Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер
И начнет с того, что отправится в Сан-Марко, в ставший родным особняк, где поставит на ноги свою многолетнюю пациентку, даже словом не упрекнув за предательство и не взяв ни гроша в награду.
Бениньо отер лоб, переводя дыхание от боли в ребрах, и захромал вдоль канала.
* * *
Свеча зашипела, выбросив столбик дыма, и Годелот вздрогнул, будто проснувшись. Только сейчас он заметил, что за окном светает. Вздохнул, распрямляя ноющую спину и резко отирая лицо ладонями.
Вот и все. Эта безумная история окончена. Он жив. Он может хоть прямо сейчас встать, открыто отправиться в точно указанное место и увидеться с другом, ни от кого не скрываясь. У него есть деньги и место в полку. Его вывихнутая жизнь вдруг немыслимым чудом сама встала на место. Но он не мог вспомнить, когда еще у него было так погано на душе…
Полковника больше не было. Его всезнающего и вездесущего врага. Его защитника и учителя. Человека, к которому он был так чудовищно несправедлив и так невыносимо поздно об этом узнал. У которого даже прощения толком попросить не успел. Да и кому они нужны, эти неуклюжие извинения? Разве они могут вернуть человека, спокойно и безучастно глядящего сейчас в потолок мучительно знакомыми глазами?..
А доктор? Доктор… Мудрый, искренний, безупречный. Кто же так страшно, так непростительно ошибался в нем? Полковник или сам Годелот? Как теперь узнать?
Шотландец тоскливо выругался и ударил кулаком в стену. Сколько галиматьи он наворотил! Сколько совершил ошибок! А теперь только и остается, что давиться колючими комьями бессилия. И хуже всего, что ему предстоит поглядеть Пеппо в глаза. Рассказать ему все до последнего слова. А потом добавить: я виноват. Я сделал все, чтобы твой отец погиб. Чтобы ты стал еще более одинок, чем прежде. Ну и, наверное, напоследок придется сказать: «Прости»… Или «Мне очень жаль». Что-то совершенно идиотское и издевательски-банальное, отчего Пеппо захочется лишь плюнуть ему в лицо.
Годелот медленно повернулся к полковнику и долго смотрел в заострившиеся черты воскового лица. А потом склонился над телом, осторожно снял изумруд с правой руки и бережно закрыл неподвижные глаза кондотьера.
— Простите меня, мой полковник… — прошептал он.
…Десять минут спустя Годелот спустился и подошел к хозяину, деловито вычищавшему камин в питейной.
— Сударь! — окликнул он, и тот вынырнул из темного зева очага, отирая со лба пот пополам с золой.
— Чем могу служить? — вопросил он, а шотландец хмуро проговорил:
— Командира моего Господь прибрал. Мне нужно вернуться к месту службы, капитану доложиться. Тело через несколько часов заберем для погребения. Я лишь прошу, заприте комнату до моего возвращения. — Годелот замялся, а потом вынул из кармана кошель полковника, лежавший на столе рядом с камзолом, и отсчитал несколько монет. — Вот… Моего командира звали полковник Орсо. Это был достойный человек. Я прошу вас, проявите к нему должное уважение.
Хозяин сгреб с ладони солдата деньги и мрачно кивнул:
— Все в руце Божьей. Не изволь беспокоиться, служивый. Честь все по чести будет. Ступай себе бестревожно.
— Благодарю.
Шотландец и двинулся к выходу.
Занимался рассвет. От каналов повеяло зябкой свежестью, изломы крыш все резче проступали на фоне линяло-синего утреннего неба, в воздухе далеко разносился лязг засовов открываемых лавок. Венеция просыпалась, стряхивала ночную истому, готовясь к наступлению нового дня.
Годелот шагал по узким улочкам. Отчего-то его нимало не тревожило возвращение в особняк, откуда прошлым вечером он убегал, как узник из крепости. Собственные неурядицы сейчас казались ему мелочными, надуманными и нестоящими.
Он забрал все ценное имущество командира: кошелек, часы, перстень и кинжал с перламутровой инкрустацией на рукояти. Все это могло оказаться слишком большим соблазном для трактирной челяди, и Годелот решил, что надежнее будет сразу передать личные вещи капитану. Кроме перстня. У него уже был другой хозяин. О судьбе же раненого Ромоло он сейчас старался не задумываться.
Нужно было добраться до Каналаццо. Там уже не заплутаешь. А потом — в Сан-Поло. Хоть на полчаса. После этой безумной ночи, когда мир так стремительно расползался по швам, Годелот отчаянно хотел увидеть Пеппо, хотя толком не знал, как с ним теперь говорить.
Было почти светло, когда он подходил к Большому каналу. Впереди уже высились купола и шпили, грязные улочки Каннареджо сливались с Сан-Марко. Еще несколько переулков, и до цели рукой подать. Здесь было куда тише и пустыннее. Вереницы мастерских с их утренней суетой остались позади.
Подросток перешел мост и нырнул в узкую щель, крутыми потрескавшимися ступенями спускавшуюся меж замшелых домов и закладывавшую причудливый крюк. Дойдя донизу, он вывернул из-под арки и уже собирался двинуться вперед, как вдруг заметил одинокого прохожего, прихрамывающей походкой спешащего вдоль улицы. Невысокий седой оборванец, грязный и, похоже, больной. Но Годелот невольно замер, глядя ему вслед. Что-то знакомое чудилось ему в этом пожилом горемыке… Да и горемыка ли это?
Шотландец вдруг ощутил, как заломило виски.
— Доктор Бениньо… — потрясенно пробормотал он. И тут же, ни о чем не успев подумать, крикнул: — Доктор Бениньо!
Он был готов к тому, что прохожий сейчас обратит к нему совершенно незнакомое лицо. Но человек остановился и медленно обернулся.
Это был он, доктор. Ветер шевелил неприбранные седые волосы, изодранный камзол местами свисал лоскутами, а на грязном лице, наперекор глубоким кровоточащим царапинам, больным блеском сияли глаза. Годелот двинулся навстречу врачу. Тот не сделал ни шагу, просто стоял и ждал. Шотландец остановился в нескольких футах, молча глядя в лицо Бениньо и замечая, что камзол того чудовищно грязен. А доктор вдруг тоже шагнул вперед, и Годелот почувствовал запах гари, но по-прежнему молчал, лишь безмолвно добавляя эти мелочи к обстоятельствам странной встречи.
Бениньо же вдруг улыбнулся:
— Господи, Лотте… Вы живы… — Он помолчал, вглядываясь в застывшее лицо шотландца. — Лотте, вы будто не узнаете меня. Что случилось?.. Я не чаял больше увидеть вас.
— Я чаял этого куда меньше, — медленно проговорил Годелот, не отрывая глаз от врача, — и со мной все и так понятно. А вот вы, доктор… Что, во имя всего святого, случилось с вами? Я слышал на берегу выстрел и был уверен, что он
