Ксавье Монтепен - Кровавое дело
— Ни к каким! Дарнала ведь найденыш. Он вырос в воспитательном доме, и поэтому родных у него нет никаких — ни дальних, ни близких. Директриса взяла на себя заботы о похоронах, которые состоятся сегодня, говорят, в грандиозных размерах.
— А что Жанна Дортиль?
— Тут совсем другая история. Молодая особа, очевидно, советовалась с весьма ловким дельцом и теперь заводит процесс с директрисой, возлагая на нее гражданскую ответственность за ранение, так как виной этому — плохой револьвер, принадлежащий администрации. Директриса, со своей стороны, взваливает всю вину на оружейника; но она-то свой процесс проиграет, потому что мой хозяин имеет возможность доказать, что именно этот револьвер был куплен не у него; что же касается Жанны Дортиль, то можно с достоверностью сказать, что эта бойкая особа выиграет свою тяжбу.
— А что она требует?
— Пятьдесят тысяч франков.
— У нее оторвало два пальца?
— Да. Выходит, что она ценит каждый свой палец в двадцать пять тысяч франков.
— А что будет с неигранной пьесой, которую должны были поставить на днях?
— «Преступление на Лионской железной дороге»? Ну, разумеется, кануло в воду. Во-первых, два последних акта еще не написаны, а во-вторых, так как Дарнала не может больше ни написать, ни участвовать в пьесе, то директриса и слышать о ней не хочет.
— Отлично. Ну, а что делается в Ла-Пи?
— Ровно ничего не слышно. Ни слова. Ни звука.
— Что и доказывает, что наша полиция ни к черту не годна. Возможно, она молчит, желая действовать втайне. А впрочем, нам ведь это, в сущности, решительно все равно. Мы ведь вне всяких подозрений. А теперь вот что: подыщи какой-нибудь благовидный предлог и уйди от своего оружейника. Тебе незачем больше работать, так как благодаря мне ты теперь рантье.
— Завтра же пойду к хозяину и скажу, что у меня на родине умер дальний родственник и поэтому я отправляюсь туда получать наследство.
— И чудесно!
В продолжение этого разговора достойные друзья ходили взад и вперед по кабинету.
Подходя к окну, Луиджи каждый раз машинально взглядывал во двор. Вдруг он остановился и, побледнев, глухо вскрикнул.
— Что с тобой? Что ты, с ума сошел, что ли? — с беспокойством спросил Пароли.
Но Луиджи был не в состоянии ответить ни слова. Изумление и ужас так сдавили ему горло, что он буквально онемел. Вместо ответа он протянул руку к окну.
Пароли взглядом последовал за этой рукой и в свою очередь окаменел от ужаса.
Он увидел нечто невозможное, невероятное! Он старался уверить себя, что у него галлюцинация.
Он увидел — или же ему казалось, что он увидел, — Эмму-Розу, потом какую-то незнакомую женщину и троих мужчин. Все они стояли около подъезда и разговаривали с одним из служащих больницы.
Итальянец, шатаясь, отступил назад.
— Эмма-Роза жива! Жива! — в ужасе проговорил он.
Луиджи еле слышным голосом пробормотал:
— Мы погибли!…
— Но кто же спас ее? Кто вытащил ее из Марны? И с нею судебный следователь… Эта женщина… Кто она?
— Анжель Бернье… ее мать… — ответил Луиджи.
— Анжель Бернье свободна!
— Мы погибли, погибли!
Пароли поднял голову.
— Полно! — с силой произнес он. — Только трусы боятся! Надо бороться; что же, будем бороться!
— Но они все идут сюда…
— Успокойся! Иди сюда… скорее!… — Убийца Жака Бернье открыл дверь в темный кабинет и втолкнул туда своего сообщника.
— Я их приму, — продолжал он, — успокойся, Луиджи! Я хладнокровен и выдержу бурю, если только она разразится.
— Не могу я успокоиться, это выше моих сил, я весь дрожу!
Пароли пожал плечами и запер дверь кабинета. Затем, сделав над собой страшное усилие, чтобы скрыть волнение, он сел за письменный стол, вынул из ящика темные очки и надел их.
«Доктор Пароли, — сказал он про себя, — богатейший владелец одной из замечательных больниц Парижа, не может быть заподозрен!»
В это время послышался стук в дверь.
— Войдите! — произнес Анджело твердым голосом. Он наклонился к столу и стал лихорадочно перебирать бумаги.
На пороге возник один из служащих Пароли.
— Господин доктор… — сказал он.
— Что? — спросил итальянец, не изменяя позы.
— Господин Ришар де Жеврэ, в сопровождении нескольких особ, просит принять его.
— Господин де Жеврэ?
— Он пришел посоветоваться с доктором относительно одной молодой девушки, которой живо интересуется. Эта бедненькая совершенно слепа.
— Слепа! — воскликнул итальянец, у которого буквально гора с плеч свалилась.
— Да, господин доктор, совершенно слепа!
— Потрудитесь же привести их сюда как можно скорее!
Служащий вышел.
— Слепая! Слепая! Она слепая, — точно в лихорадочном бреду, в восторге повторял Пароли, снимая темные очки, — Ну, теперь я спасен! Теперь мне нечего бояться!
Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге показался следователь де Жеврэ.
Итальянец с живостью пошел навстречу, улыбаясь и протягивая обе руки.
За следователем шли барон де Родиль и Анжель, ведя под руки слепую Эмму-Розу. Шествие замыкали Леон Леройе и Рене Дарвиль.
— Извините меня, дорогой доктор, что я отрываю вас от трудов, — начал следователь, крепко пожимая пылающие руки Пароли.
— Вы отлично знаете, любезный господин де Жеврэ, что вы не можете побеспокоить меня.
Услышав голос итальянца, Эмма-Роза задрожала и сдвинула брови.
— Кто это говорил сейчас? — обратилась она к матери.
— Это я, mademoiselle, — смело сказал Пароли, подходя к девушке.
— Это доктор Пароли, дитя мое, — сказал следователь, — знаменитый ученый, к которому мы обратились за помощью. Он несравненный хирург, сделавший уже немало чудес. Надеюсь, что он сделает и еще одно — возвратит вам зрение.
Эмма-Роза замолчала.
Только что услышанный голос произвел на нее глубокое впечатление, пробудил ужасные воспоминания; но как она могла заподозрить человека, которого господин де Жеврэ называет своим другом? Могла ли она думать, что это светило науки — злодей, убийца?
— Ваш визит касается барышни? — обратился доктор к следователю.
— Да, дорогой доктор.
— Она слепая?
— Увы, к сожалению, совершенно слепая! И, повторяю вам, мы пришли умолять вас совершить чудо. Необходимо, чтобы благодаря вам зрение вернулось к ней, потому что оно будет главным или, лучше сказать, единственным оружием для оправдания ее матери.
Пароли разыграл роль удивленного и непонимающего.
— Оправдание ее матери? Я вас не понимаю!
— Вы меня поймете, когда узнаете, что девочка — дочь госпожи Анжель Бернье.
— Анжель Бернье! — с отвращением воскликнул Пароли. — Отцеубийцы?
— О, дорогой доктор, не обвиняйте ее! Она невиновна!
— Невиновна! Но мне помнится, что над нею тяготело страшное обвинение, ужасные улики!
— Это правда! Но улики оказались ложными, и обвинение в настоящее время почти опровергнуто.
— А настоящий убийца найден?
— Третьего дня он почти был у нас в руках, но снова выскользнул.
— У вас в руках?
— Да, злодей обязан своим спасением новому ужасному преступлению. Он выстрелил в человека, который его преследовал. Это тот самый носильщик, который в начале следствия был арестован вместо настоящего убийцы.
— Не тот ли это Риго, о котором вы мне говорили? — спросил Пароли, стараясь говорить голосом как можно более твердым.
— Он самый.
— Но откуда же вы узнали все эти подробности? Разве были свидетели?
— Кроме Риго, при этом не было никого.
— Он не умер? — в изумлении едва мог выговорить доктор.
— Нет. В него попала пуля, и, жестоко раненный, он упал в Марну, где долго плыл под водой. Этому-то он и обязан жизнью.
Анджело задрожал: значит, не удалось убить Риго!
Опасность, которую он считал уже миновавшей, встала перед ним грознее прежнего!
Несмотря на все это, негодяю удалось сохранить полное внешнее спокойствие.
— Да вам, кажется, никогда не удастся изловить этого злодея! — воскликнул он. — Это положительно стыд и позор для нашей полиции! А еще говорят, что она не имеет себе равных!
— О, нет! Теперь-то уж ему не удастся бежать! Теперь мы его схватим!
— Вы уже давно так говорите, мой дорогой господин де Жеврэ!
— Может быть, но на этот раз мы уверены в успехе!
— На чем же вы основываете уверенность?
— А на том, что ему не удастся безнаказанно ходить по Парижу, потому что его преследуют и полицейские агенты, и Оскар Риго, и посыльный, с которым он послал Анжель Бернье такую компрометирующую корреспонденцию.
— Может быть! Но вот вопрос: останется ли он в Париже?
— А почему бы и нет? Он до того дерзок и смел, что считает себя вне всякой опасности. Я убежден, что он не уедет.
— Мне кажется странным, что этот человек, как бы ни велика была его дерзость, имеет смелость, вернее, безумие, выходить на улицу непереодетым и с открытым лицом.
