Ирина Глебова - Дом окнами на луг и звёзды
– Что? – не поняла Маша. – Он потерял детей, но Господь в утешение посылает ему вновь ребёнка.
– Можно и так трактовать, – Лена пожала плечами. – Вот увидишь, наверняка он об этом будет говорить, со слезами на глазах…Но ты, Машенька, всегда была романтична, а вот я скептик. И прикинула: Вадим Батуйко только-только узнал, что он вновь будет отцом, как тут же и погибли его сыновья. Так сказать – конкуренты-наследники.
– Ну, Ленка, ты уже слишком!
Рябинина вздохнула, соглашаясь:
– Да, может быть и фантазирую по-чёрному. Но я отслеживаю расследование по этому делу. Есть там неясные моменты…
Вернувшись вечером, Маша привезла два авторских номера «Фиоритуры», рассказала об общих знакомых, передала приветы Сергею. И, конечно, не могла не поведать историю от Лены Рябининой. Сергей вспомнил: он тоже читал о сыновьях Батуйко. И тоже не знал, что трагедия произошла совсем рядом. При девочках Маша только слегка упомянула эту историю, но потом, когда дочерей уже уложили спать, она рассказала мужу подробнее. Сергей, как и она сама, не хотел думать о том, что отец как-то замешан в гибели сыновей.
– Ведь именно на это прямо намекала твоя подруга! Нет, она не скептик, скорее – циник.
Глава 9
В тот вечер, в феврале, бабка Сазониха возвращалась из города домой. Она прозевала последний автобус до Ужовки, потому села на маршрутное такси до соседнего села, до Выселок. На перекрёстке встала: машина поворачивала, ей же надо немного дальше. Дорога была хорошо знакома, идти по трассе, вкруговую, далеко, гораздо ближе – через лес. Так она и пошла. Ничего не боялась Олимпиада Петровна Сазонова.
Олимпиада… До войны её отец был спортсменом-легкоатлетом – бегал, прыгал, метал копьё. Мечтал попасть на летние Олимпийские игры в Берлине, в 1936 году. Но Советский Союз принял участие в бойкоте этих игр, команда в Берлин не поехала. Зато родившуюся через год дочь несостоявшийся олимпиец назвал в честь своей несбывшейся мечты.
Родители называли её Лапушкой, подруги и парни – Липой, а муж иронично-ласково – Лампейкой. Но всё это осталось в прошлом. Жили, ездили по стране, работали. Лет пятнадцать назад она и муж оставили единственному сыну городскую квартиру, перебрались в Ужовку. Отсюда, из этой деревни, тянулись корни Олимпиады Петровны со стороны матери – когда-то здесь жили её дедушка и бабушка. Сама-то она была городской девчонкой, но в детстве часто приезжала сюда, бегала и на пруд, и в лес с деревенскими приятелями… Уже и родителей Олимпиады Петровны давно не было в живых, а стариков – и подавно. Но дом, хоть и развалюха, но достался по наследству ей. Они с мужем подремонтировали его, стали жить. А через три года муж умер, осталась она одна.
Поначалу в Ужовке её все звали по имени-отчеству, тем более что нашлись даже и подружки детства. Но потом как-то так всё перевернулось… Впрочем, как и жизнь вся. То ли люди вокруг озлобились, то ли она стала недоброй, въедливой, резкой на язык. Прицепилось к ней прозвище Сазониха, а уж откуда слух пошёл, что она колдунья, сама Олимпиада Петровна не знала. Ну сказала как-то глупой девчонке в такой короткой юбке, что ягодицы проглядывали: «Ой, Светка, хорошо если один соблазнится, а как сразу много?» «Чем больше, тем лучше» – весело огрызнулась та пятнадцатилетняя дурёха. А дня через два сразу пятеро поиздевались над ней так, что долго в больнице девчонку выхаживали. И пошло: «накаркала!», «наворожила!», «колдунья!»…
А тут своя беда. У сына в городе была семья, рос мальчонка, её внучок. Но жена сына тяжело заболела, умерла. Он запил, привёл сожительницу, такую же пьяницу. На пару всё пропили, квартиру продали, перебрались в коммуналку той женщины. Сколько раз хотела Олимпиада Петровна забрать к себе внука, Юру, но нет, не отдавали. А потом сын спохватился, завербовался на какие-то работы, где обещали много денег. Уехал в Сибирь, а там в драке и погиб. Сожительница его тоже куда-то сгинула – сбежала или пропала, неизвестно. Юрочке было тогда уже семь лет, но в школу он не ходил, никто его туда не определял. И вновь бабке не отдали внука – на этот раз органы опеки. «Вам, бабушка, – сказали ей там, – уже шестьдесят восемь лет и вы одиноки. Не положено таким опекунам доверять ребёнка». Напрасно она уверяла, что здоровье имеет отличное, что нет у неё ни одной серьёзной болезни и даже обычных старческих артритов и ослабления памяти. «Нет, не положено». И мальчика отдали в детский дом-интернат, где он пошёл учиться в первый класс.
Это произошло почти год назад. Когда же в начале лета она захотела взять внука к себе, хотя бы на каникулы, ей опять сказали «нет». И объяснили: мальчика готовят к усыновлению в очень хорошую семью. И её, Сазоновой, согласие не нужно – официально у неё нет никаких прав на ребёнка.
Вот теперь, вечером, Олимпиада Петровна возвращалась из города в расстроенных чувствах. Она ездила в надежде хотя бы повидать Юру, и узнала: он уже уехал со своими новыми родителями. Директор интерната восторгалась: «Вы должны благодарить судьбу! Юра будет жить в Америке, его усыновила богатая семья мормонов!» И рассказала: мормоны, по их законам, обязаны иметь многодетные семьи. А у этой семьи только три своих ребёнка, и больше они родить не могут. А Юрочка оказался внешне очень похож на них и их детей – ну просто как родной! Они его сразу полюбили, и он к ним потянулся, когда уезжал, уже немного даже по-английски говорил! Всем теперь он будет обеспечен, и воспитание высокоморальное получит, и образование. Бабушка должна Бога благодарить…
Сазониха благодарить Бога не хотела. Всю дорогу в автобусе она сидела, сцепив зубы, чтоб не плакать прилюдно. А теперь, свернув на лесную тропу, не сдерживалась, глухо рыдала. И тут она услыхала выстрелы – два или три одиночных, потом автоматная очередь. Большую жизнь прожила Сазониха, много чего видеть и слышать приходилось, и как стреляют – тоже. Сразу узнала, замерла. Первая мысль была: «охотники». Да какая в это время охота! Час-то ещё не поздний, около девяти вечера, но ведь темно совсем… Снова длинная очередь, старуха аж присела. Если первые выстрелы донеслись со стороны дороги, то эти, последние, уже из лесу и совсем недалеко. А потом – жуткий крик: мужской, и не в один голос. Треск ломающихся под ногами сучьев, рёв мотора…
Сазониха, вжав голову в плечи, стояла не шевелясь, прислушиваясь. Было тихо. Сама себя ругая, она всё-таки пошла в сторону последних выстрелов. «А вдруг там раненные есть, кровью истекают…» И увидела – как раз луна из-за туч вышла, как специально. Мальчишка в дублёном полушубке, простоволосый, дрожащий, перепуганный стоит между деревьями в снегу. А рядом – огромный волк… Или собака… Показалось старухе, что шерсть у зверя припорошена сверкающим под луной инеем, морда чёрная, а глаза горят. И что сейчас, через секунду, он кинется на мальчика.
– Изыди, дьявол! – закричала она страшным голосом и положила крестное знамение. И собака в самом деле словно растворилась в воздухе. «Истинно дьявол…» – успела подумать Сазониха, но тут же бросилась к мальчику, потому что тот упал на снег, как подрубленный.
Она была крепкая старуха и какое-то время несла ребёнка. Но пришлось тяжело, потому, увидев, что он в сознании, поставила на ноги и, ласково что-то приговаривая, повела потихоньку за руку. В дом они пришли никем не замеченные: в будние дни зимой улицы посёлка рано безлюдели.
Два дня мальчик был в полубессознательном состоянии, и Олимпиада Петровна от него не отходила. Кормила, поила, тепло укрывала – он хоть и тревожно, но подолгу спал. Она уже поняла, что он немой: если что-то просил, то показывал руками и мычал. Вот за эти два дня Сазониха всё обдумала и решила.
В Ужовке, конечно, знали, что она хлопочет об опеке над внуком. Хоть и не откровенничала она ни с кем, но деревня есть деревня. Однако о том, что её внука готовят на усыновление и, тем более, о том, что он уже усыновлён, этого не знал никто…
Увидев, что мальчик открыл глаза, Олимпиада Петровна присела к нему на кровать, погладила по волосам.
– Юрочка, – почти прошептала она. Голос задрожал. – Ты мой внучек Юрочка. Родненький…
И мальчик вдруг заморгал, привстал и потянулся к ней. Обнял за шею, прильнул так трогательно и беззащитно, что Сазониха охнула, прижала к себе, не сдерживая слёз. И догадалась: «А он ведь слышит».
Две недели, до марта, она никому мальчика не показывала. Но в местном магазине, в отделе одежды, спросила две майки и несколько трусиков на мальчика восьми лет. Доверительно рассказала продавщице, что скоро привезёт сюда своего внука, будет с ней жить.
– Надо приодеть мальчонку, а то на нём всё приютское.
Купила ещё брюки, две рубашки, куртку, ботинки… И, понятно, когда первый раз пошла по улице, держа за руку Юру, деревня не удивилась. Все знали: Сазонихе отдали на воспитание внука.
Настоящую одежду Юры – Олимпиада Петровна теперь даже мысленно называла мальчика так, – она спрятала в подпол. Замшевый тулупчик, длинный яркий шарф, красивые, натуральной кожи сапожки – всё дорогое, богатое. Хотела оставить его нижнее бельё, свитерок, брюки из необычной материи, но нет, отказалась. Импортное, в глаза бросается. У её внука такого быть не может. Так же, как и золотой, в виде колечка, серёжки в левом ухе. Когда мальчик был ещё без сознания, она осторожно сняла эту вещицу, спрятала в шкаф. Думала, что он спросит, но он даже и не вспомнил ни разу. Вот и славно, не нужна она ему. Тоже, мода пошла – мальчишкам побрякушки цеплять! Противно это. Да и примета… Хорошо понимала мудрая Сазониха: стрельба и одинокий мальчик в лесу связаны между собой.
