Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)

Ирина не знала, что ответить. Она так многого еще не понимала, что боялась даже своих слов, произнесенных здесь, в колонии, словно любое из них могло оказаться убийственным для нее.

-- О, смотри! А лысый уже у Грибанихи в кабинете, -- высмотрела Ольга сквозь стекла. -- И все машет, машет! Нет, чтоб без толку махать, дал бы по роже Грибанихе! Вот это было б по-нашему, вот это бы я поняла!

16

Как только дверь за лысым закрылась, подполковник вскочил со стула и забегал по кабинету, размахивая руками и постоянно что-то говоря, а Грибанова, внимательно глядя на него, подумала, что, наверное, лысый, исчезнув, оставил вместо себя призрака и тот, овладев маленьким подполковником-режимщиком, гонял его между сервантом и столом до той минуты, пока подполковник и сам не утомил его.

-- Нет, нет, нет. Я еще раз повторяю: нельзя сейчас никаких киносъемок в колонии проводить! -- Сел он на хрустнувший стул.

По маленькому и красному лицу подполковника волнами ходил гнев. Сначала ему не дали выспаться, подняв в полчетвертого ночи, потом не получилось с опохмелкой из-за нагрянувших киношников, а сейчас его бесило уже все сразу, включая и молчаливую Грибанову.

-- Думаешь, я тебя не понимаю? -- Достала Грибанова сигарету "Прима" из пачки цвета просветов на ее погонах, покатала ее в толстых пальцах и, быстро сунув между напомаженных полосок губ, щелкнула дешевой одноразовой зажигалкой.

-- Они до того разболтались, что скоро все полезут на заборы, -пробурчал подполковник, проводив воспаленными глазами белое облачко дыма от лица Грибановой. -- Или на хрен бунт поднимут...

-- Ты пойми, Коля, -- мягко произнесла начальница. -- Спонсоры киношников за день съемок кидают нам такие деньги, что мы сможем без проблем кормить девочек месяц. А то и два. И не мучаться от того, что никто не берет наши наволочки и простыни... И потом... С начальством согласовано. На уровне замминистра...

Когда-то у нее с подполковником был бурный роман. Правда, в те исчезнувшие годы подполковник имел четыре капитанские звездочки, а у нее на плече лежало и того меньше -- три старлейские. Оба служили в этой же колонии воспитателями. Тогда -- при двух-трех десятках осужденных на всю зону -- хлопот было во сто крат меньше, чем сейчас. Дисциплина -- на уровне дисбата. Проблем по быту -- почти никаких. Времени -- море.

Служебный роман по всем законам сюжета должен был перерасти в свадьбу, а затем, соответственно, в счастливую семейную жизнь, и даже рост подполковника, уступающего будущей жене сантиметров двадцать, вроде бы не мог стать серьезным препятствием, но, как это обычно бывает уже в других избитых сюжетах, рядом с двумя сближающимися точками появилась третья. Точка подполковника дрогнула и начала притягиваться к новой вершине треугольника. Молоденькая, свеженькая учительница в школе колонии стала его женой, а Грибанова до полковничьих седин осталась в одиночестве. Когда-то она жестоко страдала, писала рапорта начальнику управления исправительных работ, чтоб перевели в другую колонию, хоть во взросляк строгого режима, хоть в бурятскую тайгу, но ничего не вышло. Со временем шрам на сердце затянулся, душа огрубела, а судьба подарила ей неплохую карьеру. Коля-Колюня стал ее подчиненным, и она могла бы запросто раздавить его за прошлые обиды, но такова уж, видно, русская женщина, что не умеет она быть злопамятной. И оттого звала она его иногда Колей, и общались они, если не при посторонних, на "ты", и вроде бы не было между ними серьезной служебной дистанции, но и душевной близости -- тоже.

-- Забыл, что ли, как месяц назад всю нашу зарплату перекинули на продстатью и хоть так смогли девочек прокормить? -- устало выдыхала едкий дым Грибанова.-- Или опять хочешь месяц на банках продпайка жить?

-- А-а, зарплата! -- махнул маленькой ладошкой подполковник. -- Разве это зарплата! Если в застойные рубли перевести, то у нас, может, помнишь, тот мужик, царство ему небесное, что на телеге отходы с пищеблока вывозил, и то больше получал.

-- А что я сделаю? -- возмутилась Грибанова. -- Кризис.

-- Да это понятно. Но как мне заставить младшего инспектора на вышке храпака не давать, если он копейки получает? Пугнуть увольнением? Так он спасибо скажет, "гражданку" наденет и пойдет на рынок пуховики или ботинки продавать. И, между прочим, лучше жить будет...

-- А что: спал? -- по-своему поняла его речь Грибанова.

-- Спал, сволочь, -- нервно стрельнул красными глазами по видневшейся через окно вышке подполковник. -- Если б не оператор, убежала бы... Вот точно убежала...

-- Да, Спица -- девочка способная. Хотя... Хотя не очень я верю, что в таком состоянии она могла проделать путь до сетки и обратно. А?

Вздохом подполковник согласился с ее догадкой.

-- И я не верю. Мне доложили, что в одной из раковин третьего отряда, в умывальнике, были следы глины, -- снова посмотрел подполковник сквозь окно, но теперь уже на контрольно-следовую полосу, которая после бесконечных дождей превратилась уже и не в полосу, а в часть обычного колхозного поля. -- Спице при ее трансе на такой продуманный шаг не хватило бы сознания.

-- А сообщница?

-- Та, что за ноги стянула? -- сморщив лоб, вспомнил подполковник доклад оператора. -- Вот это может быть... И все равно не уверен я... До конца не уверен. Знаешь, -- посмотрел он в красные, мутно-грустные глаза Грибановой, -- я еще в этом деле покопаюсь. Может, не все так просто, как кажется.

-- Разрешите? -- тихо вошел в кабинет следователь.

На его лице нелепо для серой осенней погоды смотрелись черные очки. Пожав мощную, по-мужски сильную кисть Грибановой и вялые, холодные пальцы подполковника, он сел так, чтобы видна была лишь правая часть лица.

-- Что-то не видно вас было, -- заметила Грибанова.

-- Приболел... пришлось несколько суток поотсутствовать, -неопределенно ответил следователь. -- Мне сказали, что Спица и Архинчеева посажены в ДИЗО. Это правда?

-- К сожалению, -- ответил за Грибанову подполковник.

-- Но я могу с ними побеседовать... ну, в том же ДИЗО? -- вяло поинтересовался следователь.

-- Можете, -- разрешила Грибанова и еще раз внимательно изучила очки следователя. -- Глаза болят?

-- Я думаю, Спицына не зря пыталась совершить побег, -- ушел следователь от ответа. -- Улики по убийству работают против нее... Сволочь она...

-- Они все -- сволочи, -- добавил подполковник.

-- Не нужно обобщений, -- с силой вдавила окурок в дешевую стеклянную пепельницу Грибанова. -- Всякое обобщение хромает...

-- Включая и это, -- блеснул эрудицией следователь.

-- Возможно. Вину той же Спицыной еще нужно доказать. Я в этом же кабинете не так давно беседовала с одной новенькой. Так вот она пыталась доказать, что преступление, за которое она к нам села, не совершала. Может, она и права...

-- Все они врут, что ничего не совершали. Ангелочками прикидываются, -- поморщился подполковник. -- А копни вглубь -- стерва на стерве...

-- Мы обязаны безупречно доказать, что попытку побега совершала Спицына, -- одному следователю пыталась втолковать свою точку зрения Грибанова. -- Иначе нам грош цена как заведению по перевоспитанию малолетних преступниц...

"Как по газете читает", -- раздраженно подумал следователь и под скрип входной двери густо покраснел.

-- Вызывали? -- поправляла китель и все никак не могла поправить Артюхова.

-- Да, -- жестко ответила Грибанова. -- Как обстановка в отряде?

"Плохая", -- хотела ответить Артюхова, но сказала:

-- Нормальная.

-- Как Спицына?

"Орет матюгами на всю камеру", -- хотела ответить Артюхова, но сказала:

-- Вину свою осознает.

-- О запрете свиданий для вашего отряда до воспитанниц довели? -потянулась за следующей сигаретой Грибанова. -- Как отреагировали?

"Плохо отреагировали", -- хотела ответить Артюхова, но сказала:

-- Восприняли с пониманием.

-- О завтрашних съемках знаете?

"Знаю", -- хотела ответить Артюхова, но тут уж назло Грибановой, допрашивающей ее при наглеце-следователе, сказала:

-- Никак нет.

Следователь, отвернувшись, смотрел сквозь грязное окно на коричневую, в пятнах луж контрольно-следовую полосу, по которой ветер гнал под острыми каплями дождя красивый, в ярких узорах, но порванный полиэтиленовый пакет, и самому себе казался таким же пакетом. Какой-то непонятный ветер гнал и его по жизни, и он тоже считал себя красивым и ярким, но все, с чем и с кем он сталкивался, этой красоты ни принимали. Ему так ни разу и не повезло с женщинами, и Артюхова не стала исключением. Когда в сумерках парка на свидании он попытался крепко обнять ее и поцеловать, она так влепила ему по левому глазу, что он вообще сначала подумал, что окривел навек. Артюхова, несмотря на свой слоновий вес, быстро убежала к остановке и впрыгнула в отъезжающий вонючий автобус, а ему пришлось на следующий день утром звонить в управление, что он -- в колонии, а в колонию -- что в управлении.

Он никогда никого не любил, и жизнь отвечала ему взаимностью. Но иногда он не любил особенно сильно и в такие минуты ощущал себя наиболее одиноко. Вот и сейчас он ненавидел глупую начальницу, скучного, как осенний день, подполковника, пугливую, словно телка в стойле, Артюхову. И еще он ненавидел усатую Спицыну и кривоногую Архинчееву, и ненавидел мрачный кабинет начальницы с дурацкими часами с кукушкой, а вместе с этим кабинетом и этими людьми ненавидел и всю колонию, которая сейчас казалась ему тем злым ветром, что трепал его и не давал спокойно жить. А спокойно он и не мог дать жить -- ведь в прокуратуре постоянно требовали раскрыть убийство, а оно никак не раскрывалось и было уже пятым, с которым он не мог справиться, и ему уже намекнули, что если и здесь ничего не получится, то вышвырнут его в районную прокуратуру в глубинку.