Чарльз Сноу - Современный Английский детектив
Смайли медленно кивнул, глядя теперь в упор на Роуда.
— Да, — помолчав, сказал он. — Расквитались полностью.
— Обвиняли тут юродивую Джейни, но я не верил. Джейни скорей родную мать убила бы, чем Стеллу. Их, Стелла хвасталась, водой было не разлить. Задержусь иногда на дополнительных занятиях или на заседаниях обществ, а они весь вечер проговорят вдвоем. Стелла ей варила, давала одежду, деньги. Джейни перед ней раболепствовала, и это Стелле давало ощущение власти. Оттого она и прикармливала нищенку — не по доброте, а от жестокости своей.
Из Брэнксома она привезла с собой дворняжку. Как-то несколько месяцев назад прихожу домой и вижу — песик лежит в гараже, скулит, испуган насмерть. Нога подбита, спина в крови. Стелла избила. Осатанела, очевидно. Я знал, она и раньше била, но не так. Так — впервые. И тут что-то лопнуло во мне — я заорал на нее, она в ответ засмеялась, и я ударил ее. Не очень, но все же сильно. По лицу. И дал ей двадцать четыре часа — или собаку устрани, или заявлю в полицию, Стелла подняла крик, что это се пес, она плевать хотела и будет делать, что ей угодно. Но утром надела свою черную шляпку и увезла собаку к ветеринару. Сочинила ему небылицу, наверно. Она о чем угодно сочинить могла, выдумщица была отменная. Входила в роль и доигрывала до самого конца. Вспомнить, как она беженцев настропалила. Мисс Д'Арси приютила у себя как-то беженцев, а Стелла им такого наговорила, что они сбежали, и пришлось их увезти обратно в Лондон. Мисс Д'Арси и за проезд их заплатила и все такое, даже вызвала сотрудницу из Лондонского центра, чтобы та убедила их остаться. Думаю, что мисс Д'Арси и до сих пор не знает, кто это ей удружил. Но я-то знаю — Стелла мне сказала. И посмеялась обычным своим хохотком: «Вот тебе и светская дама, Стэн. Оскандалилась благотворительница».
После случая с собакой она стала делать вид, что боится меня. Подойду к ней — она съежится, загородится рукой, точно я: всегда ее бью и опять ударить собираюсь. Сочинила даже, будто я замышляю ее убить, — пошла и нажаловалась мистеру Кардью. Сама-то не верила, смеется временами над своей выдумкой, говорит: «Теперь уже, Стэн, меня убивать не годится — все будут знать, кто убил». А временами хнычет, гладит меня, просит не убивать. «Долгие ночи придут, и ты убьешь меня!» — восклицает с воплем. Ей слова эти нравились: «долгие ночи», звук их нравился, она их смаковала, как актер, и вокруг них сплетала целые истории. «Ох, Стэн, — причитает, — не тронь, береги меня в долгие ночи». А знаете, как оно бывает, когда ты ни сном ни духом, а тебя, несмотря на это, умоляют настойчиво: не делай. Поневоле начнешь наконец сомневаться в себе и подумывать.
Мисс Бримли беззвучно, на вдохе, ахнула. Смайли встал и подошел к Роуду.
— Поедемте-ка лучше домой ко мне, перекусим, — сказал он. — Обсудим там спокойно. В дружеском кругу.
Они взяли такси. Роуд, уже поуспокоившийся, сидел рядом с Эльсой Бримли, а Смайли, примостясь на откидном сиденье напротив, глядел на Роуда изучающе. И ему подумалось: то, что у Роуда нет друзей, — вот важнейшая его особенность. Вспомнилась сказка Бюхнера о ребенке, которого бросили одного в пустынном мире. Не с кем было и заговорить ему, лишь луна ему улыбалась, и он пошел к луне, но она оказалась из гнилого дерева. И когда обернулись трухой и луна, и солнце, и звезды, он попытался вернуться на землю, но и земля исчезла.
То ли от усталости, то ли понемногу начинал уже Смайли стареть, но его вдруг охватил порыв жалости к Роуду — так дети жалеют нищих, а родители — детей. Роуд из всех сил старался: выучил язык Карна, одевался надлежащим образом, даже, насколько мог, мыслил надлежащими мыслями — и остался безнадежно на отшибе, безнадежно одинок.
Эльса Бримли пошла в кулинарию на Кингс-роуд за супом и яйцами, а Смайли зажег в гостиной газовый камин, налил виски с содовой себе и Роуду, и тот молча выпил глоточками.
— Я не мог не рассказать кому-то, — сказал Роуд, помолчав. — И подумал — хорошо бы вам. Притом я не хотел, чтобы вы печатали некролог. Слишком уж многие знали.
— А многие ли были действительно в курсе дела?
— Думаю, только те, кому она успела насолить. Человек двенадцать, думаю. И мастер Кардью, конечно. Она была ужасно хитрая. Сплетни передавала нечасто. Знала в точности, насколько далеко могла заходить. По-настоящему знали только те, к кому она подобрала ключи. И Д'Арси — да, и Феликс Д'Арси, он знал. С ним у нее что-то было особое, о чем она мне никогда не рассказывала. Вечерами, случалось, накинет шаль и шмыг из дому — возбужденная вся, точно на званый вечер. В поздний, причем, бывало, час — в одиннадцать, двенадцать ночи. Я уж и не спрашивал, куда, — расспросы ей только форсу придавали. Но сама иногда покивает головой мне так лукаво и скажет: «Ты не знаешь, Стэн, а Д'Арси знает. Знает, да никому сказать не может». И опять засмеется с таинственным видом, и была такова.
Смайли долго молчал, глядя на Роуда и думая. Потом спросил вдруг:
— Вы не знаете, какая у Стеллы была группа крови?
— У меня, я знаю, В. Я в Брэнксоме был донором. А у нее другая.
— Откуда вам это известно?
— Ей делали анализ еще до замужества. У нее раньше было малокровие. Я помню только, что группа другая. Возможно, А. Точно не помню. А что?
— Как донор вы где зарегистрированы?
— В Норс-Пульском центре переливания крови.
— Там смогут это подтвердить? В списках вы там еще числитесь?
— Думаю, что да.
С парадного позвонили. Это вернулась с покупками Эльса Бримли. Она занялась делом в кухне, а Роуд и Смайли снова сели в тепле и уюте гостиной.
— Вот еще о чем мне расскажите, — заговорил Смайли, — о вечере, когда произошло убийство. Как вышло, что портфель остался у Филдинга? По рассеянности вашей?
— Собственно говоря, нет. Я дежурил по церкви в тот вечер, и мы со Стеллой пришли к Филдингу порознь — она раньше меня, и Филдинг, по-моему, отдал ей сразу же портфель, чтоб не забыть. Он упомянул об этом за столом. Стелла положила портфель в холле, рядом со своим пальто. Небольшой такой — дюймов восемнадцать на двенадцать. Я поклясться мог бы, что он был у нее в руках, когда мы в холле прощались — но, видно, мне померещилось. И только когда мы пришли домой, она спросила меня, куда я дел портфель?
— Она — вас?
— Да. И за скандалила, за упрекала, что должна все помнить за меня. Мне не слишком-то хотелось возвращаться к Филдингу, я мог бы сказать ему по телефону, что заберу портфель с утра пораньше, но Стелла и слушать не желала. Настояла, чтобы я пошел. Я не стал рассказывать полиции об этом — мало достойно, думаю, упоминать все эти наши перебранки.
Смайли кивнул.
— Вернувшись к Филдингу, вы позвонили входя?
— Да. Там парадная дверь, а за ней внутри стеклянная створчатая — от сквозняков. Парадная была еще не заперта, в холле свет горел. Я позвонил и взял у Филдинга портфель.
Они уже поужинали, когда наверху затрещал телефон.
— Говорит Ригби. Мистер Смайли, я получил результаты экспертизы. Они слегка смущают.
— Начнем с экзаменационной работы — она не согласуется с показанием?
— Да, не соответствует. Здешние эксперты заключили, что все слова и цифры написаны одной и той же шариковой ручкой. Насчет схем они не так уверены, но говорят, что надписи на всех схемах написаны тем же почерком, что и остальная работа.
— И выходит, все писал сам Перкинс все-таки?
— Да. Я привез им для сравнения другие образцы его почерка. Они тютелька в тютельку сходятся с экзаменационной работой. Филдинг тут приложить руку не мог.
— Так. А относительно одежды? И на ней ничего не нашли?
— Следы крови, только и всего. На плаще никаких отпечатков.
— Кстати, группа крови у нее была какая?
— Группа А.
Смайли присел на край кровати. Прижав трубку к уху, он принялся тихо в нее говорить. Через десять минут он медленно сошел в гостиную. Охота его близилась к концу, зверь загнан. Остается его прикончить — и Смайли уже заранее от этого мутило.
Почти час еще прошел, прежде чем приехал Ригби.
Глава 20
КАК МУСОР ПО РЕКЕ…
Мост Альберта был, как всегда, нелеп — костлявая сталь, восходящая готическими заострениями к терпеливому лондонскому небу; под мостом покорно ползет в низовой туман Темза, грязня причалы Бэттерси.
Туман густ. Смайли глядит, как плывущий по реке древесина: а сор, уходя в туман, сперва белеет, а затем, точно втянутый вверх, растворяется, исчезает.
Вот так оно кончится, когда в такое же гнилое утро скулящего убийцу вытащат из камеры и накинут на шею пеньковую петлю. И хватит ли у Смайли духу вспомнить нынешнее утро два месяца спустя — когда за окном рассветет и раздастся урочный бой часов, — когда человека со сломанной на виселице шеей сплавят в небытие, как мусор по реке.
