Валерия Леман - Душитель со 120 страницы
…Я и не заметил, как небо понемногу начало светлеть, а в листве нежно шелестящих деревьев зазвенел утренний птичий хорал. Я улыбнулся, невольно заслушавшись божественным пением, вышел на террасу и от души потянулся. Передо мной открывался вид на часть центрального проспекта, в настоящий момент абсолютно пустого, единственное движение которого составляли неугомонные стайки птиц да гигантский шар солнца, медленно поднимавшийся из-за крон деревьев. В какой-то момент я залюбовался этой картиной и тут заметил нечто чуждое.
Почти у самого заборчика владения Пенки, в нескольких шагах от калитки, стоял неизвестный мне парень. Небрежно, едва ли не по локоть сунув руки в карманы шаровар, не замечая меня, он с кривоватой ухмылкой пялился куда-то в направлении окон второго этажа. Прищурился, перевел взгляд чуть в сторону… И встретился глазами со мной. Мгновение стоял неподвижно, затем кивнул, нарочито неторопливо закурил, развернулся и направился по дороге направо, почти мгновенно исчезнув из вида.
Мне только и оставалось, что пожать плечами и вернуться в дом. Часы на кухне показывали без пяти пять. Пора было приготовить моим девушкам замечательный завтрак.Глава 13 Встреча старых друзей
Новый день для меня начался с приветственных объятий хозяйки дома: ровно в шесть с копейками на кухню, отчаянно зевая, спустилась взъерошенная и мрачноватая Пенка с припухшими глазами. Честно скажу, за все годы, пролетевшие после нашего с ней юношеского знакомства, она ничуть не изменилась: была все такая же стройная, длинноногая, загорелая, с буйной копной рыжих волос до пояса и удивленно распахнутыми серыми глазами.
При виде меня Пенка от неожиданности на пару секунд замерла на месте, изумленно хлопая ресницами, потом на лице ее отразилось смутное воспоминание, и она, махнув рукой, бросилась меня обнимать-целовать.
– Ален, дорогой мой! А я ведь совсем забыла, что ты собирался приехать. Как сам видишь, некстати. Но я все равно так рада!
– И я тоже все равно так рад!
Тут она, заметив мою объемистую шишку на лбу, мгновенно нахмурилась.
– А это у тебя откуда?!
Я осторожно потрогал шишку и успокаивающе улыбнулся:
– Мелочи жизни – бандитская пуля.
Мы немного посмеялись, еще раз обнялись и расселись за столом. И вот тут Пенка сделала почти классический жест, в одно мгновение словно перенесший нас в годы юности мятежной: тяжко вздохнув, она взмахнула руками и покачала головой с такой горестью, словно нет на свете человека несчастнее ее.
– Боже мой, мне столько надо тебе рассказать! Ты ведь знаешь, Соне не наплачешься, ей скучно слушать мои печальные истории. Зато ты…
И она улыбнулась особенной улыбкой – той самой, из юности…
…В те волшебные годы, а точнее – один год, что я обучался в институте кинематографии, все было дивно и чудесно, потому как, словно в старом мультике «Праздник непослушания», под крышей шестнадцатиэтажной общаги на улице Галушкина собрались детки со всего света без пригляда строгих пап и мам. Надеюсь, не стоит пояснять, что детки эти с разбегу и с головой окунались во все прелести жизни: не спали ночей, общаясь, влюбляясь, мечтая, теряя, расставаясь и вновь влюбляясь.
В нашей компании с самого начала был неизменный состав: мой друг Заки Зборовски (полукровка из Иерусалима), прекрасная Соня, которую уже нет нужды никому представлять, мулат-блондин с папой из Бенина Леня Куятэ, массовка из пяти-шести актеров-режиссеров со всей матушки-России, а также, как мы ее называли, болгарская фракция, в состав которой входила и Пенка Петкова – студентка сценарного факультета, длинноногая рыжеволосая дивчина, в удивленно раскрытых серых глазах которой словно с рождения застыли слезинки.
Не знаю, что думали остальные, а я был уверен, что Пенка плачет даже во сне. Она мечтала лишь о большой чистой любви, но ей по этой части ужасно не везло. Как только в ее серых глазах тонул очередной красавчик, как Пенка с готовностью открывала навстречу его любви свои душевные объятия. Разумеется, она сразу начинала вслух мечтать о совместной счастливой жизни до ста лет, а когда наутро ее Ромео бесследно исчезал, принималась верно и упорно его ждать.
Для ожидания у славной Пенки все было продумано до мелочей. В ее комнате были вполне приличная по тем временам кофеварка, кресло-качалка у окна, купленное по случаю в каком-то магазине Москвы, и радиола, откуда неслась с радиостанции «Европа плюс» дивная музыка день и ночь, без пауз и остановок.
Так Пенка и ожидала возвращения своего очередного возлюбленного: покачивалась в кресле, тянула кофеек, слушала музыку и рассказывала соседкам-подругам и просто каждому, кто заглядывал к ней на огонек, о том, какой он потрясающий – ее любимый, по совершенно непонятной причине исчезнувший с ее горизонта.
Дни сменялись ночами, а Пенка все плакалась, ее глаза становились все печальнее – и так до тех пор, пока кто-то из гостей вдруг, в свою очередь, не попадал в омут ее глаз. И тогда все начиналось по новой: дивная ночь любви, печальное утро расставания и череда дней великого одиночества, ожидание в покачивающемся кресле под сочувственные вздохи подруг и музыку «Европа плюс».
Признаюсь как на духу: я и сам однажды едва не поддался магии Пенкиных глаз. Это было по весне, когда я уже подумывал, что актерство – не мое призвание, а потому лучше забрать документы да летом перебросить их куда-нибудь еще, чтобы не расстраивать маму и получить-таки высшее образование.
К тому времени я на собственном опыте знал, что это за жуткая штука – несчастная любовь. Повторюсь: я сам, по собственной инициативе, однажды предложил юной и верной Соне отложить верность на потом, а пока что – гулять на все сто, радуясь жизни и собственной удали молодецкой. Разумеется, я и не предполагал, что слишком скоро сам окажусь в роли кинутого, наивно полагая, что красавица Соня будет терпеливо ждать, покуда я нагуляюсь.
До самой пенсии буду вспоминать, как она, неверная, чуть на тот свет меня не отправила, вызывая своими похождениями приступы лютой ревности, напрочь лишающие радости бытия. Благо в этом отношении общежитие на Галушкина предоставляло самое широкое поле деятельности: красавцы из Египта и Греции, Латинской Америки и буйной Африки, а также (в единичных экземплярах) из стран Европы. Гуляй не хочу!
Соня и гуляла от души, а я, безутешный, ревновал. Я метался по всем шестнадцати этажам общежития, надеясь ухватить изменщицу за хвост, но мне этого никогда не удавалось: перед моим носом просто не открывалась нужная дверь. Вот именно в таком, «рыдающем», настроении однажды я и заглянул к Пенке.
У нее, несчастной, в тот вечер было аналогичное слезное настроение: очередной возлюбленный как испарился поутру, так до сих пор и не объявлялся. Между тем накануне у Пенки были гости из Болгарии, оставив в подарок бутыль ракии.
– Можно, Пенка?
Видели бы вы меня, юного и неоперившегося, с тонкой шейкой да хохолком на макушке! Я робко заглянул в дверь Пенки и увидел классическую картинку: печальная дева в покачивающемся кресле, влажные глаза, бесконечная музыка «Европа плюс»…
– Заходи, Ален… Нет, пожалуйста, не закрывай до конца дверь, пусть она будет приоткрытой! Вдруг он придет…
Кто такой «он» не стоило и уточнять – повторюсь, Пенка была влюблена перманентно и страстно.
– Садись, Ален. Возьми себе стакан – там, на столе. Наливай себе – это виноградная ракия, она в сто раз лучше вашей ужасно горькой водки. Налил? Давай чокнемся: за любовь!
И мы чокнулись, и выпили, и разлили по новой, и вновь чокнулись под тост за любовь. Поначалу мы пили мини-порциями. Но эта блажь в суровой российской действительности (слабое отопление холодного месяца марта плюс мужская неверность и отчаянное одиночество) быстро испарилась: через каких-то пару часов мы уже глушили ракию полными стаканами, наперебой рассказывая друг другу собственную историю несчастной любви.
Финал и вовсе был как из полнометражного художественного фильма: мы крепко обнялись и буквально плакались друг другу в жилетку. Вот тут и шевельнулось во мне первое чувство – сопричастности? Возможного рождения новой любви?
Как бы там ни было и что бы во мне ни шевельнулось, а я обнял Пенку немного нежнее и поцеловал немного более страстно, а она в ответ прильнула ко мне всем телом, заставив на мгновение и думать забыть о разных там Сонях-изменщицах.
И вот тут бог весьма вовремя успел прихватить меня за ушко, не дав лишний раз согрешить: в дверь пару раз стукнули, и в нашу тихую обитель ввалилась шумная, веселая компания.
Естественно, мы с Пенкой тут же отскочили друг от друга, принявшись обниматься и хихикать с гостями, которые принесли с собой все для праздничного стола: водку, соленые огурцы-помидоры, котлеты из столовой, три буханки хлеба и отварную вермишель в кастрюльке.
Так завязка нашей любви оборвалась в самом начале, и мы с Пенкой на всю жизнь остались просто добрыми друзьями, за что лично я весьма благодарен высшим силам, потому как мог смотреть в ясные очи Пенки чисто и честно.
