Екатерина Лесина - Клинок Минотавра

– Не принимай близко к сердцу.

…У Илларии сердце, если и было, то давно превратилось исключительно в орган, необходимый для перекачки крови. Она категорически не способна испытывать сколь бы то ни было сильные эмоции.

– Утешаешь? – листы сложила аккуратно. – Блины лучше ешь. И ты мне кофе обещал.

– Сварю.

Она сидела, сгорбившись, обняв себя, и серый фартук топорщился.

– Ты мне действительно нравился, – заговорила Иллария, когда Иван поставил перед носом ее чашку с кофе. – Не в том смысле, что как мужчина… точнее как мужчина тоже, поверь, я знаю, сколько всякого дерьма притворяется мужиками, но вот… для нее ты был подходящим. Она же – девочка. Ясная мечтательная девочка, которая уверена, что ничего плохого с нею в этой жизни не случится. С кем угодно, но не с ней… все девочки такие, да?

– Наверное.

– А я вот хлебнула от души… и да, она правду сказала. Я была содержанкой.

Чашку взяла, сдавила керамические бока ладонями.

– Не подумай, что жалуюсь… но просто, чтобы знал, да?

– Да.

– Модельный бизнес – то еще болото… там душу выматывают. Или нет, чайной ложкой выскребают. И девчонки бесятся. Это же больно, когда вот так… от бешенства, от злости, от неспособности что-то изменить и лезут друг на друга. Крысы в бочке. Сделаешь гадость ближнему, и легче станет. А душа покрывается слоем глянца. И вот уже нет ее.

Она говорила, глядя на ноги. Широкие слегка косолапые ступни, и носки полосатые, из-за чего ступни выглядят еще более широкими и косолапыми.

– Кто-то садится на иглу, кто-то – на таблетки… пить начинают… пара нимфоманок была… не самый худший вариант. Трахом стресс сбрасывали, и калории тоже. Я поняла, что еще немного и сойду с ума. А тут он… молодой, красивый и с цветами. Всегда с цветами. Вежливый такой. Улыбается. Глаза вот пустые, точно из стекла отлитые. Девки в один голос твердят, мол, повезло, хватай… мне бы задуматься, с чего вдруг такое единодушие, но нет, устала уже. Выдохлась. Не та у меня душа, чтобы надолго хватило. Ну и поддалась… стали встречаться.

Кофе она не пила – нюхала, осторожно, точно опасаясь, что Иван сейчас отберет чашку.

– Не скажу, что меня так уж предчувствия грызли. Нет, он был… почти идеален. Порой мелькало в словах что-то этакое, чему и названия-то не находила. Мелькало и исчезало. Я ведь живая… девушка… мне хотелось, чтобы ухаживали. Цветы и подарки… были и цветы, и подарки. И предложение жить вместе. Правда, он условие поставил, что работать я не буду. Но ведь это нормально. Я уже и не хотела работать. И предложение приняла… – она хмыкнула. – Да я на шею ему бросилась с визгом… мне вся эта полумодельная жизнь в горле уже сидела.

Иван слушал, возникало чувство, что рассказывает она не для него – для себя.

– Поначалу все хорошо… квартира, которую он щедро предложил считать своей. Тихая жизнь. Впервые никуда не надо спешить, лететь, выпрыгивая из шкуры… отдых. Я была счастлива. Даже не знаю, когда все изменилось. Просто однажды я поняла, что в этой чудесной квартире – пленница. Я не могу не то что выйти, шага сделать без его разрешения.

Она дернула за черную прядку.

– Он покупал мне одежду… белье… он говорил, что и как носить. Что есть… или не есть… он не распускал руки, во всяком случае поначалу. Но я просто поняла, что перестаю быть. Как человек, понимаешь?

– Сбежала?

– Не с первой попытки. Я ведь дура была, попыталась с ним поговорить. Ведь у нас же отношения, и надо их беречь. И мы оба – разумные люди… я тогда думала, что он человек. А он просто хорошо притворялся.

Она тихо засмеялась, и Иван осторожно коснулся смуглой руки.

– Он меня выслушал, а потом знаешь что? Запретил раскрывать рот без разрешения. Женщина должна знать свое место. Вот так.

Иллария раскачивалась, обнимая себя.

– Я попыталась скандалить… тогда он меня избил. И знаешь, он даже не был зол. Он меня учил… и потом снова и снова… ключи стал забирать. Он говорил, что любит. Приносил цветы… цветы ненавижу. И искал, что я сделала неправильно. Находил, конечно. И брал в руки шнур. Ты знаешь, что шнуром больнее, чем ремнем?

Она судорожно выдохнула.

– Он бы меня убил. Все к этому шло… и он знал… он ждал, когда я перейду границу, чтобы… а я боялась. С каждым днем все сильней. Даже когда он уходил, то… он поставил камеры, а потом просматривал. И я выбралась на балкон. Мне повезло, что он оставил балкон незакрытым. А может, он специально, рассчитывал, что я сорвусь… несчастный случай… а я к соседям перебралась. Не знаю, как я… чудом, наверное! Не помню… помню уже, как у соседей оказалась… и просилась, наврала… фантазия проснулась. Выпустили и… я бегом. Еще не зима, осень, а я в тапочках и домашнем платье. В клеточку платье… короткое… ненавижу платья.

– Все закончилось, – Иван отодвинул остывший кофе. – Машка знала?

– Да. Я… тогда я к ней пришла… другой конец города… пешком… в тапочках… и дворами. Все казалось, что он мой побег обнаружил и по следу идет. А идти некуда. Мои родители… им в отличие от Машкиных все равно. И даже если доберусь, то… он знает адрес. И денег у него хватает. Мои за деньги душу продадут, не то что меня. К подружкам? Да не было никаких подружек и… и я, наверное, инстинктивно понимала, что нельзя к прошлой своей жизни возвращаться. Найдет. Он мне как-то сказал, что если найдет, то сердце вырежет. А Машка… о ней он ничего не знал. И я вот понадеялась. А она не прогнала. Жила на съемной квартире, родители ее не хотели, чтобы Машка в общежитии… там же невесть что творится.

Она фыркнула, успокаиваясь.

– Первый месяц я боялась из комнаты высунуться. Все казалось, что он идет. Машка успокаивала. Да и сама я понимала, что найти меня сложно… как-то вот приспосабливалась. И заставляла себя… первый раз из дому выйти – почти подвиг. Но ничего, справилась потихоньку.

– Ты сильная женщина.

– Знаешь, – Иллария тряхнула головой, – сила – для женщины не комплимент. Но спасибо… я справилась. И поняла, что надо что-то делать, иначе… знаешь, немолодая… ну не старая, конечно, но и не молодая уже. Не особо красивая. С проблемами. Кому я нужна? Только если себе. Вот и пришлось себя же за волосы вытаскивать, как Мюнхгаузен…

– Вытащила?

– Вытащила. Сначала устроилась в свадебный салон подрабатывать. Документы восстановила свои. Этот урод мой паспорт сжег.

– Заявление…

– Нет, какая полиция, – она отмахнулась, и Иван понял, что и вправду глупость сказал. Она ведь пряталась, а полиция и следствие – это раскрытое убежище.

И доказать что-либо в подобном случае – крайне сложно.

– В общем, работала, как могла… и чем больше работала, тем легче становилось. Хозяйка мне хорошая попалась, помогла и… у нее когда-то похожие проблемы были. Женщинам порой попадаются неудачные мужчины.

Иллария поднялась.

– Она же мне и свое дело открыть помогла. Денег одолжила. Без процентов. Без поручителей. Без залога, да и какой с меня залог… у меня магазинчик свадебных товаров. Знаешь, мелочи всякие… бокалы ручной работы… или вот подвязки. Чулки… бубенчики… бубенчики сейчас очень модно… шали… муфты… и ленты… многое сама делаю. Если голова не работает, то хотя бы руки откуда надо растут. Компенсация. Я и Машке предлагала, когда она работу найти не могла…

– Отказалась?

– Она хорошо вышивала. Ты знал?

– Нет.

– И вязать умела. Ее мама учила. Совершенно потрясающие вещи. Но Машка вдруг решила, что вязание – это плебейское развлечение. Ей почему-то хотелось быть особенной… я понимаю, почему, но да, я не одобряла этого ее… я, если ты понял, вообще к мужчинам отношусь скептически.

Иван вернулся за стол. Блинчики остыли. А срок годности шоколадного соуса, обнаруженного в холодильнике, истек.

– Будешь? – предложил он Ларе.

– Буду, – сказала она, вытирая рукавом сухие глаза. – Хотя и нельзя. У меня язва… предлагали в больницу, но некогда.

Блин она щедро полила соусом и, свернув в трубочку, сунула в рот. Жевала, глядя на скатерть. И ковыряла ногтем засохшее пятно.

– Он спрашивал обо мне. Исподволь, но обо мне, – Лара прикрыла глаза. – Машка и та заметила… ревновала, дурочка…

– Думаешь, это твой…

– Валера. Его Валерой звали, если, конечно, это настоящее имя. Я ведь не проверяла паспорт. А потом, когда стало… не по себе, было поздно. Свои документы он никогда не оставлял без присмотра.

Она облизала пальцы и зябко повела плечами.

– Мне неприятно вспоминать об этом, сам понимаешь. Ему моя боль нравилась. И страх нравился. И… и он пытался сделать так, чтобы я боялась все время. Ему это было нужно. Как наркотик. Наркотики ведь разные бывают. Понимаешь?

– Понимаю.

– И если он решил, что за побег я должна быть наказана… и не только я, но и Машка, тогда… не знаю, но ты прав в одном. Плохо, что он меня знает. Зато понятно, почему так быстро откликнулся. Он понял, что я вышла на охоту, и решил поохотиться на охотника. Чем не развлечение?