Кен Бруен - Стражи

Я посмотрел какую-то дрянь по телевизору и в одиннадцать лег спать.

В кровати я долго вертелся и крутился, но не смог вспомнить лица педофила, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Тихо покачай меня

Бывают сны под фонограмму? Как в кошмарах, когда кажется, что надрываются тяжелые металлисты. Я спал, и мне казалось, что где-то играют нежные мелодии Южной Калифорнии. Мне снился отец. Я, совсем еще маленький, держусь за его руку на Эйр-сквер. Проходит автобус, и я неожиданно понимаю, что могу прочесть… Я громко читаю рекламу вслух. Она на боку автобуса…

ПЭДДИ

Отец в восторге. Не только потому, что это первое прочитанное мною слово, но ведь это его имя. Есть и более циничная точка зрения относительно первых прочитанных мною слов: ирландское виски.

Но ничего не портит этого момента. Я чувствую, что мы с отцом — одно целое. Годы, опыт, жизнь понаделали много вмятин в этом союзе, но все они поверхностные.

Меня разбудил телефон. Я не видел, сколько времени, и пробормотал:

— Слушаю.

— Джек, это Саттон.

— Который час?

— Позже, чем мы думали.

— Саттон, в чем дело?

— Я думал, ты страдаешь, хочешь выпить.

— Я спал.

— Думаешь, я поверю? Слушай, тут, пока тебя не было, какие-то ребятишки пристрастились жечь алкашей.

— Что?

— Вот так, а алкаши — они ведь наши братья по духу. Короче, я здесь с ребятами, которые разделяют мое мнение, и мы собираемся прищучить вожака этих уродов.

— Что сделать?

— Сжечь этого козла.

— Господи, Саттон.

— Хочешь поиграть с огнем?

— Ты рехнулся, это же бред собачий.

— Это справедливость, парень.

— Саттон, вот что мне скажи. Ты сейчас на тормозах или без них?

Он дико заржал и сказал:

— Пора идти, время поджаривать.

После этого сон как рукой сняло. Я несколько часов вышагивал по комнате, подумывал, не пожевать ли обои. Пошел к книжной полке, взял книгу Джона Сэнфорда из серии «Молись» — у него их двенадцать — и рискнул открыть.

Возвращение на землю было тяжелым. Он три дня был в улете, жил на кокаине. Когда он прошлой ночью спустился на землю, зашел в винный магазин и купил бутылку «Столичной». После трех дней кайфа приземляться всегда трудно, но водка превратила приземление без шасси в полную катастрофу с пожаром. Теперь придется расплачиваться. Придется все пропустить через себя.

Хватит!

Самое страшное, что теперь мне безумно хотелось выпить. Не что-нибудь. Нет, это должна быть ледяная «Столичная».

Снова лег в постель. Сон пришел неохотно, на своих условиях.

На следующее утро я смотрел девятичасовые новости.

…Сильно пострадал юноша, которого на рассвете подожгли на Эйр-сквер. Полиция разыскивает четырех мужчин. Они могут иметь отношение к нападению. Старший инспектор Кленси предполагает, что это была месть за случившиеся в последнее время нападения на бездомных. Вот что он говорит:

— Любые попытки отомстить нападавшим на бездомных, как и стремление отдельных граждан подмять под себя закон, будут жестоко пресекаться.

Он продолжил разоряться по поводу роста преступности, но я выключил телевизор.

После одиннадцати я вошел в пивную, и Шон с беспокойством спросил:

— Настоящий кофе или помои?

— Лучший.

Грустно было видеть, с каким облегчением он услышал мой ответ. Вернулся с кофейником и тостом:

— Тебе надо хоть слегка подкрепиться.

— Сядь, — попросил я, — хочу тебя кое о чем спросить.

— Выкладывай.

— Но не забывай, что спрашивает человек, который недавно провел пару недель… скажем… взаперти.

Он кивнул.

— Мне кажется или Саттон действительно не в себе?

Он презрительно фыркнул:

— Никогда его не выносил.

— Все так… Но что ты о нем думаешь?

— Никогда не понимал, что ты в нем нашел.

Наш разговор напоминал вырывание зуба.

— Шон… Шон, ладно, я все понял, но все-таки что ты думаешь?

— Его надо запереть.

— Спасибо, Шон. Если я о чем-нибудь и мечтал, так это о непредвзятом мнении.

Шон стоял и продолжал бормотать, брызгая слюной:

— Вот что я еще тебе скажу, Джек…

Как будто я мог его остановить.

— Этот парень мчится прямиком в ад, и он постарается прихватить с собой побольше людей.

Упомянутый парень появился через час и заявил:

— Так и думал, что ты здесь. Шон… кружку перед Великим постом. — Он внимательно посмотрел на меня: — Все еще ни в одном глазу? Впечатляет. Сколько же это дней получается? Один?

— Тринадцать.

— Дни в заключении не считаются.

— Черт, для меня еще как идут.

Шон принес пиво, шмякнул кружку на стол.

Саттон выпутался:

— Чертов старый пердун.

— Я слышал новости, — сказал я.

— Потребовалось столько жара… для такого хлюпика. Самое замечательное было слушать, как его приятели стояли вокруг и ныли: «Позовите полицию». Тебе это понравилось бы. Классно…

— Вы могли его убить.

— Ну, мы очень старались.

Саттон был на взводе. Как будто нашел свое призвание. Казалось, сейчас он начнет хихикать. Но он наклонился ко мне поближе и сказал:

— А ведь это ты все начал, Джек.

— Я?!

— Расчистил дорогу, прикончив того маленького извращенца. Он стал первым.

— Да будет тебе, Саттон, разве ты не понимаешь, что это безумие?

— Вот именно. Потрясное безумие.

Рука, качающая колыбель

Мы договорились с Энн встретиться в китайском ресторанчике. Я оставил Саттона сидеть и бормотать себе под нос. Шон поймал меня у двери:

— Я сниму его картину.

— Не надо, Шон.

— В нем одна безнадежность, люди хотят, чтобы клюшки висели.

— Шон, погоди немного, ему сейчас трудно приходится.

— «Трудно приходится»? Этому пройдохе? Да он совьет гнездо в твоем ухе и с тебя же сдерет арендную плату.

Я зашел в цветочный магазин и купил шесть красных роз. Никогда в жизни не покупал цветов.

— Вам сделать букет? — спросила продавщица.

— Не знаю.

Она засмеялась, а я сказал:

— А нельзя ли как-нибудь завернуть их так…

— Чтобы никто не видел?

— Ну да.

— Ничего, несите так. Только настоящий мужчина умеет носить цветы.

— Придется поверить вам на слово.

Как я их ни держал, они мозолили всем глаза. И, разумеется, именно в этот день вам встретятся все ваши знакомые. Все как один комики:

«Ах, как мило!»

«И не только цветы!»

«Он сам, как маленький цветок».

Что-нибудь в этом духе.

Я пришел в ресторан рано и сразу же спрятал цветы под стол. Хозяйка ресторана предложила:

— Давайте я поставлю их в воду.

— Не надо… честно.

Когда она спросила, что я буду пить, я ответил:

— Пиво… нет, я хотел сказать, кока-колу.

По моему телу струился пот.

Энн выглядела… великолепно. Другого слова не подберешь. Я почувствовал, как пересохло во рту, как заколотилось сердце. Воскликнул, охваченный вдохновением:

— Энн!

Она крепко обняла меня, затем отстранилась и внимательно посмотрела мне в лицо:

— Очень симпатичная борода.

— Спасибо.

— Ты очень изменился, и дело не только в бороде.

Не зная, как себя вести, я протянул цветы. Да, это произвело фурор!

Мы сели.

Она продолжала смотреть то на цветы, то на меня. Если бы меня спросили, как я себя чувствовал, я бы честно признался, что оробел. Надо же, почти пятьдесят — и вдруг оробел!

— Мне кажется, — сказала она, — что я немножко смущаюсь.

— Я тоже.

— Правда? Мне это приятно, Джек

Подошла официантка, и мы дружно сделали заказ:

рагу по-китайски

сладкое и острое.

Затем официантка спросила:

— Что будете пить?

— Мне еще бутылку кока-колы… Энн?

— Мне тоже кока-колы.

Когда она ушла, Энн сказала:

— Поняла, в чем дело. Твои глаза. Они белые.

— Белые?

— Нет, я хотела, сказать… чистые.

— Ладно, я знаю, что ты хотела сказать.

Молчание. Потом она сказала:

— Можно спросить… или лучше не надо?

— Я еще не привык, но валяй спрашивай.

— Трудно?

— Порядком.

Принесли еду, и мы оставили эту тему. Мне нравилось смотреть, как она ест. Она заметила, что я глазею на нее, и спросила:

— Что?

— Мне нравится смотреть, как ты ешь.

— Это хорошо, да?

— Я тоже так думаю.

После ресторана мы прошлись по набережной. Она взяла меня под руку. Один из самых любимых моих жестов. В конце набережной мы остановились, и она сказала:

— Сейчас мне нужно сходить на кладбище. Я хожу туда каждый день, а сегодня тем более — день такой замечательный. Я хочу рассказать о нем Саре.