Елена Басманова - Тайна черной жемчужины
– Мамочка, – Мура присела на стоящий рядом стул, – рано думать о чем-то плохом. Приедет она. Пригласили в гости к подруге. Или решила прогуляться. Я тоже побродила немного в Летнем саду. А может быть, Брунгильда заглянула в магазин к Аравину, на Екатерининском канале? Там какой-то потрясающий вельветин помпадуршене продают. – Сколько же можно говорить одно и то же! – загремел голос Николая Николаевича. – Если обещала прийти в определенный час, надо приходить именно в этот час! А не на три часа позже! И не бегать за тряпками! Простейшее правило поведения! Элементарная форма уважения к близким! Есть и телефон: возникли непредвиденные обстоятельства – протелефонируй, сообщи, где ты, чтобы никто не волновался.
– Да, Мурочка. – Елизавета Викентьевна безуспешно пыталась взять себя в руки, дыхание ее прерывалось. – Мало ли опасностей подстерегает девушку в городе? Можно попасть под пролетку, под конку. Такие случаи почти каждый день происходят. А вдруг ей стало плохо? Вчера она была такой бледненькой, да еще этот несуразный звонок и обморок. И жуткие рассказы о Рафике. Брунгильда никогда не опаздывала к условленному часу.
– Да, на нее не похоже, – подтвердила Мура. Она посмотрела на напольные часы, отметив, что сама, слава богу, успела вернуться домой к обеду, вовремя. Но что же случилось? Что задержало сестру?
– Не позвонить ли в полицию? – робко предложила профессорская жена.
– Ни в коем случае! – вскрикнул профессор, и добавил уже тише:
– Рано будоражить официальные учреждения. Хотя предчувствия у меня нехорошие. Не первый день жду какой-нибудь пакости от судьбы.
– Подождем еще немного, – покорно согласилась Елизавета Викентьевна, – возможно, девочка просто задержалась.
– Никогда не думал, что двадцатилетних дочерей надо все еще учить правилам хорошего тона, – ворчливо заметил профессор.
Мура поняла, что отец пытается отогнать от себя тревожные подозрения.
– Мурочка, повтори, пожалуйста, что сказала. Брунгильда тебе, уходя сегодня из дома? – попросила Елизавета Викентьевна – Мне она обещала быть дома не позже двух часов.
– Ничего особенного. Несколько слов в дверях: что занятий в консерватории у нее сегодня нет, но она хочет заехать к господину Гляссеру, поблагодарить его за адрес. Сказала, скоро вернусь. И все. Ушла в хорошем настроении.
– И ее визит длится чуть ли весь день? И это называется «скоро вернусь»? – вновь возвысил голос профессор. – Не верю! Она нас обманывает! Она что-то скрывает!
– Успокойся, Николай Николаевич, – поморщилась Елизавета Викентьевна, – не кричи, и так тошно.
– Мама, а если позвонить господину Гляссеру? И Анне Николаевне Есиповой? Вдруг Брунгильда заехала все-таки в консерваторию? – осторожно предложила Мура.
– Прилично ли это? – засомневалась та.
– Звони, – решил профессор, – и так все нервы вымотали.
Елизавета Викентьевна прошла к телефону, а Мура и отец не тронулись с места, прислушиваясь к голосу матери. По ее репликам они поняли, что ни господин Гляссер, ни Анна Николаевна Брунгильду сегодня не видели.
Елизавета Викентьевна опустилась на диван, вытирая набежавшие на глаза слезы.
– Нет, решительно невозможно! – резко вскочил профессор со своего кресла. – Пора обедать. Рано паниковать!
Елизавета Викентьевна потянула звонок, сообщить Глаше, чтобы подавала обед. Мура только сейчас сообразила, что за весь день у нее не было во рту и маковой росинки.
– Глаша, ты заплатила извозчику? – спросила она немного повеселевшую горничную.
– Так точно, барышня, не извольте беспокоиться. Хотя этот извозчик, Павлушей кличут его, озорник. И плату брать не хотел, шутить изволил, что за встречу со мной сам должен заплатить господу Богу.
– Что за глупости ты говоришь, Глаша? – вздохнула Елизавета Викентьевна. – Как это заплатить Богу? Свечку, что ли поставить?
– А не знаю, барыня, только не со зла он это говорил, – продолжала горничная и виновато покосилась на профессора, застывшего у телефона с болезненной гримасой на лице, – да и парень аккуратный этот Павлуша.
– Действительно, жених хоть куда, – через силу улыбнулась Мура.
– Не собралась ли ты замуж, Глафира? – отвлеклась от своих горьких мыслей и профессорская жена.
Пухленькая Глаша зарделась и побежала накрывать на стол.
«А ведь, действительно, – подумала Мура, – если мы мечтаем о любви, почему о ней не может мечтать Глаша? Она тоже человек. И родилась не только для того, чтобы нам прислуживать. Называет себя девушкой, но возраст ее уже на исходе. Еще немного – и станет никому не нужной старой девой. А могла бы построить крепкую семью. Разумная, хозяйственная. И вполне симпатичная...» Обед прошел в напряженном молчании. Николай Николаевич со свирепым выражением лица яростно поглощал пищу, Елизавета Викентьевна ни к чему не притронулась, Мура ела без всякого аппетита, несмотря на голод.
После обеда Николай Николаевич молча удалился в свой кабинет, но уже через полчаса явился в гостиную, где сидели его заплаканная жена и поникшая младшая дочь. Взглянув на них, глава семейства сварливо воскликнул:
– Я не могу сидеть в компании плакальщиц весь вечер! Надо что-то предпринять. Надо подумать, посоветоваться. А вы своими рыданиями только сбиваете ход моих мыслей.
– Да какие же у тебя мысли, Николай Николаевич? – всхлипнула Елизавета Викентьевна. – Все скверные, плохие.
– Откуда взяться хорошим? – язвительно заметил профессор. – Оказывается, наша любимая дочь лжет своим родителям. Под видом поездки к Гляссеру отправляется неизвестно куда! Не удивлюсь, если она пошла по стопам Кшесинской! Toже артистическая натура! Тоже тянет к аристократам!
Он встал с кресла и отправился к телефонному аппарату Потрясенные Елизавета Викентьевна и Мура слышали, что он звонил доктору Коровкину с просьбой срочно приехать по делу неотложному.
– Сейчас прибудет доктор, – с гордостью заявил профессор своим обескураженным дамам, – и мы все обсудим. Он человек спокойный, рассудительный, не вам чета. Займитесь своими делами. А я позвоню Прынцаеву, пусть завтра справляются без меня, я неважно себя чувствую...
Когда у двери в квартиру раздался звонок, первым вскочил с кресла профессор. За бросившимся в прихожую мужем устремилась и Елизавета Викентьевна, она надеялась, что пришла наконец Брунгильда. За ней последовала и Мура. Но из прихожей послышался негромкий баритон Клима Кирилловича Коровкина.
Доктор и старшие Муромцевы проследовали в гостиную, а Мура задержалась, подошла к Глаше и обняла ее. Та недоуменно обернулась:
– Что, барышня? Что вы?
– Глашенька, милая, – зашептала Мура, – помоги мне. И никому не говори. Ладно?
– Не скажу барышня, вашим и так есть отчего расстраиваться. Что же вы желаете?
– Глаша, будешь провожать Клима Кирилловича, шепни ему, чтобы он завтра в 12 ждал меня в Румянцевском сквере. И скажи ему, что это – секрет.
– Хорошо, барышня, непременно, исхитрюсь как-нибудь, будьте спокойны, – озабоченно заверила ее горничная. – А вы-то вовремя придете домой после этого?
– Минута в минуту, Глаша, – пообещала Мура, – Мне кажется, я знаю, почему Брунгильды сейчас дома нет.
– Почему? – округлила темные глаза Глаша. – Шепните мне, барышня, сгораю от любопытства. Почему? И где она?
– Ее похитили! – по-прежнему шепотом ответила Мура. – Вернее, она бежала из дома. С прекрасным юношей, в которого влюбилась!
Глава 7
Клим Кириллович Коровкин, по счастью оказавшийся дома, незамедлительно откликнулся на неожиданный звонок профессора и, бросив все свои дела, примчался на Васильевский остров к Муромцевым...
Николай Николаевич, страдальчески морщась, ввел доктора в курс дела. Елизавета Викентьевна, с припухшими от слез глазами, вслушиваясь в объяснения мужа, нервно расхаживала по гостиной и время от времени приостанавливалась у окна. Отодвигая тяжелую штору, она пристально вглядывалась в освещенную неверным светом уличных фонарей улицу, а потом снова начинала свои бессмысленные хождения по гостиной. Мура, насупившись, сидела на диване и следила за передвижениями матери из-под сурово сдвинутых бровей.
– Не знаю, Клим Кириллович, стоит ли немедленно обращаться в полицию! – заключил свой короткий рассказ глава семейства. – Сбежавшая дочь профессора Муромцева... Над нами будут смеяться. Огласка погубит мою научную репутацию. $$$ – Брунгильда – моя дочь! – сердито возразила Елизавета Викентьевна. – Она не способна опозорить семью. Мое материнское чутье говорит – она в беде. Надо сообщить в полицию.
– Мамочка, – робко подала голос Мура. – Я тоже твоя дочь, но мне кажется, папа прав, надо подождать. Брунгильда сама даст знать о себе.
Вопрошающие взоры устремились к Климу Кирилловичу. Доктор медлил с ответом. В душе он склонялся к тому, что доводы профессора о вреде огласки и для научной репутации профессора, и для репутации девушки более основательны, чем тревоги Елизаветы Викентьевны.
