Доминик Сильвен - Тайна улицы Дезир
— Мы знаем, кто ты. Тебя зовут Или.
— Я ничего не сделал.
— А кто говорит, что сделал? Не волнуйся, все в порядке.
На вид Ингрид дала бы ему лет семнадцать, у него на лице были угри и пробивались усы.
— Слушай меня внимательно, Или, — вновь заговорила Лола. — Мы не сделаем тебе ничего плохого. Ты отвечаешь на мои вопросы, и мы исчезаем. Растворяемся в ночи, как ниндзя. Ты нас видишь, и раз — нас уже нет. Согласен? Ты понимаешь, что я тебе говорю?
Или кивнул. Лола сказала, что отпустит его, но он должен вести себя спокойно. Он поправил куртку и пригладил волосы. Спереди у него болталась дурацкая прядь, все время падавшая ему на лицо, а сзади он был выбрит практически наголо.
— Мы ищем маленького Константина. Последний раз он шлялся у Фобур-Сен-Дени. И не говори мне, что не знаешь его. Я знаю, что ты его знаешь. Мне так сказали.
— Что ты от него хочешь?
— Отвечай на вопрос, Или. Ты знаешь, где Константин?
— Константин сбежал, и я ничего не знаю. Вообще ничего. Он не хотел приходить сюда работать. Он сбежал. Я не лгу полиции, клянусь! Это правда.
— Если он сбежал, то твои начальники наверняка ищут его. И они должны были с чего-то начать. Скажи нам, с чего.
— Клянусь, я не лгу полиции, я ничего не знаю.
— Тогда мы забираем тебя в участок, — сказала Ингрид, напустив на себя суровый вид.
— Я ничего не знаю, клянусь, клянусь!
— А кто-нибудь его знает? — спросила Лола. — Кто-нибудь знает, где он?
— Может быть, повар?
— Какой повар?
— Я не знаю его имя. Я знаю ресторан. Иногда он давал поесть. Поэтому Константин ходил туда. На Пассаж-Бради.
— Если ты мне наврал, то я вернусь завтра, и тебя отсюда выкинут. И это лучшее, что может с тобой случиться.
— Клянусь, клянусь! Я все рассказал. Повар — это точно.
— Ладно, Или, можешь идти. Если ты этого хочешь.
Именно этого-то он и хотел. Ингрид и Лола смотрели, как он направляется к воротам Дофина.
— Лола, у тебя нет ощущения, что мы вернулись к исходной точке?
— Да нет же, Ингрид, говорю тебе, ночь только началась.
— Кстати, знаешь, кого мы напоминаем?
— Жан-Поля Готье и Мэй Уэст?
— Нет! Красавиц…
— Дневных и ночных, да?
— Точно!
10
Пассаж-Бради был погружен в полумрак. Однако его нарушал слабый свет, лившийся из «Красавиц». Лола была склонна усмотреть в этом какой-то знак, однако впечатление нарушали крики, доносившиеся из освещенных окон. Парочка выясняла отношения. Или, вернее, женщина изливала свой гнев на голову мужчины, пытавшегося сохранить самообладание. Голос принадлежал Хадидже. Ингрид и Лола быстро переглянулись и подобрались поближе к ресторану.
— Тебя волнует только то, что из-за задержания ты провалила кастинг. Все дело в этом.
— ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ!
— Только то, что есть.
— ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я РАССКАЗАЛА ТЕБЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, В ЧЕМ ДЕЛО, ДА?
— Да, только не кричи. И не ругайся.
— Все очень просто. Ты сказал мне, что твоя жена умерла, да, конечно! Однако ты заботливо скрывал от меня, ОТЧЕГО ОНА УМЕРЛА!
— На полтона пониже, пожалуйста! Если бы ты спросила, я бы сказал тебе, отчего.
— Тебе плевать, что я выглядела как дура в глазах этого злобного маленького полицейского.
— И мы снова возвращаемся к тебе. Печально.
— Я говорю не о себе. Я говорю о нас, Максим. Из-за тебя я поругалась с родителями. И с братом тоже.
— Так у тебя есть брат? Вот это новость!
— Дело не в этом. Мой брат — грязный тип, однако он прав, когда говорит, что я живу со стариком, который никогда на мне не женится.
— А что изменит женитьба?
— Мне плевать на женитьбу, вопрос не в этом. Я прекрасно обхожусь и без твоих обещаний. Но меня бесит, что ты постоянно скрытничаешь. И благодаря этому полицейскому я еще узнала, что ты ходишь на массаж к американке, похожей на трансвестита.
— Но это вовсе не секрет.
— Ах вот как?
— Ингрид Дизель — просто моя подруга, и она прекрасно делает массаж. Это снимает стресс. Тебе тоже надо попробовать.
— А еще, тебе наплевать на меня.
— Я, я, я! Ты ни о чем другом не говоришь, Хадиджа.
— Ты ничего не понимаешь, Максим, и я сыта тобой по горло. Я ухожу.
— Ты свободна.
— Все так просто. И тебя это вполне устраивает.
— Что ты хочешь сказать?
— Мне больше нечего тебе сказать. Прощай.
Ингрид и Лола спрятались за росшими на террасе деревьями. Хадиджа вылетела из ресторана, как бомба, громко стуча по тротуару острыми каблучками своих ботинок.
— Твердый характер, — заметила Лола.
— Я бы назвала это bad temper. Дурной нрав.
— Предвзятость.
— Что?
— Ты неравнодушна к Максиму. Я же не вчера родилась.
— А вот капли дождя, затуманившие твои очки, родились только что. Протри стекла, Лола.
— Не уводи разговор в сторону, Ингрид. Дай ему идти своим чередом, это очень хороший разговор, и, по сути дела, он тебе только приятен.
— Говорю тебе, твои очки залиты дождем. Вытрешь ты их или нет?
— Вытру, вытру.
— Ну что будем делать? Зайдем или нет?
— Зайдем.
— Хорошо. Пошли.
И они толкнули дверь. Максим стоял за стойкой бара. Он только что достал бутылку, которая появлялась на свет лишь по поводу какого-то особого события. Или особой неприятности, признаки которой ясно читались на его лице. Сквозняк, впущенный в помещение женщинами, слегка развеял атмосферу печали. Лола подошла поближе к бару, к бутылке. На этикетке с голубым ободком кто-то от руки написал: «Англескевиль, 1946». Она вспомнила. Об огненной воде, которая обжигала пищевод и пропитывала плоть запахом похожих на стеклянные яблок.
— Вы подоспели к кальвадосу. Уверен, Ингрид никогда не пробовала такой штуки.
Максим поставил на обитую кожей стойку еще две рюмки. И наполнил их.
В «Красавицах» было и вправду хорошо. Лола оставила свой плащ на спинке стула. Максим поднял свою рюмку.
— За женщин! И забудем прошлое!
Она чокнулась с ним и воспользовалась этим, чтобы бросить взгляд на Ингрид. Та не отрывала глаз от лица Максима. Прямо-таки поедала его глазами. «Говорят, что американцы — большие дети, но это не так, — подумала Лола. — Эта взрослеет на глазах».
Лола пригубила красновато-коричневую жидкость. Ингрид отважно сделала большой глоток и чуть не задохнулась. Максим улыбнулся. Видеть это было приятно.
— О, my god![12]
— Да, серьезный напиток, — заметила Лола. — Не набрасывайся на него, как ковбой на мустанга. Пей потихоньку, деточка.
Маленькими глотками они спокойно допили свой кальвадос и, увидев, что Максим, как мальчишка, собравшийся пить всю ночь, приготовился налить еще, Лола прикрыла рюмку Ингрид рукой.
— Ей больше не наливать. Она сегодня за рулем.
— Что вы собираетесь делать в такую мерзкую погоду?
— Спасать твою шкуру, Максим.
— Что ты такое говоришь, Лола?
— Мы с Ингрид основали временную ассоциацию обороны. И защищаем мы только одного человека. Тебя. Нельзя, чтобы Груссе повесил на тебя убийство Ванессы.
— Очень мило с вашей стороны, однако я уже достаточно взрослый, чтобы защитить себя. А кроме того, мне не в чем себя упрекнуть.
— Этот аргумент не остановит жернова полицейской мельницы. Груссе — клинический идиот. Он вцепляется намертво. Особенно если есть явные улики. Ключ от квартиры девушек в ящике барной стойки, например. Или твой сеанс массажа у американки как раз в момент преступления. Извини, Ингрид.
— You're welcome, dear.[13]
— А еще есть отрезанные ноги.
— Отрезанные сечкой на разделочной доске. Убийственная деталь, — добавила Ингрид.
— И не забывай о смерти Ринко, — продолжила Лола.
Максим наполнил себе рюмку и выпил содержимое залпом. Последовала долгая пауза, а затем, обращаясь к обеим женщинам одновременно, он спросил:
— Вы правда хотите, чтобы я рассказал вам о Ринко?
Лола спокойно кивнула, а Ингрид, окаменев, смотрела на владельца ресторана так, будто вдруг перестала понимать по-французски. Максим взял в одну руку рюмку, в другую бутылку и направился к лестнице, ведущей в квартиру. На полпути он остановился и жестом пригласил их следовать за ним. У Лолы вдруг возникло ощущение, что Максим — это книга, первую страницу которой она только что перевернула.
11
— Что с тобой, Хлоя? Ты не спишь? Да ты дрожишь!
— Два раза звонил какой-то человек. Он хотел поговорить с тобой.
— Какой человек?
— Не знаю.
— Он говорил о деньгах?
— Нет. Может быть, нам стоит оставить квартиру и воспользоваться гостеприимством Максима? Я боюсь, Хадиджа!
— Бояться бесполезно. К тому же я поссорилась с Максимом. Нам придется выкручиваться самим.
— Но нам некуда идти!
Хадиджа подумала о матери Хлои. Люсетт жила в этой квартире, пока не попала в автокатастрофу. Матери-одиночке, всю жизнь изнемогавшей под бременем забот, никогда не хватало уверенности в себе, и она перебивалась случайными заработками в жалких конторах. Тем не менее она была лучше родителей Ванессы. Парочки непримиримых католиков, которые только и делали, что лили слезы. Когда они узнали, что Ванесса встречается с Фаридом, то сделали ее жизнь невыносимой и в конце концов выгнали из дома. «Хотя мои родители ничем не лучше, — раздраженно подумала Хадиджа. — Религия — ловушка для дураков».
