно!
— Но, поскольку это вы, мы не сомневаемся, что вы это делаете с благой целью, хотя и не совсем понимаем, в чем дело, как ты считаешь, Кристофоро?
— Точно!
— Так вот, вы только объясните все Кристофоро, а уж он, в свою очередь, объяснит Аделине. Она очень прислушивается к словам брата…
* * *Восьмидесятичетырехлетний дон Чезаре, мэр Фолиньяцаро, практически не выходил из дома. Для того чтобы он решился показаться на улице, погода должна была быть исключительно благоприятной, так как у него были слабые легкие, и врачи приговорили его к смерти еще в 1893 году, то есть семьдесят лет назад. Поэтому муниципальный совет обычно собирался у него дома. По правде сказать, интересы муниципалитета, как правило, представлял мэтр Агостини, его первый заместитель. Однако в особых случаях дон Чезаре, совершив полный и тщательный туалет (он полагал, что в любой момент может внезапно скончаться на улице), рисковал подвергнуть себя воздействию сильного ветра с ближайших горных вершин, который круглый год продувал Фолиньяцаро из конца в конец.
Элоиза и Тимолеоне так и замерли на своих стульях, узнав дона Чезаре в жестикулирующем сердитом человечке, неожиданно распахнувшем дверь, за которой они с одинаковым усердием предавались мирным радостям чревоугодия. Начальник карабинеров нашел, наконец, в себе силы встать:
— Дон Чезаре!..
Стоя неподвижно, мэр созерцал представившееся, ему зрелище своими маленькими проницательными глазками. Он усмехнулся:
— Ты никогда не изменишься, Тимолеоне… А кто это с тобой?
И он приблизился к импозантной синьоре Россатти.
— Как тебя зовут, малютка?
Уже давно никому не приходило в голову так называть донну Элоизу, и у доброй толстушки выступили слезы на глазах. Но раньше, чем она собралась ответить, дон Чезаре воскликнул:
— О, да я узнаю тебя! Ведь ты Элоиза… Элоиза Бергаши…
— Теперь уже нет, дон Чезаре… Я Элоиза Россатти.
— А, верно… Этот славный Россатти… не слишком умный правда, но в высшей степени порядочный человек… Как он поживает?
— Он умер, дон Чезаре.
— Правда? И давно?
— Уже лет пятнадцать…
— Странно, что я забыл об этом… Так теперь ты путаешься с этим толстяком?
— О! Дон Чезаре!
— Ну и что? Ты вдова и он вдовец. Это ваше право, не так ли? Полный чувства собственного достоинства, Тимолеоне счел необходимым внести ясность.
