Николай Гейнце - В тине адвокатуры
— Гений, талант, нравственность, честь, добродетель — понятия условные, — продолжал он. — Их представители, не запасшиеся презренным металлом, глохнут в тиши, затертые людскою волною, спешащей на рынок — этот форум современной всемирной империи, иногда лишь оцененные потомством. Какая приятная награда для гниющего в земле! Прочтите биографии поэтов, писателей, художников, изобретателей, ученых, и вы убедитесь воочию, что неизвестность и нищета, или унижение и ползанье перед сильными и богатыми был удел при жизни этих благодетелей человечества, оцененных по-достоинству лишь после смерти. Для кого работали они, для кого трудились? Опять же для представителей золота. Их гениальные произведения стали добычей избранных богачей, их вдохновенные звуки нежат слух сибаритов, их изобретения дали возможность обладающим миллионами нажить другие миллионы, их картины украшают стены палат миллионеров. Лучшей похвалой артистического произведения служит фраза: оно ценится на вес золота. Великий Пушкин, произносят как высшую похвалу его современные почитатели, получал по червонцу за строчку. Золото, значит, мерило всего.
Он остановился перевести дух.
Княжна восторженно слушала, неотводно смотря на него во все глаза.
— Подлость, низость, порок, преступление приобретают в глазах людей другую окраску, если сопровождаются звоном золота. Подлецы становятся магнатами, преступники делаются героями! Такова сила золота. Соберите со всего мира весь сор, грязь, отброски, издающие невозможное зловоние, налолните всем этим колоссальный золотой сундук, и все человечество, мимо соборов, монастырей, церквей и часовен, мимо произведений искусств, мимо гениальных изобретений, мимо наполненных перлами человеческого ума и знаний книгохранилищ, мимо памятников исторической старины и исторических деятелей, побежит любоваться на этот «золотой сундук», с жадностью и наслаждением вдыхая зараженный вокруг него миазмами воздух. Такова сила золота.
— О, как вы правы, как правы! — простонала княжна, закрыв лицо руками. — Но как достигнуть богатства?
— Надо подумать! — загадочно отвечал Гиршфельд.
XX
Жребий брошен
Как-то вскоре выдался в Шестове день, когда не было никого гостей.
Князь Александр Павлович, отправляясь спать, подошел к Николаю Леопольдовичу, беседовавшему, по обыкновению, с княжной.
— Что вы тут около профессора нашего прилипли? Подите посадите с княгиней, ей, чай, одной скучно.
Николай Леопольдович встал.
Князь сам повел его к княгине в угловую гостиную.
— Вот тебе, Зизи, гостя привел, побеседуй с ним, а то они с княжною, того и гляди, друг друга сглазят, по целым дням не наглядятся. Покойной ночи. Впрочем, это мне, а вам приятного вечера! — пошутил он и удалился.
Это было настолько неожиданно для княгини, что она даже не обратила внимания на то, что Николай Леопольдович и княжна, по словам князя, не наглядятся друг на друга.
Впрочем, надо сказать, что Зинаида Павловна с некоторого времени, видя на деле благие результаты начертанной Гиршфельдом программы их отношений, довольная выказываемым им страстным чувством в часы весьма часто устраиваемых Стешей их свиданий наверху, почти успокоилась и уверилась в его искренности, а потому стала смотреть на проделываемую им, по ее мнению, комедию ухаживания за племянницей довольно равнодушно.
Визит князя к ней с Николаем Леопольдовичем еще более укрепил в ней уверенность в практическом уме Гиршфельда и в убеждении, что он действует лишь для нее.
Князь, в самом деле, уже успел посвятить его во все свои дела, показал написанное им духовное завещание, советовался с ним о покупке тех, или иных бумаг, о продаже имеющихся у него и замене их другими.
Тяжебных дел, к сожалению, у князя не было, так как вообще он судов недолюбливал и споры с соседями, если они и возникали, как по т-скому, так и по другим, находящимся в разных губерниях, его имениям, оканчивал миролюбиво.
Пищи для Николая Леопольдовича, как адвоката, таким образом, при жизни князя, не предстояло.
Уведя Николая Леопольдовича к княгине, князь прервал разговор его с княжной Маргаритой на самом интересном месте. Гиршфельд готовился сделать решительный шаг.
По уходе его она осталась на террасе одна.
Несколько времени она сидела глубоко задумавшись. Ее странные глаза уставились в видимую ей только одной точку.
Так продолжалось минут пять.
Наконец, она нервно тряхнула головой, как бы стараясь выбросить из нее неотвязные мысли, порывисто встала и нервною походкою сошла с террасы и пошла по направлению к «старому парку», любимому месту ее одиноких прогулок. Забившись в самую глушь, она села на скамейку и снова задумалась.
Видимо, неотвязные мысли не покидали ее головки.
Кругом все было тихо. Громадные, столетние деревья окутывали весь парк густою тенью и распространяли приятную влажность. Легкий, чуть заметный ветерок шелестел их вершинами. Слышался как бы таинственный шепот, прерываемый лишь изредка криком загулявшей или одержимой бессонницей птицы, кваканьем лягушек на берегу недалекой реки, или отдаленным человеческим голосом, доносившимся со двора усадьбы.
О чем шептались эти вековые старожилы княжеских владений? Вспоминали ли они в тихой беседе свежую в памяти их одних повесть минувших лет? Сравнивали ли они прошедшее с настоящим, давая ему надлежащую оценку, или же, одаренные даром прозрения, с ужасом перешептывались о грядущем?
Княжне было, по-видимому, не до разрешения этих вопросов. Встреча ее с Николаем Леопольдовичем, ежедневные разговоры с ним окончательно перевернули вверх дном все ее прежние взгляды, планы, предначертания.
Она была в положении незнакомого с местностью путника, сбившегося с дороги и идущего по какой-то, не зная, приведет ли эта дорога к желанному жилью, где он может отдохнуть от далекого пути, но идущего только потому, что видит впереди себя другого путника, бодро и весело шагающего по этой дороге.
Она тоже заблудилась и решилась следовать за Гиршфельдо, тем более, что он становился на нее необходимым, порой так, что она чувствовала, что готова полюбить его.
Все в нем подкупало ее — авторитетность тона, смелость, выводов, ярямизна взглядов. Она чутьем угадывала, что в нем таится какая-то сила, какой-то непременный залог жизненного успеха, именно то, чего у нее, утомленной бесплодным исканьем жизненной цели, или лучше сказать, средств к ее достижению — не доставало.
Какого качества была эта сила, какого качества был этот самый успех, какие средства с откровенным цинизмом предлагал этот, по ее мнению, прямолинейный человек?
Над этим она глубоко не задумывалась.
Какой-то внутренний голос подсказывал порой ей, что проповедь этого нового человека безнравственна, что путь, указываемый им для достижения земных благ, позорен, преступен, но жажда успеха, власти, первенства туманила ей голову, и поток его громких, красиво связанных фраз, как звон золота, заглушали этот голос.
Вспоминалась порой ей другая встреча, другие речи.
Образ бледного чернокудрого молодого человека, с восторженным взглядом глубоких умных глаз, в Москве, в первый год ее вступления на самостоятельный путь, когда она еще была твердо уверена, что у нее хватит силы и энергии пройти предначертанный путь, да и самый путь казался ей и более краток, и более верен.
Этот юноша был уроженец города Т., единственный сын чиновника, славившегося своим бескорыстием и неподкупностью, оставившего ему только честное имя, которое этот чудак, как называли его сослуживцы, ценил выше всякого земного богатства. Студент-медик, беззаветно преданный науке, готовый ради нее на все лишения, он бодро шел по тернистой дороге труда.
Они были знакомы ранее немного в Т. Среди большого города, почувствовав себя, как всегда в толпе, более одинокими, они сошлись.
Красота молодой княжны, ее жажда самостоятельности, желание трудиться, быть полезной, не могли не произвести впечатления на юного идеалиста. С особенным увлечением беседовал он с нею долгие вечера. Он говорил о поэзии жизни, о любви к ближним, об удовольствии сознания принесения пользы, о сладости даже погибели для пользы человечества, о мерзости проявления в человеческих поступках признаков корысти, о суете богатства, о славе, об идеалах.
Он не задавался мечтами о широкой деятельности, не требовал себе обширного горизонта; он говорил, что можно и достаточно быть полезным в маленьком кругу, что принесение пользы надо соразмерять с силами и возможностью человека, он указывал на лепту вдовицы, поставленную Великим Учителем выше богатых приношений.
Он говорил о любви, о сладости взаимности, о симпатии душ, он называл брак по расчету — самопродажею.
