Анна Шахова - Прыжок в ледяное отчаяние
Молева засмеялась:
— Да вы просто не знаете Толю и Вику! Сверчков и мухи не обидит, а на Викторию просто молится. А Викуська всю жизнь с него пылинки сдувает. Сдувала… — Молева покатала сигарету между пальцами. — Она ценила и любила его, это точно. Толя надежный, тактичный, принимающий жену такой, какая есть. Вы думаете, он не ревновал ее никогда? Да тысячу раз! И страдал, и прощал. — Ирина тяжело вздохнула, колыхнув бюстом. — Возможно, и вправду она не смогла прийти в себя после смерти Лизы. Напряжение копилось, и психика не выдержала. Я все же покурю, а вы подождите меня, если еще какие-то вопросы.
Молева пошла к двери, но вдруг, замешкавшись, спросила:
— Вы извините меня, Юлия, но не родственница ли вы Александра Шатова — ведущего? Фамилия ваша…
— Я его жена! — обворожительно улыбнулась сыщица. На недоуменный взгляд архивистки вздернула комично нос: — Но по совместительству юрист. Разруливаю, бывает, сложные уголовные ситуации, как вот эта, которую доверил мне Валентин. — Шатова залилась румянцем: она, конечно, отличалась решимостью, но так беззастенчиво и хвастливо врать еще никогда не осмеливалась.
В этот момент в комнату вошла помощница Молевой, которую Люша не успела из-за спешки с эфиром разглядеть. Юная статная шатенка: ярко накрашенная, одетая в алый костюм. Она ловко несла стопку здоровенных кассет.
— Ну, успели. Едва-едва. Первый репортаж выпуска и… — Девушка красноречиво закатила глаза и высунула язык.
— Все как обычно, Танюха. Привыкай, — подбодрила подопечную начальница, и Танюха понесла кассеты в глубь архива, а Молева крикнула ей вслед:
— Не хочешь познакомиться с супругой своего любимого преподавателя? — И, обратившись к Люше, мило пояснила: — Наша Таня — любимая ученица вашего мужа. По ее, конечно, словам. Но уж то, что ОН ее горячо любимый преподаватель, сомневаться не приходится. Правда, Тань?! — крикнула Ирина, хохотнув. В ответ раздался жуткий грохот в недрах архива.
Молева помчалась, матюгнувшись, на шум.
Люша, с загоревшимся лицом, прошествовала за Молевой. К стеллажу с рухнувшими кассетами жалась, будто загнанная в угол, Танечка. Ее костерила начальница, бросившаяся подбирать архивное добро. Прячущая глаза студентка вдруг стрельнула в Люшу взглядом. В нем Шатова прочла и испуг, и вызов соперницы. Обманутая жена обворожительно оскалилась в ответ. И произнесла вдруг, обращаясь исключительно к спине Молевой, напоминавшей подушку, втиснутую в свитер из ангорки:
— А знаете, Ирина, я обожаю фильм «Любовь и голуби»! Особенно сцену, где Надюха космы выдирает у «сучки крашеной».
Когда Молева распрямилась и повернулась в недоумении к сыщице, той и след простыл. Лишь дверь истерически бабахнула.
Ирина, матерински прижимая кассеты к груди, уставилась на Танечку.
— И к чему она это сказала? Ну у всех знаменитостей чокнутые жены! Я всегда так считала. Думала, хоть одно исключение. Нет! И эта трехнутая! А еще следовательша. Ну что ты стоишь, Тань? Разворотила полку — собирай! — набросилась на замершую подчиненную архивистка.
Люша мчалась к лифту, игнорируя недоуменные взгляды новостийщиков. Выглядела она и впрямь странновато: застывшее улыбающееся лицо, вздыбленные кудряшки, в одной руке — шуба, метущая коридор по правому боку, в другой — сумка на длинном ремне, вытирающая коридор слева. У лифта отчаянную гонку пришлось остановить — лететь по лестнице семь этажей вниз Люша смогла бы разве что рыбкой. А унизиться до такой трагикомичной ситуации — «расследуя самоубийство, сыщица покончила с собой», Шатова не могла. Потому она перетаптывалась — расхристанная, но готовая к броску, в ожидании лифта. От легкого похлопывания по плечу Люша вскрикнула, как от прикосновения пятерни Дракулы. На нее с недоумением взирала высокая худая женщина лет пятидесяти пяти — в черном брючном костюме с глухим воротом до подбородка и черных лайковых перчатках.
— Вы от Валентина Михайлова? — спросила женщина резким прокуренным голосом.
Люша никак не могла сообразить, что нужно отвечать.
— Я — Мария Александровна Набросова. Жена Михаила Михайловича, — громко проговорила дама в лицо Люше, будто пыталась донести информацию до слабослышащей.
Кабинет Марии Александровны, руководителя службы по связям с общественностью телеканала, не в пример архиву, оказался уютен и неофициозен. Фотографии в рамочках, сувенирчики, пледы на креслах и живой уголок. С канарейкой, попугайчиками, многочисленными горшками живых цветов и электрическим настольным фонтанчиком. Беседа проходила под неумолчное птичье стрекотание, которое поначалу мешало Люше, но довольно быстро превратилось в милый звуковой фон.
— Присаживайтесь. — Набросова царственно указала Люше на кресло, сама же села за свой стол и, вставив сигарету в длиннющий мундштук, закурила.
— Вас как величают? — прищурилась жена Бассета.
— Юлия Гавриловна… Дубровская. — Люша решила и под страхом смертной казни не раскрывать свою подлинную фамилию. «Для этих теледеятелей сойдет и девичья. Вполне, надо сказать, благозвучная», — подумала сыщица и, успокоив дыхание и вернув твердость лицу, широко улыбнулась Набросовой.
— Вы чем-то неприятно удивлены, побывав в архиве? Какая-то шокирующая информация? — цепко оглядывала пиарщица Шатову.
— Нет. Странная и не слишком приятная личная встреча. Так бывает. В жизни подчас такое бывает, что и в кино не придумаешь, не так ли? — Люша уловила, что мадам Набросова намерена испытывать дознавательшу «на вшивость», и потому подобралась, стараясь максимально сохранять достоинство. Простота и девичья непосредственность с этой аристократкой в черном не пройдут.
— Простите, что проявляю излишнее, может быть, любопытство, но насильственная смерть Михайловой — буду откровенна — некоторым образом может задеть моего супруга. А значит, и меня. — Набросова тщательно очистила от пепла сигарету, поводя ею по бронзовой пепельнице в виде изогнутой рыбы.
«Она нервничает. Она, определенно, сильно нервничает…» — подумала Люша, а вслух произнесла:
— Нет серьезных оснований думать, что Михайлову убили. Но! Пока остаются хоть какие-то сомнения, мы, частные сыщики, будем искать. Таков контракт с Валентином Владимировичем.
— А что же вас смущает в ее самоубийстве? — Набросова глубоко затянулась.
— Отсутствие причины, — не задумываясь, ответила Люша. — Что могло произойти в ее жизни, сопоставимое со смертью единственной и обожаемой, насколько я знаю, дочери? Наоборот! Все в один голос твердят — Виктория только увлеклась новой работой, только перестала остро страдать…
— Сложная материя — психика, что и говорить, — махнула рукой Набросова.
— Мария Александровна, ответьте мне, насколько возможно откровенно, на принципиальный вопрос, — пошла в наступление Шатова. — Обладала ли покойная какой-то коммерческой информацией, которая могла повредить карьере вашего мужа?
— Чушь! — резко фыркнула Набросова. — Виктория была техническим исполнителем: подписывала договоры и считала. Ни в какие тайны… э-э… мадридского двора она не посвящалась.
— А чего же тогда вы опасаетесь?
Мария Александровна, посуровев, загасила сигарету, встала, подошла к живому уголку, механически взяла пластмассовую лейку с длинным носиком, стала поливать, не глядя, гибискус с набрякшим бутоном.
Люша вспомнила дурацкую примету о цветении гибискуса к покойнику.
— У вас в чудесном состоянии растения, — заметила она.
— Да-да, — ответила Набросова, думая о своем. И, будто опомнившись, отставила лейку: — Если, конечно, я не изуродую их излишней поливкой. Уход за садиком для меня — как психотерапия, — Мария Александровна то ли скривилась, то ли улыбнулась и, одернув жакет, вернулась за стол.
— А теперь смотрите! — Жена телемагната расстегнула крохотную пуговичку на перчатке и резко стянула ее. Вместо ладони перед Люшей предстало бурое месиво, облеплявшее тонкие косточки пятерни.
— И еще смотрите! — Набросова рывком оттянула ворот, закрывавший шею и подбородок. Та же вздутая, рубленая плоть.
«Ожог? Кислота? Да-да, она пыталась отравиться…» — пронеслась в голове Шатовой догадка.
В этот момент в дверь легонько стукнули и тут же попытались войти. Люша не успела заметить — мужчина или женщина, потому что Набросова, крутанувшись на кресле к стене, заверещала:
— Вон! Немедленно вон! Почему без приглашения?! Что за беспардонность!
Дверь стремительно захлопнули.
Когда пиарщица повернулась к Люше, ворот ее жакета оказался застегнутым, а перчатка водружена на руку. Набросова с вызовом ждала недоуменных вопросов сыщицы. Но хваткая Шатова, сочувственно глядя на свидетельницу, не торопилась сыпать вопросами. Она ждала откровений. И не прогадала. Набросова, опустив глаза, заговорила.
