Валерия Вербинина - В поисках Леонардо
– Это верно, – помедлив, призналась Надин. – Но ведь кто-то же должен смотреть за людьми, не то они все растащат. – Произнося эти слова, она с иронией глядела на Феликса.
– О, – сказала Эжени, кривляясь, – без вас, мадемуазель, мы как без рук!
Мадам Эрмелин что-то говорила. Амалия обернулась к ней и увидела, что та держит в руке бокал шампанского.
– Я пью, – сказала она, обращаясь к импозантному управляющему, – за нас. За всех нас!
Ее интонация, поза, улыбка говорили куда больше, чем ее слова. Гюстав густо покраснел и насупился. Феликс Армантель отвернулся, стиснув челюсти, так что на его скулах желваки заходили ходуном. Мадам Эрмелин поднесла бокал к губам и сделала глоток.
Лицо ее посинело, она бурно закашлялась и стала давиться и хрипеть. Затем женщина выронила бокал, схватилась обеими руками за грудь и, выкатив глаза, страшно разинув рот, стояла, задыхаясь, – старая женщина, просто старая женщина в блестящем черном платье и смешных побрякушках.
– Боже мой! – пролепетала Эжени, меняясь в лице. – Мама, что с вами?
Мадам Эрмелин рухнула в кресло. Проспер Коломбье, не помня себя, бросился к ней.
– Врача, врача! – отчаянно закричал он. – Ей дурно!
Его сестра уже спешила к нему.
– Ничего страшного, Проспер, мадам просто поперхнулась… Принесите воды, сейчас она прокашляется, и все будет хорошо.
Кристиан Эрмелин дрожащими руками налил воды из графина, едва не уронив его, и поднес бокал матери. Через силу мадам Эрмелин сделала несколько глотков.
– Все хорошо, все хорошо, – заученно твердил управляющий, поглаживая ее по плечу.
Мадам Эрмелин повернула голову, заметила его и улыбнулась.
– Спасибо, Проспер… Спасибо.
– Мама, – пробормотал Гюстав, – с вами все в порядке?
– Да. – Держась за руку Проспера, мадам Эрмелин с усилием поднялась на ноги. – Со мной… все хорошо.
В следующее мгновение ее ноги словно подломились в коленях, и она упала на ковер. Из ее рта бежала тонкая струйка крови.
Глава шестая,
в которой происходит непоправимое
– Что случилось? – были первые слова Рудольфа фон Лихтенштейна после того, как он переступил порог. Доблестный германский агент был бледен и не вполне уверенно держался на ногах, но надо отдать должное его мужеству: он сумел-таки превозмочь коварную хворь и вышел к обществу засвидетельствовать свое почтение.
Он налетел на фрау Кляйн, молодую симпатичную жену здоровяка из Эльзаса, и вспыхнул.
– О, простите…
Обогнув фрау Кляйн, он поспешил к Амалии.
– Что произошло? – спросил он ее шепотом. – Надеюсь, никто не получил сотрясение мозга?
К нему подошел лакей с подносом, и, подумав долю мгновения, Рудольф снял с него бокал на высокой ножке.
– Вы дурно обо мне думаете, кузен, – с укором сказала Амалия. – Просто мадам Эрмелин подавилась шампанским, ей стало нехорошо, и ее унесли в каюту.
Рудольф вытаращил глаза и поперхнулся. Амалия, как и положено заботливой родственнице, поспешила к нему на помощь и легонько постучала его по широкой спине, после чего Рудольф перестал кашлять.
– Спорю, вы сказали мне это нарочно, – проворчал он, сердито покосившись на нее.
– Нет, кузен, – возразила Амалия, – я сказала правду.
– Допустим, – сказал Рудольф недовольно. – Кстати, кто такая мадам Эрмелин?
Амалия пустилась в объяснения.
– А, француженка из восьмой каюты, – буркнул Рудольф, скривившись как от зубной боли. – Кошмарная старая ведьма. Я еще слышал, как она визжала кому-то снаружи: «Вы – ничтожество! Вы – убожество! От вас никакого проку!» и так далее в том же духе. – Он ласково улыбнулся Амалии. – В это мгновение я и понял, что вы ангел, дорогая моя!
– Кузен, – сказала Амалия, стыдливо потупясь, – вы мне льстите. Но я стараюсь.
Рудольф фыркнул.
– Надеюсь, вам уже лучше? – осведомилась Амалия.
– Черта с два! – отозвался Рудольф горько. – Если бы не сознание того, что я должен обезопасить общество от ваших выходок, кузина, я бы не поднялся с места. Но долг прежде всего.
В дверь вбежал Гюстав, который вместе с братом и управляющим помогал переносить мать. Он бросился к адвокату и о чем-то с жаром заговорил с ним, после чего мужчины вышли. Зеленоглазая Ортанс подошла к Амалии.
– Мы уже встречались, не правда ли? А это – ваш муж?
– Слава богу, нет, – ответил Рудольф за Амалию. – Я всего лишь родственник мадам.
Амалия прыснула. Рудольф вел себя совершенно неприлично, однако это ее нисколько не скандализовало, напротив: она забавлялась от души. У него было тяжеловатое чувство юмора, и выражался он порой чересчур прямо и резко, но бог весть почему именно эти черты были ей симпатичны. Ортанс посмотрела на нее с удивлением. Затем решила, что на самом деле Рудольф – не родственник, а любовник Амалии, и успокоилась совершенно.
– Меня зовут Ортанс Эрмелин, – сказала она, глядя в лицо немца своими завораживающими зеленоватыми глазами.
– Граф Рудольф фон Лихтенштейн, – представился тот и галантно поцеловал ей руку.
– О! Как интересно! – заметила Ортанс, чье мнение об Амалии разом улучшилось, едва она узнала, что любовник блондинки в сиреневом – настоящий граф. – Я не видела вас за обедом. Где вы прятались?
– Я не переношу качки, – кратко ответил граф, исподтишка корча рожи Амалии, которую так и распирало от смеха.
– О, это ужасно! – посочувствовала Ортанс. – Вам очень не повезло. Обед был замечательный, обстановка просто поразительная! Цветы в вазах, старинные канделябры…
При слове «канделябры» Рудольф посерел лицом и отшатнулся.
– Кузен Руди, – объяснила Амалия с серьезным видом, – не поклонник старины.
– Вот именно, фея летающего канделябра, – проворчал Рудольф по-немецки. – Теперь я до конца дней своих буду шарахаться от каждого подсвечника!
– Ну, кузен, вы не должны на меня сердиться. A la guerre comme а la guerre![14]
– Так уж и быть, – философски согласился Рудольф. – Кстати, я тут подумал: если вы по-прежнему хотите иметь статью о нашей прабабушке, я могу это устроить.
– С вашим автографом, – уточнила Амалия.
– Непременно.
Оба расхохотались. Ортанс, изумленная в высшей степени, смотрела на них.
– Когда я выйду в отставку, займусь историческими изысканиями. А вы?
– Не знаю, – сказала Амалия, подумав. – Я, в общем-то, о многом не мечтаю. Надеюсь, у меня будут дети, дом и любящий муж. И что ни я, ни мои близкие не будут влачить жалкое существование.
Было видно, что у Ортанс уже голова идет кругом. Она решительно ничего не понимала.
– А вы, мадам? – спросил ее Рудольф. – О чем вы мечтаете?
Смерив его холодным взглядом, та отвернулась, словно он спросил нечто в высшей степени неприличное. Вошел Кристиан и, заметив жену, прямиком направился к ней.
– Ортанс… – робко начал он.
– В чем дело? – высокомерно спросила молодая женщина.
– Мама… она… – Он судорожно сжимал и разжимал руки. – Там у нее врач, этот испанец, Ортега… И Эжени с Надин… они ему помогают… но…
– Кристиан, – сказала Ортанс раздраженно, – она просто поперхнулась. С кем не бывает!
– Нет, – забормотал Кристиан, теряя голову, – ты не понимаешь… Маме очень плохо…
– И слава богу, – безжалостно ответила Ортанс. – Может быть, тогда нам наконец станет хорошо.
– Ортанс! – жалобно вскрикнул ее муж.
– А что «Ортанс»? – пожала плечами его жена. – Она никому из нас не дает даже вздохнуть свободно. Адвокат при ней ходит на цыпочках, Проспер… ну, про Проспера вообще нечего говорить. Он единственный сумел с ней поладить, занял достойное место в ее сердце. – Ортанс зло усмехнулась. – Только ему и Луизе удается с ней ужиться, но малышка Луиза… – Она умолкла и с иронией покосилась на девушку, которая стояла возле них.
– Ну что? – с вызовом спросила Луиза, вскидывая голову. – Договаривай, дорогая.
И этот твердый тон, похоже, оказал на Ортанс такое же действие, как несколько минут назад на Армантеля. Во всяком случае, жена Кристиана отступила.
– В конце концов, что тут происходит? – сухо спросила она. – Мадам же не умерла?
– Нет, – простонал Кристиан, ломая руки. – Она не умерла, но она умирает. Доктор… доктор сказал, что у нее лопнул сосуд в горле. – Он упал в кресло и разрыдался, уже не сдерживаясь. Плечи его дрожали.
Ортанс застыла на месте. Рудольф и Амалия ошеломленно переглянулись.
– Я же говорила: неприятности! – с победным видом заявила миссис Рейнольдс и тряхнула головой.
Маркиза Мерримейд с суеверным ужасом уставилась на нее.
Хлопнула дверь, и в салон вбежала Эжени Армантель. Это уже не была женщина средних лет, играющая маленькую девочку. Ее лицо было искажено неподдельным отчаянием, на розовом платье темнели какие-то бурые разводы, и, присмотревшись, Амалия поняла, что это кровь.
– Кристиан! Кристиан! – закричала Эжени. – О боже, как вы могли оставить меня? Она умирает, Кристиан! Ортега сказал, надо срочно звать священника, а я не знаю, где его искать. О боже мой!
