Ольга Тарасевич - Плачущий ангел Шагала
Его кисти и краски были ужасающе дешевыми. Его секреты состояли в том, что он просто слушал Пэна.
Приблизиться к его таланту. Понять, как он это делает.
Все напрасно. Это невозможно…
Они стояли рядом. И рисовали пейзажи. Но как же Авигдору хотелось придушить Мойшу!
Да. Именно так. Задушить! Уничтожить. Целиком и полностью. Чтобы самим фактом существования Сегал не портил ему жизнь.
И, наверное, острая ненависть подсказала ему решение.
– Я хочу бросить Пэна, Мойша, – заявил Меклер, искоса поглядывая на мольберт заклятого друга. – Он не самый лучший учитель. Я чувствую, что взял у него все, что мог взять. И больше он мне ничего дать просто не может. Вот и решил поехать учиться в Санкт-Петербург. Если хочешь, отправимся вместе.
Он предлагал совместное путешествие и готовился услышать жалобы на бедность. Мойша не любил разговоры на эту тему, но иногда все же проскальзывало: трудно живет их семья, очень трудно. В такие моменты сердце Авигдора екало от счастья. Приятель с гордостью говорит о том, что ел на завтрак хлеб с маслом. Право же, смешно! Меклеры всегда завтракают пышными румяными пирогами!
– Я поеду с тобой, Авигдор, – сказал Мойша и улыбнулся. – Кстати, знаешь… твои ангелы зеленого цвета…
«Сумасшедший, – удовлетворенно подумал Меклер. – Сумасшедший. В Санкт-Петербурге он окончательно сойдет с ума. Или его посадят в кутузку. Как бы то ни было, я перестану пристально вглядываться в его лицо. И мне больше не захочется упасть перед его мольбертом на колени…»
Первоначально они планировали поступить в Училище технического рисования барона Штиглица.
Но – провал. И горячая волнующая радость обжигает Авигдора. Работы Мойши не произвели совершенно никакого впечатления!
В школу Общества поощрения художеств их приняли, но буквально с первых же дней обучения стало понятно: Мойша всегда будет первым. А Авигдор последним.
Как унизительно: Сегал давал ему свои этюды. Приходилось стирать подпись Мойши, ставить свою. А что прикажете делать, если собственные работы Меклера бородатый, вечно бормочущий стихи Николай Рерих все время просит переписать?!
Авигдор принимал помощь друга. И с тайным наслаждением наблюдал, как тот бледнеет от голода и жалуется на то, что снимает угол в ужасном доме у Мойки, откуда все время несет гнилью.
Мойша слишком горд для того, чтобы просить о помощи, Авигдор слишком сильно его ненавидит, чтобы помочь…
Через полгода их учебы в Санкт-Петербурге Меклера отчислили за неуспеваемость. А Сегалу дали стипендию, освободили от платы за обучение.
Жить и не рисовать? Но что это за жизнь!
Рисовать, но не получить признания? Никогда ни родители, ни родственники не скажут: «Авигдор – знаменитый художник»?
Нет!
Нет!!
НЕТ!!!
Меклер решил: «Пусть меня отчислили в Санкт-Петербурге. Ну и что? Велика потеря. Скучный, навязший в зубах академизм – зачем вообще ему учиться? Будущее живописи в другом. Мекка всех художников – Париж. Туда и отправлюсь!»
Меклеру хотелось эффектно попрощаться с Сегалом. Пригласить заклятого друга в ресторацию, заказать шампанского.
Но во время случайной встречи ему рассказали последние новости про Мойшу.
– Представляешь, он покинул школу Общества поощрения художеств! – глаза чахоточного бледного художника в кургузом сюртуке сияли восхищением. – И поступил в школу Званцевой, и учится у самого Бакста! Какой же он талантливый!
Такой щенячий восторг – это уже слишком. Авигдор не стал встречаться с Мойшей перед отъездом. Он пригласил в ресторацию всех, кроме него. Шампанское лилось рекой, и все желали Меклеру успеха. И даже поверилось, что успех обязательно придет.
Авигдор решил подписывать свои картины именем Виктора Меклера. По-французски это можно написать так: Victore M’йclaire.[17] Очень символично…
О, Париж!
Комната на двоих с Осипом Цадкиным. Мастерская Энджальбера. Кафе на Монпарнасе, красотки у Булонского леса…
Но самое главное – можно писать картины. Можно дышать. Можно жить, потому что… потому что без Мойши, талантливого, успешного, очень хорошо живется.
…И жилось до сегодняшнего дня.
Сегодня Авигдору принесли телеграмму от Сегала. Друг сообщал о том, что приезжает в Париж, и просил встретить его на Северном вокзале.
Первый порыв: не ходить.
Но Авигдор все же повязал самый яркий галстук, надел пальто и отправился на вокзал.
Поезд опаздывал, и это давало время подумать о Мойше. Все вспомнить. И снова представить, как было бы замечательно размозжить его курчавую башку…
* * *Основной наплыв посетителей в Музее Марка Шагала весной и летом. Международные Шагаловские дни, Славянский базар. Тогда Кирилл Богданович просто с ног сбивается, одна экскурсия за другой, и отрабатывать их надо по полной программе. Гости-то высокопоставленные, хочется рассказать о великом художнике как можно лучше.
А осень, зима – мертвый сезон. Вот и сегодня – ни одной экскурсии.
Кирилл посмотрел на часы и подумал: «Через час можно закрывать музей».
Он вышел из-за стойки, расположенной в прихожей. Раньше здесь была бакалейная лавка, в которой торговала всякой всячиной мать Марка Шагала. И теперь этот уголок тоже сохранил прежнее назначение: на полках расставлены сувениры, книги о Витебске, альбомы с репродукциями картин.
Протерев пыль под стеклянной витриной, Кирилл отложил салфетку и принялся придирчиво осматривать комнаты, где жила семья Шагал. Большинство предметов быта, мебель, посуда – просто вещи того периода, похожие по мемуарным описаниям на обстановку дома. Но тем не менее предметы старые, и за их состоянием надо следить.
Все оказалось в идеальном порядке. Столик, стоящие на нем деревянные подсвечники, печь, на которой примостился тяжелый железный утюг, находящаяся на кухне колыбелька.
Крошечный домик на Покровской улице всегда наполнял сердце Кирилла умиротворением. Тесные комнаты, низкие окна. Как здесь развился талант, восхищающий целый мир, – совершенно непонятно. Может, поэтому дом выглядит так трогательно.
Из кухни Кирилл вышел во внутренний дворик. Достав сигареты, он прислонился спиной к стене и пару минут любовался установленным здесь небольшим памятником. Скульптор Валерий Могучий уловил главное в творчестве Шагала – неимоверную, обезоруживающую доброту и светлую энергию. Кажется, что молодой Марк собирается играть на скрипке. Но вместо струн на инструменте – витебские домики, церковь. Этот памятник всем – и гостям, и витебчанам, и сотрудникам музея – нравился куда больше того, что был установлен в начале Покровской улицы. Большинство сходилось во мнении, что там художник похож на слегка перебравшего усталого человека, за душой которого летит ангел.
На глаза Кирилла набежали слезы.
– Как обидно, – пробормотал он и с испугом огляделся по сторонам. Свидетелями его слабости оказались лишь припорошенные снегом яблони. – В Беларуси нет ни одной картины Марка Шагала. Наш художник, наша история, и вот такая досада. Но еще более обидно, что, если бы не этот придурок Петренко, все могло быть иначе.
Затушив окурок, Кирилл вернулся в прихожую, уселся на стул за стойкой и в отчаянии обхватил голову руками.
Возможно, полотно Шагала украсило бы Национальный художественный музей. Это был бы фурор, сенсация.
Только Кирилл, и никто другой, виноват в том, что этого не произошло. После смерти Юрия он провел собственное расследование. И выяснил, что к Петренко приезжал известный московский антиквар и коллекционер Иван Корендо. А потом, случайно переключая каналы в квартире очередной подруги, Кирилл наткнулся на криминальную программу. Корендо мертв, из его квартиры предположительно исчезло полотно Марка Шагала, равнодушно сообщил репортер. Причинно-следственные связи прослеживались четко.
«Не надо было посвящать Юру в подробности своих архивных исследований, – думал Кирилл, потирая левую часть груди. Сердце нещадно кололо. – Но я же не знал! Я ему сочувствовал, в его жизни не было ничего, кроме работы. И мне казалось, что он порядочный человек, у которого и в мыслях нет совершить такое чудовищное преступление перед собственным народом!»
Нет! Нельзя вот так безучастно сидеть и посыпать голову пеплом! Надо действовать, надо пытаться исправить ситуацию. Но как? Может…
Продумать план действий Кирилл не успел. Звякнул колокольчик над дверью, в музей вошла невысокая блондинка и изумленно застыла на пороге. Ее зеленые глаза выражали такое искреннее недоумение, что Кирилл усмехнулся. Да, его внешность никак не соответствовала традиционному облику работника музея. «Вам бы спортивные тренажеры рекламировать», – заметила как-то одна из посетительниц.
– Добрый вечер! – сказал он, поняв, что блондинка все еще не пришла в себя. – Вы можете купить билет на самостоятельный осмотр музея. Или же я проведу вас по комнатам и расскажу об экспонатах, но это будет стоить чуть дороже.
