Николай Волков - Не дрогнет рука
— Ладно, достану я вам такой дождевик, успокойтесь, — ворчливо пробурчал Арканов. — В крайнем случае в Москву закажу.
— Ну, что вы, Иван Семенович! — заюлила обрадованная Клара Борисовна. — Разве я для этого говорила? Я вовсе не хочу вас затруднять.
— Клара, как тебе не совестно? — возмутился Роев.
— Ну что тут особенного? Не стану же я ломаться, как твоя очаровательная дочка? Отчего бы мне и не согласиться, раз Иван Семенович оказывает услугу от чистого сердца? Ведь я же заплачу́, разумеется.
Несколько раз на протяжении этого отвратительного разговора я собирался встать и уйти, но меня удерживала мысль, что теперь-то я обязательно должен добиться встречи с Ириной. Я видел, что ей действительно может потребоваться моя помощь.
Вернулся запыхавшийся Радий, водрузил на стол бутылку коньяка и разложил вокруг нее свертки с колбасой, ветчиной и сыром.
— Напрасно ты беспокоился с угощением, — сказал я, вставая. — Выпить мы с тобой еще успеем. Мне хотелось бы сперва повидаться с твоими родными, если они меня не забыли.
— Пожалуйста, — неохотно ответил Радий, — пойдем, покажу тебя своему предку и вечно юной Кларочке. — Наигрывая губами марш, он торжественно, держа под руку, провел меня в ярко освещенную столовую.
За обеденным столом, украшенным знакомой мне с детства высокой вазой с аляповатыми фарфоровыми фруктами, все еще сидели за вечерним чаем Аркадий Вадимович с супругой и гость — незнакомый мне видный брюнет лет тридцати — тридцати пяти.
Располневшая и еще больше прежнего накрашенная Клара Борисовна поразительно напоминала размалеванное яблоко с ее любимой вазы. Однако я заметил, что одета она была теперь не так неряшливо, как прежде, и даже затянута в корсет. Может быть, из-за этого вид у нее был такой, точно она набрала в себя воздух и не может его выдохнуть.
Аркадий Вадимович в домашнем бархатном пиджачке и хорошо сшитых полосатых «дипломатических» брюках был по-прежнему элегантен, однако на лицо его то и дело набегало озабоченное выражение.
Гость, сидевший у Роевых, был, видимо, своим человеком у них за столом. Когда мы вошли, он рассматривал «Огонек», причем сидел несколько даже спиной к хозяйке. Радия он почти не удостоил внимания, зато пристально посмотрел на меня.
Мое внезапное появление перед этой милой компанией вызвало небольшой переполох. Аркадий Вадимович, поднявшись с места, не торопясь направился ко мне с приветственными возгласами, а Клара Борисовна, хотя и не подняла со стула свою расплывшуюся фигуру, но, следуя примеру мужа, весьма картинно поиграла в воздухе наманикюренными ручками, выражая этим жестом и серией лучезарных улыбок восторг по поводу столь радостной неожиданности.
Меня не обманула приветливость такого приема. Я понимал, что под маской радушия и гостеприимства супруги Роевы стремились скрыть некоторую неловкость. Ведь они еще помнили, как предательски поступили со мной.
Но я давно уже перестал сердиться на Аркадия Вадимовича. С моей стороны было бы величайшей глупостью ожидать от него, чтобы он относился ко мне иначе, чем ко всем остальным людям. Ведь он всегда был закоренелым и, судя по многим его высказываниям, принципиальным эгоистом.
Выглядел Аркадий Вадимович уже далеко не таким жизнерадостным, как раньше. Его прежде такое свежее и румяное лицо стало желтым. Волнистые, откинутые назад темно-каштановые волосы поредели и поседели. Чудесные черные, слегка масляные глаза под густыми, точно углем выведенными бровями, всегда смотревшие как будто бы ласково и доброжелательно, теперь были усталыми и равнодушными. И даже красивые полные губы, постоянно складывавшиеся, бывало, в приятную, чуть ироническую улыбку, теперь поблекли, и концы их брюзгливо опустились книзу.
Самым любезным образом поздоровавшись с хозяевами, я подошел к гостю, который меня гораздо больше интересовал, чем они.
Он обладал незаурядной, бросающейся в глаза наружностью, был ладно скроен, крепко сшит. Резкие, точно топором вырубленные, его черты отличались своеобразной диковатой силой. Синий подбородок с глубокой ямкой посередине выпячивался вперед, черные блестящие, точно лаком смазанные волосы, разделенные прямым пробором, топорщились на затылке и свисали двумя скобками на виски. Отличный сиреневатый костюм щегольски сидел на нем.
«Вполне вероятно, — подумал я, — что такой незаурядный, даже, пожалуй, красивый мужчина может произвести сильное впечатление на молодую девушку, хотя ему уже, наверное, около сорока».
Не спуская с меня внимательного, пытливого взгляда пронзительных черных с желтоватыми белками глаз, гость, вежливо встав и даже шагнув ко мне навстречу, крепко, по-дружески пожал мою руку.
— Арканов, — произнес он приятным баритоном.
Хозяева пригласили меня к столу, но, когда я отказался, не стали особенно уговаривать.
Радий уселся было за стол, потыкал вилкой оставшееся на блюде костлявое крылышко курицы, бросил его вертевшемуся около стола рыжему пойнтеру и принес из своей комнаты только что купленные им закуски и вино.
Между тем Аркадий Вадимович засыпал меня вопросами: где я, кто я. Но едва я, обманутый этим нехитрым приемом всех неискренних людей, пытался ответить, Аркадий Вадимович перебивал меня на полуслове и принимался рассказывать, что Радик, потерпев неудачу уже на двух факультетах — физико-математическом и географическом, перешел на факультет иностранных языков, но и там не удержался.
Я слушал это бархатисто-журчащее повествование, ругая себя, что чуть было не поверил в искренность своего любезного собеседника и не пустился рассказывать ему о своем житье-бытье, работе и прочем.
Время от времени в наш разговор вмешивался Арканов. Если бы я не запомнил очень хорошо его сочный баритон, то никогда бы не подумал, что со мной беседует тот самый хам, который полчаса тому назад так безобразно дерзил хозяевам в этой самой комнате. Сейчас он производил впечатление хорошо воспитанного, интеллигентного человека. В разговоре он предупредительно поддерживал Аркадия Вадимовича, жаловавшегося на распущенность теперешней молодежи, высказывал мнение, что с молодежью следует держаться построже, по-военному, вспоминал, что в дни его молодости молодежь была честной, самоотверженной и боевой. Слегка углубившись в свое комсомольское прошлое, полное опасностей и лишений, он горько посетовал, что теперь молодые люди уже далеко не те.
— Сказывается тлетворное влияние заграницы, — закончил он свою тираду.
«Вот собачий сын, хамелеон», — подумал я и вежливо согласился с ним, рассчитывая услышать еще что-нибудь поинтересней.
Вошла Ирина. Поздоровавшись со мной, она отказалась от чая и села в стороне, у открытой двери на балкон. Приветливая улыбка, обращенная ко мне, быстро исчезла. Ее лицо стало печальным.
Когда Аркадий Вадимович решил, что вполне достаточно обласкал свалившегося как снег на голову старого знакомого, он осторожно дал понять, что на ночлег в этом доме рассчитывать не следует, и оставил меня в покое, а я, предприняв несколько несложных маневров: поиграв с псом, посмотрев картины на стенах, очутился около сидевшей в одиночестве Ирины.
— Я вижу, что из всей вашей семьи больше всего изменились вы, — начал я — Вас просто нельзя узнать, в то время как Радий, кажется, только вытянулся, а Клара Борисовна еще помолодела.
— Вы бы лучше сказали это ей самой, — чуть улыбнулась одними губами Ирина. — Она была бы в восторге от такого комплимента.
Мы заговорили о медицинском институте, где училась Ирина. Но вдруг, прервав себя чуть ли не на полуслове и понизив голос до шепота, она сказала:
— Я очень боялась, что вы не придете. Мне нужно многое вам сказать, только не здесь. Я хотела поговорить о брате. Ведь вы уже не сердитесь на него? Когда-то вы были так дружны.
— Конечно, не сержусь.
— Сейчас нам не удастся поговорить. Вот если бы вы завтра могли зайти. Днем, около двенадцати, дома будем только няня да я. Она тоже обрадуется, что вы придете.
— Пожалуйста, я постараюсь прийти. А почему вас беспокоит Радий?
— Он бездельничает Еще счастье, что вот этот человек, с которым вы только что познакомились, дает ему иногда работу. Но дело даже не в работе. Самое страшное, что он пьет. Мне кажется, что его мучает такое неопределенное положение, поэтому он только и думает, как бы напиться, а пьяный он просто сходит с ума, проклинает жизнь, грозит застрелиться. Прошу вас, Дима, поговорите с ним. Я верю в вашу необыкновенную способность влиять на него. Мне больше некого просить. Отец? Вы же сами прекрасно знаете, он не любит лишний раз волновать себя.
Наш разговор привлек внимание Арканова. Сперва он искоса поглядывал на нас из-за своего «Огонька». Гремевшее радио, которое включила Клара Борисовна, мешало ему расслышать, что мы говорили, и он, поманив к себе Радия, что-то шепнул ему.
