Джон Карр - Ведьмино логово
Его нашли утром 10 сентября 1820 года. Ночь накануне была бурная, бушевал ветер, так что солдаты или тюремщики вряд ли могли услышать его крики, даже если он действительно кричал. Когда его нашли, он лежал на каменной стенке, окружавшей колодец, со сломанной шеей. Два железных шипа, из тех, что шли вдоль всего парапета, пронзили насквозь его тело, так что он висел поперек, головою в колодец.
Высказывались предположения, что дело здесь нечисто. Однако никаких следов борьбы обнаружено не было, к тому же говорили, что если бы на него было совершено нападение, то для этого потребовалось бы несколько человек, да и то им нелегко было бы с ним справиться. Несмотря на возраст, он славился невероятной силой рук далеко за пределами округи. Любопытный факт, тем более что эта сила появлялась в нем постепенно, год от года усиливаясь, и только после того, как он занял пост смотрителя. В последние годы своей жизни он почти все время проводил в своем кабинете в тюрьме, только изредка навещая семью в Холле. Его эксцентричное поведение в последние годы жизни облегчило коронеру и присяжным вынесение вердикта, который заключался в следующем: «Смерть в результате несчастного случая в состоянии помрачения ума».
Дж. Ф. 1923. «Дом под тисами»
Положив кисет на листки рукописи, чтобы они не разлетелись, Рэмпол снова откинулся в кресле. Устремив взор на струи дождя, он пытался представить себе эту сцену. Чисто машинально взглянул на окно кабинета смотрителя и замер...
Свет в кабинете погас.
За окном ничего не было видно – только пелена дождя и темнота. С большим трудом он встал на ноги, испытывая такую слабость, что ему трудно было даже отставить кресло, и бросил взгляд на дорожные часы.
Было всего без десяти двенадцать. Жуткое чувство нереальности охватило его, такое ощущение, будто ножки кресла переплелись с его собственными ногами. Затем он услышал, как внизу вскрикнул доктор Фелл. Они, значит, тоже увидели. Свет погас несколько секунд тому назад, никак не больше. Циферблат часов поплыл у него перед глазами; он не мог оторвать глаз от этих невозмутимых стрелок, ничего не слышал, кроме равнодушного тиканья в тишине...
Затем он рванул ручку двери, распахнул ее и опрометью скатился вниз по лестнице, испытывая физическое чувство тошноты, от которой кружилась голова и дрожали колени. Он видел неясные фигуры – доктор Фелл и пастор стояли под дождем, даже не прикрыв головы, и смотрели в сторону тюрьмы, причем доктор держал свой стул под мышкой. Он схватил Рэмпола за руку.
– Стойте, стойте! Что с вами, мой мальчик? – спросил он. – Вы бледны как смерть. Что...
– Нужно бежать туда! Свет погас! Это...
Все они тяжело дышали, не обращая ни малейшего внимания на дождь, ливший как из ведра. Рэмпол на мгновение потерял способность видеть – струи дождя катились по лицу, заливая глаза.
– Мне кажется, нет нужды особенно спешить, – сказал Сондерс. – Все оттого, что вы начитались про эти гнусные дела. Не верьте вы им. Может быть, он просто не рассчитал время... Да погодите вы! Вы же не знаете дороги.
Рэмпол вырвался от доктора, который пытался его удержать, и помчался по мокрой траве к луговине. Они услышали, как он прокричал: «Я же ей обещал!», и затем пастор помчался вслед за ним. Несмотря на свой солидный вес, Сондерс бегал совсем неплохо. Оба они, оскользаясь, сбежали вниз по глинистому склону. Рэмпол чувствовал, как у него в ботинках хлюпает вода. Добежав до забора, он легко перемахнул его и побежал дальше, теперь уже вверх по холму, заплетаясь ногами в высокой луговой траве. Он почти ничего не видел сквозь слепящие струи дождя, но инстинктивно чувствовал, что забирает влево, в сторону Ведьмина Логова. Зачем он это делает? Ведь вход находится с другой стороны. Однако строки из дневника Энтони слишком ярко запечатлелись в его мозгу. Сондерс что-то крикнул у него за спиной, но Рэмпол не расслышал за раскатами грома. При очередной вспышке молнии он увидел, что пастор, делая какие-то знаки, бежит в сторону от него, направо, к воротам тюрьмы, но сам продолжал бежать дальше.
Позднее он не мог вспомнить, как добежал до самого Ведьмина Логова. Крутой скользкий подъем, густая жесткая трава, в которой путались ноги, как в проволоке, потом кустарник, сквозь который он продирался, оставляя на колючках клочья своей одежды, – он ничего этого не замечал, кроме того, что вот они, наконец, эти ели, а за ними колодец со всем его ужасным содержимым. Каждый вздох причинял ему боль, и он прислонился к мокрому стволу, чтобы вытереть залитые дождем глаза. Но он знал, что находится там. Возле него в темноте слышалось и ощущалось какое-то жуткое шевеление, шорох, глухие всплески; что-то ползало, кишело, возилось; но самое отвратительное – это был запах.
В воздухе вокруг него тоже что-то мельтешилось, задевая его то за лоб, то за щеки. Он вытянул вперед руки и наткнулся на низкую стенку грубой кладки, потом нащупал ржавый шип. Есть, наверное, в этом месте что-то такое, от чего в голове стучит, кровь стынет в жилах и колени начинают дрожать. Вспыхнула молния, отбросив неверный свет на траву сквозь ветви деревьев. Он смотрел на противоположную сторону широкого колодца, край которого находился на уровне груди, и слышал, как внизу плещет вода.
Ничего.
Никакого тела, которое свисало бы головою в колодец, пригвожденное острым шипом. Он медленно двинулся в темноте вдоль края колодца, ощупывая каждый шип в своем стремлении убедиться, что все в порядке. Вот он почти завершил круг, снова оказавшись под самым каменным выступом, и готов был вздохнуть с облегчением, как вдруг нога его зацепилась за что-то мягкое.
Он вздрогнул от ужаса, нагнулся и стал осторожно шарить по земле. Нащупал холодное лицо, открытые глаза и мокрые волосы; а вот шея была мягкая, как резина, – она была размозжена. Ему не понадобилась даже молния, которая как раз вспыхнула в эту минуту, чтобы определить, что это был Мартин Старберт.
Колени у него подломились, он бессильно привалился к скале. Прямо над ним, чуть ли не на пятидесятифутовой высоте, находился балкон, очертания которого он только что видел при вспышке молнии. Он весь дрожал, мокрый насквозь и потерянный, во власти одной только мысли: он не оправдал доверия Дороти Старберт. По телу струились потоки воды, ноги вязли в глине, дождь превратился в ливень и с шумом низвергался на кусты и деревья. Подняв глаза, он увидел по другую сторону луговины коттедж доктора Фелла и желтый свет лампы в окне. И единственное, что вспомнилось, что отпечаталось в мозгу, как это ни глупо, были разбросанные на кровати сборники песен и разбитая глиняная трубка на полу.
6
Мистер Бадж, дворецкий Старбертов, прежде чем удалиться на покой в свою респектабельную холостяцкую постель, совершал обычный обход господского дома, чтобы удостовериться в том, что все двери и окна закрыты и заперты должным образом. Мистер Бадж прекрасно знал, что окна закрыты, как они аккуратнейшим образом закрывались все пятнадцать лет его верной службы в Холле, и знал, что так будет продолжаться до тех пор, пока не падет в руинах красно-кирпичный дом или пока он не попадет в руки американцам, каковую судьбу ему постоянно предрекала миссис Бандл, экономка, произнося свои пророчества полным ужаса голосом, словно поминая нечистого. И все-таки мистер Бадж не мог доверяться горничным. Ему казалось, что стоит только отвернуться, как у них тут же появится непреодолимое желание шнырять по дому и открывать окна специально для того, чтобы в дом мог забраться какой-нибудь бродяга. Его воображение, к счастью, было не настолько богато, чтобы додуматься до возможности ограбления.
Проходя с лампой в руке по дубовой галерее верхнего этажа, он был особенно внимателен. Скоро пойдет дождь, на душе у него было беспокойно. То, что его молодой господин должен провести час-другой в кабинете смотрителя, не особенно его тревожило. Это – традиция, всем известный обычай, вроде того, что во время войны все идут защищать свою страну, тут ничего не поделаешь, к этому нужно относиться стоически. Так же, как и на войне, здесь есть свои опасности, – с этим надо мириться. Мистер Бадж был человек разумный. Он прекрасно знал, что на свете существуют злые духи, так же, как ему было известно, что есть жабы, летучие мыши и прочие мерзкие твари. Однако у него были подозрения, что в наше упадочное время духи присмирели, стали уже не те: и вредности у них поубавилось, и голоса уже не такие страшные, – чему же тут удивляться, когда у горничных теперь так много свободного времени. Вот в старые времена, когда служил его отец, все было совсем иначе. Сейчас его обязанности сводились главным образом к тому, чтобы ко времени возвращения хозяина в камине горел хороший огонь, чтобы на столе стояли тарелка с бутербродами и графинчик виски.
Впрочем, нет, были и более серьезные заботы. Дойдя до середины дубовой галереи, где висели портреты, он, как обычно, задержался перед портретом Энтони Старберта и поднял повыше лампу, чтобы лучше его рассмотреть. Живописец восемнадцатого века изобразил Энтони сидящим за столом. Он был весь в черном, с орденами на груди, сидел, положив руку на лежащий на столе череп. Баджу, который сохранил все свои волосы и отличную фигуру, приятно было воображать, что между ним и первым смотрителем, этим бледным замкнутым человеком в черной пасторской одежде, существует некоторое сходство, – мрачная история Энтони Старберта нисколько этому не мешала, – и когда, полюбовавшись портретом, он двинулся дальше, чувство собственного достоинства в его походке сделалось особенно заметным. Никто не мог бы догадаться о постыдной тайне дворецкого: он был большим любителем кино и проливал слезы, когда на экране показывали что-нибудь чувствительное; однажды он провел бессонную ночь, изнывая от страха: а что, если миссис Тарпон, жена аптекаря, заметила его в зале кинотеатра в Линкольне и видела, как он рыдает над американским фильмом «Далеко на Востоке»?..
