Александр Чернобровкин - Мера прощения
А пока займемся следствием. Подозреваемый есть – электрик Разманин. Этому уж точно жена не запрещает курить, потому как он холост. И еще доложил мне Фантомас, что Размазня женщинами не интересуется и дружит с Бахтияром. Придумывать повод для посещения каюты электрика незачем, слишком мелкая сошка. Убедившись, что его нет на корме, нет в красном уголке, где крутили фильм, спустился на палубу рядового состава.
Дверь в каюту оказалась не заперта и после моего толчка распахнулась настежь. Я переступил комингс, говоря:
– Извини, Серега, не рассчитал... – и запнулся, словно понял, что попал не к Гусеву.
Размазня сидел за столом, держал в одной руке дымящуюся папиросу, а в другой – банку сока манго. Раньше морякам в тропиках выдавали сухое вино, потом, начав борьбу с пьянством, заменили его соками. Какая-то сволочь решила, что манго – самый полезный. К концу рейса даже у практикантов из мореходок накапливается по несколько ящиков этого препоганейшего пойла, а бывалые моряки самогонку из него пить отказываются. Увидев меня, Разманин уронил банку и торопливо потушил папиросу в пепельнице. Глаза его, обычное состояние которых – скатиться в кучу, теперь находились в нормальном, как у всех, положении, но глядели на меня расширенными зрачками, и создавалось впечатление, что я нахожусь в мертвой зоне, а «простреливаемое» пространство слева, справа и позади меня.
– Нет...нет... – пролепетал он испуганно.
Это был даже не страх, а мистический ужас. Не знаю почему, но у меня появилась мысль, что Помпа ворвался к нему в каюту и застукал именно за этим занятием. Непонятно было, почему Разманин колотился от страха, почему отодвигал локтем банку, не замечая, что рука ползет по разлитому соку.
– Извини, постоянно путаю левый и правый борт, – говорю я, понимая, что надо уходить, но не ухожу. – С тобой такое случается?
– Да...нет... – лепечет он.
– Для штурмана путать лево и право – опасный грех. Есть такой анекдот о старом опытном капитане и молодом четвертом помощнике – не слышал?
– Нет.
– Попал однажды молодой четвертый на судно к опытнейшему капитану, проработавшему тридцать лет без аварий, и решил выведать секрет мастерства, – начинаю я и, так как не принято, чтобы рядовой сидел, а командир стоял, сажусь на стул напротив электрика. – Заметил четвертый помощник, что во время швартовок капитан перед тем, как отдать команду, заглядывает в бумажку, которую держит в руке. Ну, думает четвертый, на этой бумажке и написан секрет безаварийности. Подкрался он незаметно, заглянул в бумажку, а там нарисован схематично пароход и написано «левый борт», «правый борт», «нос», «корма».
Размазня выдавил кислую улыбку.
– Сок разлил, – словно только что заметил, сказал я и поднял банку. Нормальная банка, воняет из нее манговым соком. Поставил ее – и заметил, что она прикрывала – темно-коричневую лепешку, похожую на надкушенное овсяное печенье. Я взял лепешку, понюхал. – Так-так-так! Гашиш, значит, покуриваем?
Глаза Разманина приняли обычное положение – в кучку.
– Где взял? У араба выменял?
Электрик молчал, как пионер на допросе.
– И много наменял?.. Выкладывай все!
Размазня наклонился к кровати, вытянул из щели между нею и переборкой еще две лепешки, сложил стопкой передо мной.
– Все?
– Да.
– В прошлом рейсе тоже курил?.. Ну?
– Да.
– И Помпа прихватил тебя?
Улыбка стала еще глупее.
– Да.
– И что он сказал?.. Грозился сообщить куда надо?
– Да.
– Ну и?.. Рассказывай, как дело было?
– Никак.
– Что значит – никак?! – рассердился я. – Забрал он наркотики, пообещал сообщить и оставил тебя в покое?
– Да...нет.
– Заладил «да», «нет»! Рассказывай давай!
– И он это... чтоб рассказывал.
– Что именно?
– Обо всех. И он тогда не сильно меня накажет.
Ясно: завербовал в стукачи. Попользовался бы до конца рейса, а потом отдал властям на расправу. Я бы именно так и поступил, а помполит, как догадываюсь, был не лучше меня.
– И ты ему поверил?
– Конечно. Он же – первый помощник.
Очень убедительный аргумент. Что бы делали умные, если бы размазни вдруг перевелись?!
– Врешь! Ты сделал вид, что поверил, а сам ухлопал его на обратном пути.
– Не-у, не-у! Это третий помощник! – голос его звучал с потрескиванием, как радио во время грозы.
Я почему-то думал, что чем глупее человек, тем он смелее, а оказывается, все сложнее. Что ж, дурак или трус могут убить, а трусливый дурак – вряд ли.
– Значит, не ты убил?
– Не-у!
– Сейчас проверим. – Я сделал вид, будто вспоминаю что-то. – На кого ты ему настучал?
– На Бахтияра. Он с поваром это...
– Было такое.
– Они и теперь.
– Знаю. Еще на кого?
– На Гусева и Остапенко. За самогонку.
– Правильно. Еще?
– Третий механик и Амелин, они вахту вместе стоят, и токарь... – Размазня поперхнулся и вытер рот рукавом, не заметив, что рукав в соке. На подбородке остались желтые подтеки.
– Ну-ну, – подогнал я.
– В Сингапуре продали. – Он посмотрел на меня так, будто я должен знать, что именно они продали.
– Я от тебя хочу услышать, чтобы проверить, врешь или нет.
– Стружку цветных металлов.
Ну, это как бы законный бизнес машинного отделения, за такое больше строгого выговора не влепят. Хотя, смотря куда они дели деньги. Я предложил самый русский вариант:
– А деньги пропили?
– Нет, товара набрали, много. – Электрик вдруг обрел нормальный голос, наверное, от зависти.
– И помполит нашел контрабанду?
– Не успел. За борт выбросили.
– Так, вижу, что не врешь.
– Можно мне сока?
– Пей.
Банка в его руках подпрыгивала. Действительно, размазня. В стукачи он не годится, потому что, я уверен, узнает позже всех. Ладно, пусть живет: заложить его всегда успею.
– Теперь будешь мне сообщать о всяких нарушениях, – строго произнес я. – А это, – взял три лепешки, подержал их на ладони, точно прикидывая вес, а на самом деле решал, не забрать ли себе, но устоял – швырнул в открытый иллюминатор, – я их не видел. Но чтоб больше не курил – понял?
– Да, – ответил электрик, умиленно улыбаясь и глядя на меня сбежавшимися в кучку глазами.
Не мешало бы разрешить делать аборты не только до рождения ребенка, но и после: дождаться первой улыбки и, если умиленная, под скальпель и на помойку.
13
Складывается такое впечатление, что меня передают из рук в руки, от одного подозреваемого к другому. Вскоре я обойду всех, вернусь к первому и пойду по второму кругу. Ну, дал мне Размазня наколку еще на троих, у которых был повод разделаться с первым помощником капитана, – ну и что? Двое из них – третий механик и моторист Амалин в момент убийства были на вахте в машинном отделении. Убийство произошло между четвертью первого и двумя часами ночи. В четверть первого капитан, начальник рации и повар видели помполита беседующим на корме с Володей, а примерно в два часа компания, праздновавшая день рождения старпома, вывалила из капитанской каюты подышать свежим воздухом и никого на корме не застала. Проходя мимо каюты помполита, Гусев обратил внимание всех на то, что там звонит телефон. Мол, кому-то не терпится среди ночи настучать, но никак не может разбудить Помпу. А может, токарь слишком жаден или мстителен? На флоте только две черты характера могут быть «слишком» – лень и болтливость. Иногда у меня складывается впечатление, что моряки – не люди, а комки студенистой массы с длинными гибкими языками. Так как я – один из них, то пойду поболтаю с токарем Хмарой, по отзыву многих – мастером на все руки. В ночь убийства он не стоял на вахте и не был на дне рождения.
Нашел я его в подсобке, где хранились кинопроектор и коробки с фильмами. Хмара перематывал киноленту с одной катушки на другую. Работа эта нудная, не требующая напряжения извилин, поэтому глубокомысленное выражение на лице токаря казалось наигранным.
– Что за фильм?
– «Белое солнце пустыни», – ответил он, не поворачиваясь ко мне и не меняя выражение лица. – Народ требует по второму разу прокрутить.
– Ну, если требует, надо выполнить, – серьезно произнес я.
– Народ всегда прав, – в тон мне сказал Хмара.
Кто-то кого-то подначивает. Собирался я его, а получается... Что ж, надо уметь проигрывать.
– Хороших фильмов много? – поменял я тему разговора.
– А какие – хорошие?
– Ну, скажем, интересные.
– Есть немного, штук пять.
– Слабовато.
– В прошлый рейс еще хуже было.
– Не мог договориться? – подцепил я.
– Не я выбирал, – ответил токарь и наконец-то повернулся ко мне.
Лицо у него было словно из углов, острых и тупых. Их тщательно подогнали и обтянули кожей, но все равно складывалось впечатление, что имеешь дело с механической куклой. Есть куклы смеющиеся, плачущие, стесняющиеся, а эта – думающая. И движения у нее точные, рациональные – нечеловеческие, какой и кажется всякая норма.
