Вл. Гуро - Вера Чистякова
Наталья Даниловна молчала, делая обиженное лицо.
«Неужели не скажет? — думала она. — Я должна дознаться».
Надо было вызвать Рудольфа на откровенность.
Однажды он вернулся навеселе, но тотчас заметил, что его спутница дурно настроена.
— В чем дело? Почему у вас такой кислый вид, Наташа?
— Знаете, Рудольф, мне надоело получать кота в мешке. Когда решаются совместно на такое дело, как наше, не прячутся друг от друга. Мне это было бы безразлично, если бы я была уверена в том, что в каждом случае вы поступаете умно. Но я вижу, что вы делаете промахи.
— Да? Ин-те-рес-но! И где же это я промахнулся?
— Да хотя бы на вечеринке! К чему понадобилось показываться целой ораве гостей? Да еще вдвоем! Можно подумать, что мы приехали делать визиты вашим старым любовницам!
— Дорогая, вы просто ревнивы! То, что я сейчас делаю, в равной степени нужно нам обоим.
— А что нам еще нужно? По-моему, все уже есть!
— Нет, не все. Нужно закрепить свое положение там, на той стороне. И сделать это отсюда! Вот это будет солидно!
— Не поняла!
— Сейчас поймете. Я не хочу, чтобы мы туда как с луны свалились и чтобы нас встретили как людей, которые никому не известны, как беглецов…
— Но ваш шеф, ваше служебное положение? И притом ваше появление для вашего отца. Разве же не судьба посылает ему сына?
— Судьба не все посылает. Надо, чтобы человек, абсолютно доверенный, отсюда подтвердил правдивость нашей истории, чтобы он фактами доказал, почему мы не могли остаться здесь, почему потеряли связь.
— Где же взять такого человека?
— Человек-то здесь, да только он, извините меня, большая сволочь! Он хочет меня использовать, поручения дает, а мне письмо написать боится! Не хочет, обезьяна! «Я, говорит, ничего такого не делаю и рисковать попусту не намерен».
— Попусту?
— И ведь что обидно, Наташенька. Я этого артиста давно знаю. Он еще раньше сюда приезжал и при моей же помощи устраивался. А теперь заявляет: «Тогда одно дело было, а теперь другое, и к уже другой». Он уже по новым бумагам появился.
— Может быть, я на него воздействую?
— Исключено. Он и со мной встречаться боится. Везет человеку! Прекрасно устроился, за тридцать тысяч маму завел. Помните, я говорил вам о «сыне»?
— Какую маму?
— Обыкновенную. Не совсем, конечно, обыкновенную… Эрзац-маму.
— Руди, вы пьяны! Что все это значит?
— Ничуть я не пьян! Живет себе старушка, живет при заводе, где ее покойный муж кладовщиком работал — сама-то она подторговывала на рынке, — получает за мужа пенсию. Сын ее без вести пропал на Хасане. Никто ее сына раньше не видел — они жили врозь, но знают, что сын был. И знают, что он пропал без вести. А сын возьми да объявись! И документы все при нем! О ранении, демобилизации. И все дело стоит тридцать тысяч и пожизненную ренту мамаше. И живет он в своей голубятне со старушкой, как в раю. Ни черта не делает! Утверждает, что деньги ему платят за выжидание, за то, что он ничего не делает!
— Руди, а почему он говорит, что ему за выжидание платят, за то, что он ничего не делает?
— Да потому, что он действительно ничего не делает.
— Но за что же ему деньги платят? И для чего он тут сидит?
— На случай войны сидит, как и я когда-то сидел. Будет война — установят с ним связь, привезут ему рацию. Ясно?..
Прошло еще несколько дней тревог и суеты. Рудольф и Наталья Даниловна «подсчитывали шансы», как выразился Рудольф. Он разложил на столе жестом гадалки, бросающей карты, письмо Паккайнена; командировочное удостоверение, в котором говорилось, что инспектор, предъявитель сего, едет в город Н. для осмотра строевого леса; пропуск для проезда в пограничную полосу.
В Ленинграде было сделано все возможное.
Рудольф сказал словами Пищика: «Начинаются дни золотые». Но вышло это у него совсем невесело.
ПЕРЕХОД ГРАНИЦЫ
Перед отъездом из Ленинграда Наталья Даниловна позвонила по телефону, который Платонов дал ей в Москве. В маленькой кондитерской состоялась встреча.
В светлом зальце было пусто. Наталья Даниловна лениво мешала соломинкой коктейль в высоком граненом бокале. Она знала того, кто должен был прийти. Раньше они работали вместе у Платонова. Встреча с ним была ей приятна. Это был способный сотрудник. Он вносил в свой нелегкий — Платонов был требователен — труд неутомимую молодость и пылкость.
Наталья Даниловна рассказала о том, что случилось в последние дни, особенно подробно о «сыне».
— Я в курсе дела. Уже давно этот «сын» привлекает к себе наше внимание. Вы подтвердили наши догадки. Это удачно получилось.
— Значит, я не сообщила вам новости?
— Иногда подтверждение стоит любой новости! Теперь о предстоящем. Сейчас уже можно примерно сказать, где намечается переход границы. Он будет трудным. Мы облегчим его тем, что на нашей стороне по вас не будут стрелять. Но физических трудностей перехода устранить нельзя. Если ваш партнер потащит вас в непроходимые болота, где и потонуть недолго, тут уж ничего не поделаешь. Вы вынуждены будете вернуться и начинать снова в другом пункте. Хватит у него на это энергии, выносливости?
— Надеюсь…
Через день поезд уносил Кууна и Наталью Даниловну на северо-запад.
В маленькое местечко в ста километрах от железной дороги Куун приехал как инспектор по лесозаготовкам. Вокруг бесконечные гати. Глушь. Нет даже электрического освещения. Они прожили здесь несколько дней, для вида занимались делами лесной промысловой артели.
Письмо Паккайнена передано молчаливому бородатому человеку, десятнику. Он и помогает переходу.
Наступает решающий день. Выгоревшая пустошь. Ее можно пересечь только ночью — здесь хороший обзор, могут заметить пограничники, говорит бородатый десятник. Наталья Даниловна знает, что в этом нет никакой опасности, знает одна из трех. И молчит.
И они ждут ночи, прощаются с десятником. Дальше одни, дальше топь, на которой растет сочная зеленая трава. Потом опять сухое место. Оно таит в себе опасность — после войны эта полоса не полностью разминирована. И снова топь по горло. Рудольф оказался выносливым.
В руках у них жерди. С ними легче продвигаться по этой топи. И вот кончилось самое глубокое место. Слышен крик петуха.
— Финский или советский? — шепчет Рудольф, замирает на месте и оборачивается к Наталье Даниловне.
Потом они услышали голоса. Сомнений не было — люди говорили по-фински. Узкоколейка. Рабочие грузят торф в вагонетки. И Наталье Даниловне стыдно показаться им на глаза, не потому, что она вся в грязи, в болотной тине. Нет, не потому!.. А Рудольф отряхивается, подходит к ним, что-то говорит, куда-то показывает рукой. Он держится уверенно и, пожалуй, властно. А люди в комбинезонах хмуро глядят на них обоих.
Десять дней в тюрьме пограничного города. Маленькая чистая камера-одиночка. Ее допрашивает молодой офицер-пограничник. Он неплохо говорит по-русски.
— Почему вы покинули родину?
— Из-за моих политических взглядов. В его глазах сквозит недоверие.
— Вы молоды. Когда же у вас успели сложиться такие взгляды? Ведь вы получили советское воспитание!
— Возраст сам по себе ничего не решает.
Он словно не слышит ответа.
— Переход границы — рискованное дело. Советские пограничники хорошо стреляют. Что же вас толкало на такой риск?
Он произносит как бы случайно несколько слов по-фински и следит за выражением ее лица. Наталья Даниловна не знает языка.
Потом ее уводят обратно в камеру. Должно быть, офицер запросит начальника, тот пошлет запрос выше.
Спустя несколько дней она в этой же комнате встречается с Рудольфом. Он широко улыбается и указывает на человека, который любезно кланяется Наталье Даниловне.
— Вот наш избавитель! — говорит Рудольф.
Высокий, очень худой человек, с болезненным лицом, с острым черепом представляется.
— Вольфганг Мейснер к вашим услугам, фрау Натали, — говорит он по-немецки.
Пограничник-офицер недовольно смотрит на всех. Он ругает себя за недогадливость. Он думал, что эта женщина послана к финским коммунистам, что ценности, обнаруженные при ней, предназначены для каких-то тайных целей, а дело совсем в Другом.
Начиная с этого дня Мейснер надолго стал спутником Натальи Даниловны.
Через час они подъезжали в машине Мейснера к ресторану при маленькой гостинице. По улице шагали германские солдаты.
— Здесь стоит одна из наших частей, — сказал Мейснер.
В БЕРЛИНЕ
И вот она в Берлине…
Наталья Даниловна была благодарна здешним понятиям о приличии, наконец-то разлучившим ее с Рудольфом. Ее поселили у тетки Рудольфа — Амалии. Дом, по старой привычке, назывался виллой (когда-то район был загородным), а дорога, проходившая вдоль ограды сада, — «Частной дорогой» («Приватвег»). В большом доме давно никто не жил, пожелтело и объявление на окне — «продается».
