Анна Ольховская - Давай не поженимся!
И вечером шестого января я запросилась на волю. Да так настойчиво, что ослабевший мамин организм не смог оказать достойного сопротивления и покорно сдался на волю победителя. Вернее, победительницы.
Громогласно обругавшей акушеров в полпервого ночи седьмого января.
К этому моменту Лариса уже находилась в больнице под своим настоящим именем. И все врачи, медсестры и нянечки знали, что юную маму с малышкой никто не ждет и встречать ее после выписки некому.
Само собой, об этом сразу рассказали и Николаю, продолжавшему ходить в больницу каждый день.
Он приносил Ларисе соки, фрукты, творожки, зефир – шоколад кормящим мамам нельзя. Но и только, ни писем, ни попыток встретиться – обычная вежливость ответственного человека.
Девушка была до слез растрогана и этим, ведь никто больше ее не навещал.
К выписке Ларису Вяльскую и маленькую Варвару (да, я уже была Варварой, с первой минуты, как мама увидела меня) готовили всем отделением. Врачи, медсестры, санитарки – все сбросились и купили для новорожденной самое необходимое на первое время: пеленки, распашонки, ползунки, теплый меховой комбинезон.
В общем, я готова была к встрече с морозным январем.
А вот мама…
Ларисе было страшно. Страшно выходить в холодный, пустой, одинокий мир, где придется не жить, а выживать. Одной. С малышкой на руках.
Здесь, в больнице, ей не приходилось думать о еде, о платежах за квартиру, о том, где взять денег на завтра, – ее кормили, поили, лечили, оздоравливали, чистенькую запеленутую дочку приносили и уносили.
Но – их и так продержали в больнице почти месяц, максимально оттягивая выписку по порой надуманным причинам. Нельзя же злоупотреблять добрым отношением к себе вечно!
В общем, тридцать первого января Лариса тепло распрощалась со ставшими родными врачами, сестричками и нянечками, подхватила на руки мирно сопящего медвежонка в меховом комбинезончике и растерянно посмотрела на огромную сумку с приданым для дочки.
– М-да, – почесал затылок лечащий врач Ларисы Петр Сергеевич, – я ведь чувствовал – что-то мы упустили! Как же ты все это потащишь, деточка?
– Ничего, – смущенно улыбнулась Лариса, – справлюсь как-нибудь.
– А как-нибудь не надо, – проворчал Петр Сергеевич, – на улице, между прочим, скользко. Я сейчас такси вызову.
– Ой, не надо! – испугалась девушка.
– Не волнуйся, я расплачусь с водителем заранее. Он тебе и сумку поможет до квартиры донести.
– Но…
– Ларисочка, – баба Даша, нянечка из их отделения, подергала Ларису за рукав шубы, – ты глянь. Это, кажется, к тебе.
– Ко мне? Кто?
– А вон, смотри. Он сюда каждый день приходил, передачки приносил. Спаситель твой. А ничего мужичок, славный. И парнишка с ним симпатичный какой!
Лариса медленно повернулась – через холл больницы к ним торопливо шли невысокий крепкий мужчина, лицо которого показалось девушке смутно знакомым, и маленький мальчик лет трех-четырех в смешной шубке, подпоясанной солдатским ремнем.
Мальчик крепко сжимал в руках букет цветов.
Когда осталось пройти не больше пяти метров, малыш вдруг остановился, с минуту исподлобья внимательно всматривался в лицо Ларисы, потом сорвался с места и, смешно топая крохотными валенками, подбежал к ней вплотную и протянул букет:
– Вот. Это тебе.
– Мне? Но за что?
– За сестричку.
– За кого?! – почему-то вдруг стало плохо видно, словно сквозь пелену.
– Ну, у тебя на руках которая. Папа сказал, что тебя так долго с нами не было потому, что ты сестричку рожала. Мамочка! – Подбородок малыша задрожал, из широко распахнутых карих глаз горохом посыпались слезы. – Ты больше не уходи так надолго, ладно?! Я буду послушным, буду есть манную кашу даже с комочками, вот хоть целую кастру… каструю съем, только не уходи!
Он прижался лицом к шубе Ларисы и горько заплакал.
– Что… – Девушка беспомощно подняла глаза на приблизившегося мужчину. – Что все это значит?
– То и значит, Лариса Дмитриевна, – твердо произнес он. – Ты – наша мама. Дай-ка мне дочку, хоть познакомлюсь с красавицей. А ты пока Олежку успокой.
Мама мне потом говорила, что в этот момент полюбила Николая раз и навсегда. Этот, пусть не очень красивый, но такой надежный, такой сильный и, как потом оказалось, очень добрый, нежный и заботливый мужчина в одно мгновение вернул ей семью, прогнал прочь безысходность, подарил счастье.
А еще – стал настоящим отцом ее дочери. Ну а Лариса, конечно же, всем сердцем полюбила маленького Олежку, заменив ему маму.
Вот так мы с мамой и стали Ярцевыми.
Жили мы в просторной трехкомнатной квартире моей прабабушки Клавы, где когда-то родилась и выросла мама. Двушку папы Коли сдавали, со временем туда должен был переехать Олег.
Скрывать от нас с братом, что мы не родные, родители не стали – все равно нашлись бы «доброжелатели» среди маминых соседей или папиных знакомых, поспешившие сообщить мне или Олежке правду. И переезд ничего не дал бы – гарантии, что не встретишь кого-то из прошлой жизни, нет.
Да, мы все знали, но это вовсе не мешало мне искренне и горячо любить моего самого лучшего в мире папу Колю. А Олежке – маму Лару.
Папа ходил на все родительские собрания в мою школу, а мама – на Олежкины. Мы же с братом относились друг к другу как и положено брату с сестрой: склоки, драки, скандалы, но если вдруг что – Олег за меня любого готов был придушить собственными руками. А потом опять дразниться и ехидничать.
Я же в случае необходимости поддерживала брата во всем. И порой разделяла с ним его наказание, а иногда и брала вину на себя, зная, что меня, девочку, накажут мягче.
Вот так мы и жили. Тепло и уютно, с пирожками по воскресеньям и семейными походами на лыжах зимой. Летом – на дачу, конечно же. Папа Коля купил в свое время полуразвалившийся дом в деревне и вместе с друзьями сделал из него настоящий терем-теремок. Мы все тоже помогали по мере сил. И теперь у нас есть не банальные шесть соток с огурцами и редиской, а большой участок с яблоневым садом и подсолнухами у калитки.
Я знаю, что мама очень хотела родить общего ребенка, но ничего не получилось. Сидение на пне в зимнем лесу аукнулось.
Олежка окончил школу без медалей, но и без справки – нормально, в общем. Средненько. Военным, как папа Коля когда-то, он быть не захотел, поэтому поступил в технический университет, на факультет с минимальным конкурсом. Главное, что там была военная кафедра.
Учился кое-как, но с курса на курс переходил.
И на момент моей кретинской выходки учился уже на третьем курсе.
ГЛАВА 14
– Мамуль, – тяжело вздохнула я, прижавшись к теплому маминому боку, – ну почему так получилось – ты у нас такая красавица, высокая, стройная, на тебя все мужчины оглядываются, с завистью на папу Колю смотрят, а я…
– А что ты, котенок? – Мама убрала с моего лица непослушную прядь волос и ласково чмокнула в кончик носа. – Ты у меня еще лучше получилась, разлитие желчи особ женского пола при виде тебя гарантирую.
– Издеваешься, да? – Я даже обиделась – она что, меня совсем уж дурочкой считает? Или слепой? – Понимаю, ты меня так успокаиваешь, но тогда надо было зеркала из дома убрать, в которых отражается толстая бесцветная моль.
– Кто? – нахмурилась мама.
– Моль. Так меня Олег Свистунов назвал, когда я его на белый танец пригласила. И издевался еще, а они все смеялись…
Недавняя обида, уже подзабытая и заброшенная в угол, приободрилась и засуетилась в носу, провоцируя слезные железы. Но я сдержалась, всхлипнув только один раз. Ну, может, и два. Но не больше.
– Это я виновата, – немедленно расстроилась мама.
– В чем, интересно? В том, что влюбилась в свое время в толстенького самца моли?
– В твоем утверждении соответствует действительности только одно слово – самец. Самцом господин, в то время – товарищ, Можейко был знатным. Обольщал юных глупышек легко и непринужденно. Но ни толстым, ни молью бесцветной он не был, наоборот – обладал тонкой, одухотворенной внешностью поэта.
– Тогда почему я получилась такая? Вся серая, словно пыльная. И, кстати, в чем тогда ты виновата?
– В том, что упустила момент твоего взросления и не научила пользоваться косметикой. Просто у вас в школе это запрещено, а ты не интересовалась. Мне же и в голову не могло прийти, что ты считаешь себя некрасивой. Поверь мне, Варенька, у тебя самая выигрышная внешность, какую только можно придумать, просто мечта режиссера!
– В смысле? – вопросительно шмыгнула носом я.
– Ты – словно чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать все, что пожелаешь.
– Как это?
– Сейчас покажу, подожди меня здесь.
Мама поднялась с дивана, на котором мы с ней сумерничали, и торопливо вышла из моей комнаты.
Раньше это была наша общая с Олежкой детская, но теперь брат перебрался жить в зал, а после окончания института папа Коля обещал отдать ему ключи от их двухкомнатной квартиры. Хотя Олежка, еще тот ходок, давно уже пытался заполучить долгожданную свободу прямо сейчас.
