Валерий Гусев - Розыгрыш с летальным исходом
Ауэ! - возглас с очень широким диапазоном, выражающий восторг, обиду, крайнее удивление. От «Ура!» до «Увы!» Иногда используется в качестве: «Ох, уж эти!…» Пример использования: «Ауэ, Яна!»
Э! - досада, недовольство. Иногда - восторг, примерно как наше восклицание: «О!» Применяется с именем. «Э, Яна, э!»
Маамаа - сумасшедший, дурак.
Эа роа - очень согласен.
Ваине - жена, женщина.
Танэ - муж, мужчина. Примечание: как мужчин, так и мужей может быть много.
Тавана - вождь.
Тавана ваине - жена вождя.
Феефее - слоновая болезнь.
Араоуэ - скоро.
Уа мауру-уру вау! - всем спасибо!
Доэ-доэ - орех, ореховое дерево.
Парео - юбочка из полосок коры или пальмовых листьев.
«Парео не мешает» - приглашение к эротической игре.
Ити оре - крысенок.
Некоторые выражения, употребляемые чаще других:
Через большую минуту - через час.
Да услышит тебя Эатуа! Брат мой! (употребляется с именем).
Таматеа - «Луна, на закате освещающая рыб».
Эротооереоре - «Ночь, когда рыбы поднимаются из глубины».
Девятая ночь одиннадцатой Луны - католическое Рождество.
Сын шлюхи, крысиное семя - злые ругательства.
Гладко написано, подумалось мне. Как это ему с такого похмелья удалось? Железный танэ! Янка взяла у меня листочки, пошелестела.
– Ауэ, танэ! А что у тебя под чертой?
– Это запоминать не обязательно. Здесь собраны наиболее употребительные выражения для объяснений в любви. Но они для нашего уха слишком откровенны.
Сказанул тоже! Мы, конечно, люди не местные, но и в своей стране не такое уже слыхали. Да прямо с экрана. А то и с эстрады, вживую.
– Это на тот случай, если у кого-нибудь из вас завяжутся какие-нибудь близкие отношения с кем-нибудь из аборигенов. Самое скромное обозначение предстоящих сексуальных действий - «увлечь под пальмы». Это может пригодиться. Вас, Яков Ильич, это прежде других касается.
И точно! На планшире появились две ладошки, а затем возникла и смеющаяся мордашка, вся облепленная мокрыми волосами.
– Наяда приперлась, - заметила вполголоса Яна.
– Ауэ! - воскликнула наяда. И еще что-то пролопотала. С легкой картавинкой, которая показалась мне не очень естественной.
– Что она говорит? - спросил Нильс.
– Она спрашивает: как поживает взрослый мужчина? Это про вас, Яков Ильич.
– Тактичная какая, - проворчала Яна. - Нет, чтобы сказать: где здесь мой старый хрен? Серый, чего она к нему прицепилась?
– Это болезнь такая, - пояснил Семеныч. - Геронтофилия называется. - И он втянул влюбленную русалку на борт.
Та, безмерно довольная, уселась рядом с Нильсом, до бледности смущенным, и положила голову ему на плечо. С ее бронзового тела стекала на слани вода, даже лужица образовалась. Будто описалась от счастья.
Девочка ткнула себя в голую грудь и гордо сказала:
– Марутеа.
– Так ее зовут, - пояснил Понизовский.
– И чего ты, Маруся, приперлась? - с дружелюбной улыбкой спросила Яна, протягивая ей стакан колы. - С утра пораньше?
Ну, тут Янка явно загнула. Время уже далеко за полдень ушло.
Марутеа взяла стакан обеими руками и поднесла его Нильсу. Тот замотал головой.
– Ты ему лучше стопку поднеси, - серьезно посоветовала Яна. - Он в такую рань воду не пьет.
– Как тебя зовут? - спросила девушка по-английски. Это даже я понял. И повторила, запоминая: - Джейкоб? Джек?
Ну, пошел обмен информацией. На уровне «Туй - Маклай». Однако я ошибся. Маруська на этом не остановилась.
– Ай лав ту Джек вери-вери мач. Понял? Нильс, конечно, понял. Но не поверил. Девушка что-то еще пролепетала.
– Что она говорит? - спросил Нильс.
– Она приглашает вас на берег, под пальмы.
– Зачем? - испугался Нильс.
– Она вам там объяснит, - усмехнулся Понизовский. - Вы поймете.
– Тубо! То есть… табу! - застучал себя в грудь Нильс. Чем безмерно удивил девицу.
Девицу ли?
– Объясните ей, - взмолился Нильс, - что у нас девочки не отдаются старикам. Это табу!
– Так ли уж? - откровенно рассмеялся Понизовский. - У нас и наоборот бывает.
Девица выпила воду и потянула Нильса за борт.
– Серый, держи его! - крикнула Яна. - А то она его утопит, в омуте страсти. - Она сердито повернулась к Понизовскому: - А ты чего сидишь? Объяснись с ней.
– Боюсь, она меня не поймет. - Понизовский покачал головой.
Марутеа вскочила на банку, произнесла какую-то фразу и прыгнула за борт.
– Топиться пошла? - мрачно спросила Яна, смахивая с лица соленые брызги.
– Нет, она передала нам приглашение на ужин. В свою хижину. Это очень серьезно.
– Я не пойду, - сказал Нильс.
– Ужин, многоуважаемый Джек, дается в вашу честь. Не принять приглашение, значит, вполне возможно, подвергнуть нас реальной опасности.
До ужина в честь старика Нильса еще оставалось время. И мы решили употребить его с пользой - ознакомиться с окрестностями.
Утомленный вчерашней попойкой и сегодняшним похмельем достойный вождь Мату-Ити выделил нам в сопровождающие лучших гвардейцев из числа дворцовой стражи. Это были вчерашние молодожены, штатные разрушители («лишатели») девственности. В общем-то обыкновенные парни, одетые сегодня в шорты и футболки, без копий и дубинок; они плелись за нами в отдалении, о чем-то тихо переговаривались, и нам не мешали. Звали их Ахунуи и Аху-пуи. И они очень походили друг на друга, так же, как и их замысловатые имена.
Понизовский тут же их прокомментировал мне на ухо:
– В какой-то фривольной песенке эти их имена даже обыгрываются. Примерно так в переводе звучит: «Ах, у Нуи! Ах, у Пуи!» - с восторгом. И этот припев сопровождается выразительными жестами. Ах, какой большой у Нуи! Ах, какой неутомимый у Пуи!
Лихо перевел, ничего не скажешь! Жаль только - явное языковое несоответствие. И Понизовский, видимо, прочел недоумение в моих глазах. Поспешил:
– Моя шутка, Алексей.
Обойдя поселок, мы углубились в тенистую рощу, где, казалось, благоухало все. Даже то, что благоухать по своей природе не могло. Всюду - цветущие деревья, просто цветы, обилие бабочек и птиц. И нередко бабочки были крупнее птиц и, наоборот, птицы поменьше бабочек.
Местность ощутимо тянулась вверх, к вершине горы, к хребту бронтозавра. Заросли неожиданно расступились, а сзади послышался предостерегающий окрик Ахунуи. Или Ахупуи.
На вырубленном пространстве стояло какое-то странное сооружение - сплошной частокол из заостренных поверху стволов. За этой оградой угадывалось крытое строение. У входа маялись на жаре два парня. При виде нас они приосанились и взяли наперевес копья, которые до этого стояли, прислоненные к ограде.
– Это «па», - объяснил Понизовский. - Оборонительное сооружение на случай войны.
– Ауэ! С кем здесь воевать-то? - огляделась Яна.
Понизовский снисходительно пожал плечами.
– Между собой, как обычно. Если племя не объединяет опасность, исходящая от внешнего врага, то его отыскивают внутри.
Семеныч покачал головой, подмигнул мне:
– Знакомая ситуация, да?
Мы остановились поодаль - не очень-то радовали эти копья с какими-то зазубренными наконечниками. Да еще в руках дикарей. Не хуже автоматов в таких же руках.
– Но сейчас, - продолжил Понизовский, - «па» выполняет мирную миссию. Здесь капище верховного божества.
– Эатуа? - спросила Яна. - Как бы посмотреть? На кого оно похоже?
– Невозможно - табу. Причем в самой жесткой форме. Можно поплатиться жизнью.
– Первое, что я сделаю, - шепнул мне Семеныч, - постараюсь проникнуть в этот самый… «па».
– Тебе это надо? Поплатиться жизнью?
Семеныч ничего не ответил, только покачал головой.
Поднявшись на вершину горы, мы осмотрелись. Вокруг, конечно, океан с редкими вкраплениями небольших островов. А наш остров в плане напоминал восьмерку. И верхний ее кружочек, как и положено у восьмерки, был заметно меньше, чем нижний, и залит нежно-голубой океанской водичкой.
– Это Акулья лагуна, - указал Понизовский на малое кольцо. - Она мелководная, и в прилив туда заходят стаи акул - поохотиться на рыбу.
– Я там купаться не буду, - сказала Яна.
– Надеюсь, - усмехнулся Понизовский. На этот раз совсем уж двусмысленно.
– А в чем дело? - спросил Семеныч.
Понизовский охотно объяснил:
– В прежние годы в эту лагуну сбрасывали провинившихся женщин. Со связанными руками. Оскальпированных. Во время прилива. В разгар акульей охоты.
– Пошли посмотрим? - предложила Яна.
– Да, местечко любопытное, - согласился Понизовский. - Овеянное, так сказать.
Мы спустились западным склоном и оказались еще на одной площадке, где высилось поразившее нас еще с моря изваяние. Высеченное из какого-то черного материала, это идолище, конечно, впечатляло: громадное, носатое, с узким лбом и глубокими впадинами глаз, выложенными блестящими раковинами.
Широкий постамент оказался вблизи естественным, природным. Или вырубленным когда-то прямо в скале. А вот идолище показалось мне отлитым из пластика. Шагнула цивилизация, словом.
