Татьяна Степанова - Яд-шоколад
А вот и тот самый, крайний, на отшибе…
Катя заглушила мотор. На ухоженной лужайке перед ней — отличный новый двухэтажный коттедж, крытый металлочерепицей. На лужайке большая белая тарелка спутниковой антенны. На окнах тяжелые шторы, на террасе — плетеная новая мебель. Достаток и благосостояние в каждом кирпичике, в каждой ухоженной подстриженной травинке.
Катя вспомнила девятиэтажку в Дзержинске, квартиру с наглухо задраенной лоджией.
Это значит в такой вот дом по программе защиты свидетелей переехала семья Родиона Шадрина?!
Коттедж в тихом парке на берегу Черного озера в поселке бизнес-класса?
Откуда-то из-за дома вынырнул велосипедист. Точнее, велосипедистка — девочка лет двенадцати в джинсах и бейсболке на дорогом японском велосипеде. Она что есть силы жала на педали. За ней гнался мальчик — белобрысый в расстегнутой спортивной куртке.
— Отдай! Мне ехать надо, пацаны ждут!
— Подождут, — девчонка сделала крутой вираж перед крыльцом, остановилась.
Мальчик тут же схватился за руль.
— Убери грабли, — девчушка резко ударила его по руке.
— Отдай, это мое! — мальчишка попытался спихнуть ее с седла.
Девчонка съездила его по затылку уже без всякой пощады, и он ойкнул.
— Не канючь, было ваше — стало наше!
— Отдай велик!
— Ой-ой, а что, мамочке сейчас ябедничать побежишь? Фома — хомяк с полки бряк.
— А ты… ты злая! — выкрикнул плаксиво мальчик. Тоненький и хрупкий, он заикался от обиды и желания вернуть себе конфискованный велик. — И я… я правда маме все скажу про тебя!
— Наябедничаешь, живым не останешься, — пообещала девчонка в джинсах и бейсболке, — лучше бы тебе, Фома, на свет тогда не родиться.
— А я уже родился и сестру имею! Уродина! Любка уродина, у тебя прыщи!
Мальчишка нашел, чем оскорбить, и отскочил от велика на приличное расстояние.
— Что ты сказал? Повтори, что ты сказал?
— У тебя прыщи и угри, ты перед зеркалом на носу выдавливаешь в ванной, думаешь, я не видел? Я ничего не видел? У-р-р-родина!
— Ну, все, я тебя сейчас прикончу, готовься к смерти, придурок!
Девчушка, пылая негодованием, соскочила с велика и…
Катя уже поняла, кто перед ней… Люба и Фома… его сестра и брат. И сцена, которой она стала свидетелем, когда дети ссорились и оскорбляли друг друга, лишь прибавила ей уверенности — та еще семейка! Вы только гляньте на молодую поросль!
— Люба, оставь брата в покое, — громко скомандовала Катя, выходя из машины. — И скажи мне, твои родители дома?
Честное слово, после того, что она увидела, как эти плохиши ссорятся, она не собиралась церемониться и с ними.
— Дома. А что? А вы кто? — спросила Люба Веселовская.
— Я из полиции. Позови родителей.
— Мама! — жалобно и протяжно, испуганно крикнул Фома Веселовский.
Он никуда не побежал. А сестра Люба не стала его догонять и лупить. Она бросила свой дорогой велик на землю, подошла к брату и обняла его за тощенькие плечи.
— Мама, иди сюда, — позвала она тоже.
Дверь коттеджа открылась, и на пороге возникла женщина — высокая, стройная, в джинсах и простой черной майке.
У Кати, готовой узреть в роли матери потрошителя кого угодно — хоть ведьму с изъеденным проказой лицом, захватило дух.
Надежда Шадрина-Веселовская была редкая красавица!
— Капитан полиции Петровская Екатерина, я вам вчера звонила, разговаривала с вашим мужем. Я к вам по делу.
— Но мы… да, конечно, я поняла, заходите в дом, — Надежда посторонилась в дверях, пропуская Катю. — Сегодня выходной, мы встали поздно. Дети только позавтракали. Извините, что у нас неубрано. Мы после переезда все еще никак не устроимся, муж сам много чего делает в доме… своими руками… Извините, что такой хаос.
Она говорила, бормотала, а Катя разглядывала ее с немым изумлением. Высокая, модельного роста блондинка с синими глазами и великолепной кожей, крупным ртом, без какого-либо намека на косметику на лице. Да и не нужна этой женщине никакая косметика, от нее и так глаз не оторвать, если она куда-то придет, даже одетая вот так затрапезно по-домашнему. Эта роскошная коса, эти соболиные брови, этот точеный нос совершенной формы, лебединая шея.
И она очень молодая… Катя вспомнила видео с Родином Шадриным. Как же так… он ей по виду никак в сыновья не годится, скорее уж выглядит как младший брат.
Катя оглядела холл — просторный со светлой мебелью из сосны европейского качества, с широкими диванами, дорогим телевизором, а дальше кухня — двери широко распахнуты, и можно видеть модную кухонную стойку и стеклянные шкафы. В коридоре пахнет краской и стоит стремянка, тут же сложены рулоны обоев и какой-то материал для ремонта, для отделки. И это все теперь новый дом маньяка-убийцы? А эта красавица с косой, которой не дашь больше тридцати восьми, — мать потрошителя?!
На лестнице на второй этаж послышались грузные шаги, ступеньки заскрипели. Катя ощутила внезапно противный тяжкий холод внутри. Она явилась в этот дом одна, без всякой защиты. Правда, в Главке знают, и полковник Гущин в курсе… в случае чего ее станут искать, найдут… Она тут в этом гнезде маньяка, одна без помощи и поддержки, вооруженная лишь собственной репортерской наглостью и азартом, а ведь они… эта женщина, его мать… они знали… они все знали… Они видели его, когда он возвращался домой — весь в крови, распаленный убийством, воняющий потом, грязный, со смертью за плечами…Они, родители, видели его, знали, кто он и на что способен, они все о нем знали, они покрывали его во всем, и в убийстве лейтенанта Марины Терентьевой тоже… И ты собираешься это доказать — это их всезнайство и эту их чудовищную ложь, и поэтому ты явилась в их дом одна, а тем временем…
Ступеньки скрипят… кто-то спускается…
Нет, не может такого быть…
Он не сбежал из психушки и не прячется сейчас дома, в семье…
Не по этому поводу приехали из Орла психиатры…
Если бы стало известно, что он, Роман Шадрин, сбежал, то поднялся бы такой шум… все в ружье… все снова в ружье, вся полиция, и полковник Гущин, конечно, первым бы проверил этот их новый чертов дом в Новокосино…
По лестнице спускался грузный мужчина — рыжеволосый и лысый, в очках без оправы, небритый, в спортивных штанах и футболке, заляпанной краской. В руке он сжимал электрическую дрель.
— Что нужно? — спросил он тихо.
— Я из полиции насчет вашего сына, — сказала Катя, собрала всю себя в кулак перед ними. — Роман Ильич, положите дрель на пол. И без резких движений. Спускайтесь.
И она сунула руку в карман своей замшевой куртки. Там — ничего. Но пусть они думают, пусть знают, что она готова. Что у нее там табельный пистолет.
— Да, конечно, извините… я там стеллаж наверху собирал. — Роман Шадрин-Веселовский нагнулся и положил дрель на пол.
— Проходите, садитесь, — сказала Надежда Шадрина, указав на диваны в холле.
Катя прикинула: Роман Шадрин старше своей жены лет этак на пятнадцать, а может, и больше. Она уловила исходящий от него запах алкоголя. Вчера он говорил с ней по телефону пьяный, сегодня наверняка опохмелился. Хотя на классического алкаша не похож.
— Как давно вы переехали? — спросила она, включая в сумке диктофон.
— Восемь месяцев назад, — ответила Надежда Шадрина.
Отвечала на вопросы в основном она. Ее муж сел на диван напротив и лишь поддакивал, кивал, не спуская с Кати пристального изучающего взгляда.
— Дети ходят в школу?
— Да, здесь, в поселке, хорошая школа, грех жаловаться.
— Лучше, чем в Дзержинске?
— Тут языкам много времени уделяют, литературе и математике тоже. Фома очень хорошо успевает по математике, а Любочка спортом увлекается.
— Вы ездили в Орел? Вам разрешили свидание с вашим сыном?
— Да было одно, зимой. Мы ездили, — Надежда Шадрина смотрела в пол — модный темный широкий паркет, стилизованный под деревенские доски.
— Вы работаете?
— Нет, я не работаю. Дома детьми занимаюсь.
— А вы? — Катя обернулась к Роману Шадрину.
— Работаю, как же без работы.
— Где?
— На конфетной фабрике, это не очень далеко на машине.
— Кем?
— Ведущий менеджер отдела кадров.
Катя внезапно ощутила приступ тошноты… Отдел кадров, и ты там тоже… Лейтенант Терентьева проработала в своем отделе пять лет, и твой ненормальный сын, этот зверюга…
— Когда ездили в Орел в больницу, как вы нашли сына — лучше, хуже?
— Лучше, гораздо лучше, — сказала Надежда. — Его там лечат усиленно, уколы колят разные, процедуры.
— Значит, когда он жил с вами в одной квартире, он был гораздо хуже?
— Да, намного.
— В чем это выражалось?
— Он же больной у нас, врожденный аутизм.
— Это я знаю, я читала ваш допрос, Роман Ильич, — Катя снова обратилась к главе семейства. Она не собиралась с ними церемониться, о нет! — Я спрашиваю, в чем конкретно это выражалось?
