Марина Крамер - Убей свою любовь
– Аленька... Какая же ты красивая...
– Ой, брось, – смущенно проговорила я, хотя внутри все заныло от восторга – ему понравилось!
Но он меня не слышал, в два шага преодолел расстояние от двери до окна и взял у меня сигарету. Затушив ее, не глядя, в пепельнице, Сашка осторожно поднял меня на руки и прижал к себе:
– Малышка моя, я еле дождался конца рабочего дня – все гадал, что за сюрприз меня ждет. И теперь вижу – самый лучший сюрприз на свете.
– Это еще не все, – я ухмыльнулась и указала пальцем в сторону соседней комнаты, которая у нас использовалась как гостиная и соединялась со спальней дверью-ширмой.
– А там что? – с любопытством спросил муж, направляясь в указанном направлении, и, открыв дверь, снова замер. – Алька, ну, ты даешь! Что же – Галя расстаралась?
– Обижаешь, парниша. Я тоже участвовала. – Я поцеловала его в щеку. – Отпусти меня, будем ужинать.
– Погоди, малышка, я только переоденусь быстро – не могу есть суши в костюме.
Он поставил меня на пол и скрылся в гардеробной, откуда вышел уже в домашних штанах-хакама и коротком кимоно. Мне очень нравился этот его наряд, Сашка становился совершенным таким японцем, возлежащим на матах перед столиком на низких ножках. Это я, кстати, тоже предусмотрела, благо и стол, и мат в доме имелись – муж привез откуда-то, и сегодня я решила воспроизвести самурайский ужин по всем правилам, заставив Никиту притащить все принадлежности в нашу комнату. Ну, разве что сама в кимоно не обрядилась, но это настолько не мое, что лучше и не пробовать.
Дождавшись, когда муж расположится удобно на мате, я опустилась на колени, прикусив изнутри щеку от боли в искалеченной ноге, и вынула из чаши с горячей водой небольшой глиняный кувшинчик с сакэ, подогретым по всем правилам:
– Желает ли мой господин расслабиться после трудного дня?
Очевидно, вид мой – коленопреклоненный и с опущенной головой – вдохновил мужа подыграть мне. Он медленно проговорил:
– Буду рад, – и протянул маленькую чашечку для напитка.
Я чувствовала себя настоящей гейшей, ублажающей любимого клиента, старалась изо всех сил и видела, что Сашка доволен моими ухищрениями.
И, как настоящая гейша, я должна была еще и развлечь моего господина пением или танцами. Увы – ни тем, ни другим я блеснуть не могла, зато в запасе у меня имелся большой запас стихотворений, написанных когда-то давно одним моим приятелем-байкером. А потому...
Лунный светПосеребрил дома,Засиял гирляндой на березах,Обнял,Укрывая от мороза,Потому что мир сошел с ума.Потому что всеНаоборот.Осмелевший ледЛаскает пламяИ течетСчастливыми слезами,Умирая ночи напролет.Потому что молнияСамаОказалась в сердце пораженной,ЗамерлаСеребряной иконой,Потому что яСошла с ума.Подмигнула буряКораблюИ тихонечкоВзяла на руки,Потому что не быватьРазлуке.Потому чтоЯТебяЛюблю[1].
Я закончила читать и, переведя дыхание, посмотрела на мужа. Он сидел, откинувшись к стене и закрыв глаз, и, казалось, не дышал. Я даже испугалась – что это с ним? Но, едва я сделала движение к нему, как Сашка открыл глаз и проговорил:
– Алька... что ж ты делаешь-то со мной? Я ведь старый уже, нельзя мне так волноваться.
– А я волную тебя? – Я пересела к нему и обняла.
– Не стыдно спрашивать? – Его руки по-хозяйски расстегнули ремень, а затем и застежку на боку платья. – Ну-ка... – Я привстала, помогая ему, и платье было тут же отброшено в сторону. – Я никогда не видел женщины прекраснее тебя, Алька. Ты ведь исключительно красива...
Я не стала напоминать о своих ужасных шрамах на руках и животе – к чему? Он и так их видел, но это не мешало ему. В любви Сашка был настолько восхитителен, насколько может быть взрослый, опытный человек, относящийся к процессу как к священнодействию, а не к банальному совокуплению. Он прикасался ко мне так, словно мое тело – хрустальный сосуд, могущий в любую секунду выскользнуть и разбиться. Мне не с чем было сравнить – он был первым и единственным моим мужчиной – но, думаю, вряд ли с кем-то мне было бы так же хорошо, как с ним. Его пальцы казались то легкими перьями, нежно ласкавшими меня, то стальными прутьями, прожигавшими насквозь, – но и то, и другое заставляло меня замирать от восхитительных ощущений. Сегодня я впервые за долгое время плакала от счастья в его руках – таких сладких слез я не лила никогда в своей жизни. А главное, мне не приходилось скрывать и стыдиться их, потому что это не было проявлением слабости. Сашка понял это и оставил меня в покое на короткое время, давая всласть выплакаться и ощутить новый прилив желания. Мы занимались любовью всю ночь, не выпуская друг друга из объятий. Наверное, уже давно я не была так счастлива.
* * *Утреннее солнце лучом щекотало нос и правый глаз – этот пучок света пробился через небольшую щель в сдвинутых шторах и теперь настойчиво мешал мне нежиться в постели. Я сонно пробурчала что-то о несправедливости жизни и зарылась головой под подушку. Даже не проверяя, я могла сказать – мужа рядом уже нет, он во дворе упражняется с шестом. Неуемный – мог бы хоть в субботу полежать на час подольше. Но нет – мой самурай не пропускал тренировок даже в дождь и снегопад, что уж говорить о таком прекрасном утре.
Я окончательно проснулась, досадуя на солнце за столь раннее и беспардонное пробуждение, села в постели и потянулась. В чуть приоткрытую дверь из кухни тянуло запахом свежей выпечки – блины, не иначе. Есть пока не хотелось, хотелось соку и еще поваляться. К счастью, вернулся муж – черная футболка в пятнах пота, на лбу тоже капли.
– Проснулась, малышка?
Я потянулась к нему руками, но Саша отрицательно покачал головой:
– Я мокрый, Аленька. Сейчас в душ схожу и приду. Подождешь?
– Нет. Иди, как есть – я хочу тебя, такого.
– С тобой стало опасно, – ухмыльнулся он, но подошел и присел на край кровати, а я тут же обхватила его за шею и притянула к себе.
– Я так люблю тебя, Саш, – уткнувшись в него, прошептала я. – Ты самый лучший – знаешь?
– Мне всегда было интересно – почему ты меня выбрала, а? Ты – молодая, с такими возможностями, вдруг обратила внимание на меня – я ж тебе в отцы годился.
– Я терпеть не могу, когда ты начинаешь кокетничать. Прекрасно знаешь – ты настолько привлекателен, что я не могла не заметить этого. И сейчас замечаю. И ревную, – неожиданно для себя призналась я и почувствовала, как напрягся Сашка. – Ты даже представить не можешь, как я ревную.
– Алька, это же глупо. Ревность – удел слабых и неуверенных в себе, уж кому-кому, а не тебе! – Он чуть отстранил меня и заглянул в глаза. – Я сто раз говорил тебе, что для меня ревность не является доказательством любви. Скорее – доказательством недоверия, а этого я не выношу. Я честен перед тобой, и мне неприятно слышать, что ты сомневаешься.
Я не могла объяснить ему, что ни в коем случае не сомневаюсь, нет – просто вижу, какими взглядами провожают его женщины на улице, как смотрят сотрудницы в банке. Это разрезало мое сердце надвое. Да, я не сомневалась в его верности – но куда деть это противное чувство сосущего холодка под ложечкой? Я никогда не смогу родить ему детей – а любая из этих женщин сможет. И кто может дать гарантию, что однажды Сашка не захочет наполнить свой дом детским смехом и топотом ножек? Что ему не осточертеет возиться со мной, вместо того чтобы учить сына, например, основам боя на шестах? Но поговорить с мужем об этом я не могла – тема считалась в нашей семье запретной и давно закрытой. Но это ведь только на словах – а кто может поручиться за то, что происходит в голове моего супруга? Никто...
* * *Говорят, что дети не помнят себя до трех лет. Наверное, это правда – ведь я помню себя где-то с четырехлетнего возраста, а до этого – нет. Я отчетливо, как на фотографии, вижу себя, маму, папу, братьев – и мне лет пять, мы все вместе идем куда-то, и в волосах у меня большой синий бант в белый горошек, и я то и дело висну на руках отца и Семена, между которыми иду, а мама недовольно хмурится и требует, чтобы я прекратила баловство. Но до этого я не помню совершенно ничего, даже какого-то пятна вроде события или просто какого-то предмета, например любимой игрушки. Это почему-то пугает меня и вызывает ощущение пустоты. Как будто я не жила до четырех лет. Вот не было меня – и все тут. Но тогда откуда же я взялась? Не с Марса же, правда? Я не верю в инопланетный разум...
* * *Братец в сопровождении Никиты и Андрея явился аккурат к обеду – помятый, с ввалившимися глазами, щетиной и трясущимися руками, которыми он то и дело взъерошивал и приглаживал волосы. Внимательно приглядевшись, я вдруг поняла, что Семка их красит. Жуть...
