Наталия Володина - Логово ведьмы
– А что – возьми, – промычал Дима с наполненным ртом.
Они успели поговорить о том, что ему нужен новый костюм, что в воскресенье не мешало бы съездить на рынок, еще о чем-то… И вдруг это произошло. Дима встал из-за стола, надел пиджак и спросил:
– Слушай, мне не показалось, что Катя перестала у нас бывать, не звонит? И ты ничего о ней не рассказываешь. Вы случайно не поссорились?
Вале показалось, что ее ударили прямо в сердце. Кровь отлила от лица, кончики пальцев онемели. Она с трудом перевела дыхание и ответила ровно, мелодично:
– Да что ты! Катю не знаешь? Как с ней можно поссориться? Просто она заболела, в больнице лежит.
– Серьезно? Что ж ты не говорила ничего? Что с ней?
– Да я точно не знаю. Как-то внезапно все. Игорь толком ничего не объяснил. Что-то вроде стресса. Она в психиатрической клинике.
– Господи! Что за стресс такой, если от него лежат в психушке? Слушай, ты как следует все узнай. Я позвоню тебе. Может, вырвусь сегодня, съездим к ней. Я побежал. Опаздываю. Целую.
Валя столбом стояла посреди кухни еще минут десять после того, как за мужем захлопнулась дверь. Затем с трудом оторвала ноги от пола, тяжелым шагом прошлась по комнатам. Глаза ее стали совсем бесцветными, губы сжались в твердую, прямую линию. В гостиной она оглянулась по сторонам, не зная, на что распространить терзающую ее боль. Взгляд ее упал на небольшой фотоальбом. Она взяла его в руки, полистала, вытащила одну фотографию. На ней она с Катей, обнявшись, сидели на диване и смеялись. Дима их фотографировал и, наверное, что-то смешное говорил. Валя разорвала фотографию пополам и прошипела в Катино прелестное лицо: «Сволочь! Дрянь! Чтоб ты не вышла никогда из этой психушки! Чтоб ты сдохла там!» Легче не становилось. Валя заметалась по комнате, схватила с тумбочки пилку для ногтей и стала яростно колоть, рвать ею Катину фотографию. Затем выбежала с ней на кухню, положила изуродованный клочок фотобумаги в металлическую пепельницу, подожгла и побежала в комнату за другими снимками.
* * *Катя застонала и спустилась по стенке на пол в коридоре. Адская боль разрывала ее голову на части. Горячие слезы бесконтрольным потоком лились по щекам, груди, на стиснутые кулаки, колени.
– Эй, ты! – пробивался к ней издалека знакомый голос. – Скажи что-нибудь. Да ты чего? Бабы! Зовите сестру, срочно!
Кто-то касался Катиных волос, плеч, теребил за руки. Она подняла тяжелые мокрые ресницы, но ничего не увидела в густой пелене. Лишь мгновение спустя смогла рассмотреть круглое лицо и темную челку Тани.
– Я, наверное, умираю, – пожаловалась Катя и зарыдала вслух уже от благодарности этой девочке за то, что она оказалась рядом.
Потом ее подняли сильные руки, понесли, уложили. Холодное мокрое полотенце вернуло ее к жизни, капли с резким запахом немного успокоили, и она никак не могла оторваться от большой кружки с водой. Приступ отступал, но мышцы, казалось, атрофировались. Катя пальцем не могла шевельнуть. Но она не хотела проваливаться в сон и растягивала секунды облегчения. Легкие сухие ладони легли на ее лоб и запястье. Тонкие сильные пальцы сжали ниточку пульса и, как ей показалось, уняли его сумасшедшее биение. Катя открыла глаза и улыбнулась.
– Санта-Клаус ко мне пришел. У вас нет пряников с мандаринами?
* * *Алена выехала на Каширское шоссе и вынула из кармана мобильный телефон.
– Доброе утро, Игорь. Я собралась сейчас в больницу к Кате. Она вчера не говорила, что ей нужно? Что? Серьезно? Вас не пустили? И ничего не объяснили? Но такой болевой приступ не может быть без причины. Они проверяли давление, делали томограмму? В общем, я беспокоить ее не буду, сразу пойду к профессору. Фрукты, йогурты, печенье, ну и все такое оставлю для Кати в холодильнике. Думаю, вам сегодня уже не нужно сюда приезжать. Подождите меня дома. Я подробно расскажу о разговоре с профессором и заодно позабочусь о вашем холодильнике. Чтоб не забарахлил от тоскливой пустоты.
* * *То, чем занималась Ирина, никак нельзя было назвать скромным словом уборка. Она вдохновенно истребляла грязь и пыль. Доводила каждый сантиметр своей небольшой квартиры до сияющей чистоты. Она умела добиваться хрустальной свежести воздуха и безжалостно отправляла в мешки для мусора ветхие вещи, ненужные бумажки, не самые свежие продукты. Приведя квартиру в идеальный порядок, Ирина закрыла вымытые окна, задернула чистые шторы, зажгла несколько ароматических свечей. Вот таким чистым, красивым, благоуханным должен быть их маленький рай. Их с Женей убежище от остального мира. Жене скоро исполнится двадцать лет. Иногда ее провожают мальчики. Бывает, она приглашает кого-то домой. Правда, очень редко. Ирине кажется, что дочка тоже оберегает от посторонних их покой. Но главное, конечно, заключается в том, что Женя еще не испытала серьезного чувства к мужчине, а несерьезных чувств для нее не существует. Такой она цельный человечек. Но когда-то это случится. И что тогда будет с их жизнью? С их дружбой? Взаимной привязанностью? Ясновидящие не заглядывают в свое будущее. И, как от беды, защищают от своего дара родных детей. Это неписаный закон.
Ирина остановилась у Жениного письменного стола. Комнату дочки она так же тщательно мыла и чистила, как и всю квартиру. А вот на столе ничего не трогала. Женя любила читать сразу несколько книжек, сидя перед включенным компьютером. Здесь, за столом, не подходя к пианино, она набрасывала на нотной бумаге свои мелодии. Часто что-то писала от руки. Возможно, она вела дневник. Она ничего не прятала, зная, что мать не станет рыться в ее бумагах. Ирина поправила стопку книг, и вдруг ее неодолимо потянуло к тонкой школьной тетради. Ирина открыла ее. Это были стихи, написанные Жениным красивым почерком. Ирина почувствовала легкую обиду. Почему дочь никогда не говорила ей, что пишет стихи? Думает, мать не поймет, или боится, что ей не понравится? Ирина произвольно выбрала страницу, прочитала первые строчки и прерывисто вздохнула. Это серьезнее, чем она могла предположить. Просто стихи в школьной тетрадке – это пение расцветающих гормонов. И проходит незаметно, как все юношеские иллюзии. Хорошие стихи – это плоды сосредоточенного одиночества глубокой, ранимой, страдающей души. Это навсегда. Ирина села на диван и медленно прочла, чуть шевеля губами.
Я боюсь прилететь привиденьем,Но заносит подсматривать сны.Сторожу тебя кошкиным бденьемНеизвестно с какой стороны.
Что за муха меня укусила —Мне никто еще не объяснил.Я – нечистая чистая сила,Безнадежно лишенная сил.
Совершенно уже извитавшись,Я и свет потушить не могу.Неподвижности тихо отдавшись,Одеяло твое стерегу.
Ты не сделаешь лишнего жеста,Чтобы выгнать изгнания дух.Только кошка и сдвинется с места.У кошачьих на призраков нюх.
Кошка – медиум. Я сочиняю,Как бы ей, наконец, угодить,И собою ее заполняю,Чтоб от вредности освободить.
Я шепчу ей мышиные сказки,Чтоб она разразилась – мур-мур.Ты закроешь когда-нибудь глазки?Ты не спал уже – сколько там? Jour…
Ирина закрыла тетрадку, положила на место, вошла в кухню и присела на табуретку. У нее ослабели ноги. Ей не нужно было пользоваться своими аномальными способностями, чтобы прочесть суть между строк. Ей все сейчас рассказало растревоженное сердце, материнская интуиция. Она не уловила негативной информации в возникшем образе человека, которому посвящены стихи. Наоборот, воображение выдало достаточно светлый и чистый рисунок. Хороший мальчик из благополучной семьи. Этот образ кошки, охраняющей его сон… И что-то в нем есть особенное. Возможно, его талант, звезда яркого будущего. Но в нем нет ответа. Он не любит ее дочь так, как любит она. Он может сделать ее несчастной! Ирина так сильно сжала руки, что у нее онемели пальцы. Вот он, ее страх, подступает к ней все ближе, сейчас схватит за горло. Она боится, что за ее грехи будет наказана не она. Платить придется дочери. Милой, невинной, самой прекрасной девочке. Ирина раздвинула занавески на окне. Там на подоконнике стояла маленькая икона Богоматери. Ирина встала на колени и взмолилась:
– Сделай так, чтобы она не знала страданий! Пошли мне любые испытания и муки. Я вынесу. Или не вынесу. Это неважно. Только пусть доченьку беды обходят стороной.
Покоя больше не было. Она переставляла какие-то вещи, они мешали, лезли под руку. Ирина открыла сумку и достала фотографию своей недавней посетительницы Ивановой. За бледным изображением женщины Ирина вдруг увидела тонкие детские ноги, по которым текла кровь, крупные мужские руки, которые вертели ребенка, как куклу, огромный обнаженный член. И услышала тоненький безнадежный плач. Так плачут дети, которые знают, что им не помогут. «Сука бестолковая!» – вырвалась хрипло у Ирины. Кровь горячей волной хлынула в ее мозг.
