Марк Твен - Простофиля Вильсон

Когда они прощались, Том спросил самым вкрадчивым тоном, на какой был способен:

— Мама, не скажешь ли ты мне, кто был мой отец?

Он боялся, что этот вопрос сконфузит Рокси, но он ошибся. Она выпрямилась, гордо тряхнула головой и ответила:

— Почему ж не сказать, скажу! И уж поверь, тебе нечего стыдиться твоего отца! Он был из старинной фамилии, из самой высшей знати нашего города. Его предки были первыми поселенцами Виргинии. Не хуже, чем Дрисколлы и Говарды, как бы они ни задавались! — Рокси еще больше выпятила грудь и внушительно проговорила: — Ты помнишь полковника Сесиля Барли Эссекса, который умер в один год с папашей твоего хозяина, Тома Дрисколла? Помнишь, какие ему устроили похороны все эти масоны, тайные братства и все наши церкви? Такие шикарные похороны нашему городу никогда и не снились! Вот кто был твой отец!

Это воспоминание вызвало у Рокси такой прилив гордости, что она вдруг будто помолодела и приобрела благородную торжественность в осанке, которую можно было бы назвать даже царственной, если бы окружающая обстановка чуть больше соответствовала этому.

— Во всем нашем городе нет раба такого знатного происхождения. А теперь ступай! И можешь задирать нос как тебе угодно, — чтоб мне пропасть, если ты не имеешь на это права!

Глава X

Красотка обнаружена

Все говорят: «Как тяжко, что мы должны умереть». Не странно ли слышать это из уст тех, кто испытал тяготы жизни?

Когда рассердишься, сосчитай до трех; когда очень рассердишься, выругайся!

Том улегся спать, но то и дело просыпался, и первой мыслью его было: «Слава богу, что это только сон!» А в следующий миг он со стоном валился снова на подушки и бормотал:

— Черномазый! Я — черномазый! Ох, лучше бы мне умереть!

Когда на рассвете Том проснулся и снова пережил весь этот ужас, он решил, что сон — коварная штука. Он принялся думать, и мысли его были отнюдь не веселы. Вот примерно что он думал:

«Для чего понадобилось создавать черномазых и белых? Какое преступление совершил тот первый черномазый еще в утробе матери, что на него легла печать проклятия уже при рождении? И почему существует эта ужасная разница между белыми и черными?.. Какой страшной кажется мне судьба негров с нынешнего утра! А ведь до вчерашнего вечера эта мысль даже не приходила мне в голову!»

Так, во вздохах и стенаниях, прошел у него целый час. Потом в комнату робко вошел «Чемберс» и доложил, что завтрак сейчас будет подан. «Том» багрово покраснел при мысли, что этот белый аристократ раболепствует перед ним, негром, и называет его «молодой хозяин».

— Убирайся прочь! — сказал он грубо и, когда юноша вышел, пробормотал: — Он-то, бедняга, ни в чем не виноват, но пусть сейчас не мозолит мне глаза: ведь это он — Дрисколл, молодой джентльмен, а я… Ох, лучше бы я умер!

Гигантское извержение вулкана, подобное недавнему извержению Кракатау{7}, сопровождаемое землетрясениями, огромной приливной волной и тучами вулканической пыли, меняет ландшафт до неузнаваемости, срезая холмы, вздымая низменности, образуя дивные озера там, где была пустыня, и пустыни — там, где весело зеленели луга. Так и чудовищная катастрофа, постигшая Тома, изменила его нравственный ландшафт. Все, что казалось ему низменным и ничтожным, поднялось в его глазах до идеала, а то, что он возвеличивал, рухнуло в пропасть и лежало во прахе, среди руин и пепла.

Том провел несколько дней, бродя по глухим местам, и все думал, думал, стараясь решить, как он должен теперь себя вести. Для него это усилие было непривычным. Встречая какого-нибудь приятеля, Том замечал, что прежние его привычки куда-то таинственным образом исчезли: прежде он всегда первым протягивал руку, теперь же она у него невольно повисала, словно плеть, — это давал себя знать рабский дух «черномазого», — и Том краснел и конфузился. И «черномазый» в нем замирал от удивления, когда белый приятель протягивал ему руку. Так же невольно «черномазый» в нем заставлял его уступать дорогу белым гулякам и буянам. Когда Ровена — самое драгоценное для него существо на свете, идол, которому он втайне поклонялся, — пригласила его зайти к ней, «черномазый» в нем пролепетал какую-то неловкую отговорку, побоявшись переступить порог дома и сесть на правах равного рядом со страшными белыми. И этот «черномазый» в нем старался сделаться незаметным и прятался за чужую спину при всяком удобном случае, ибо ему стало казаться, что на лицах людей, в их тоне и жестах проскальзывает подозрение и, пожалуй, даже догадка. Поведение Тома было настолько странным и необычным, что люди это замечали и, встречаясь с ним на улице, останавливались и глядели ему вслед; а он тоже оглядывался, не в силах удержаться и, поймав в их глазах удивление, холодел от страха и спешил унести подальше ноги. Он чувствовал себя затравленным, и вид у него был затравленный; он стал искать уединения на вершинах холмов, говоря себе, что над ним нависло проклятие Хама{8}.

Особенно сильный страх овладевал им, когда собирались к столу: «черномазый» в нем робел перед белыми и дрожал, страшась разоблачения. Как-то раз судья Дрисколл даже спросил его: «Что с тобой? У тебя какой-то жалкий вид, прямо как у негра!» И тут Том почувствовал то, что, должно быть, чувствует тайный преступник, слыша разоблачающие его слова: «Ты убийца!» Том ответил, что ему нездоровится, и вышел из-за стола.

Заботы и нежности его мнимой тетушки теперь приводили Тома в ужас, и он старательно избегал их.

И все это время в душе у него росла ненависть к мнимому дядюшке, потому что его мучила мысль: «Он белый, а я его раб, его собственность, его вещь; и он может продать меня так же, как продал бы свою собаку».

Тому казалось, что за эту неделю его характер коренным образом изменился. Но это ему только так казалось, потому что, в сущности, он не знал себя.

Кое в чем его взгляды претерпели большие изменения и теперь уже никогда не могли снова стать прежними, но в основе своей характер его не изменился — это было бы невозможно. Одна или две довольно важные черты его характера, правда, изменились, и со временем, при благоприятных условиях, это могло бы дать некоторые результаты, пожалуй даже значительные. Под влиянием огромного умственного и нравственного потрясения характер и привычки Тома заметно преображались, но едва лишь буря начала стихать, как очень скоро все стало на прежнее место. Мало-помалу Том вернулся к привычной, беспечной и распущенной жизни, возродились его старые повадки и манеры, и никто из знакомых не смог бы уже обнаружить ничего отличающего нынешнего Тома от прежнего — слабохарактерного и легкомысленного баловня судьи Дрисколла.

Воровская деятельность Тома оказалась успешнее, чем он даже предполагал. Полученной суммы хватило для того, чтоб расплатиться с карточными долгами, спасти себя от разоблачения и сохранить тем самым завещание. Том и Роксана научились отлично ладить между собой. Правда, мать пока еще не пылала любовью к сыну, считая, что он того не стоит, но так как ее натура постоянно требовала господства над чем-нибудь или над кем-нибудь, то, за неимением лучшего, годился и Том. Его же восхищал сильный характер матери, ее настойчивость и властность, хоть эти качества он испытывал на себе чаще, чем ему хотелось бы. Впрочем, находясь с ним вместе, она значительную часть времени уделяла колоритному пересказу подробностей интимной жизни всех столпов местного общества (а знала Рокси все это потому, что, являясь в город, собирала дань у них на кухнях). Том любил ее рассказы. Это было в его характере. Он честно делился с матерью своим месячным содержанием и приходил в этот день в дом с привидениями, предвкушая удовольствие от беседы с нею. А в середине месяца она и сама не раз наносила ему внеочередные визиты.

Иногда Том уезжал на несколько недель в Сент-Луис и в конце концов опять не устоял перед соблазном: он выиграл в карты кучу денег, но тут же спустил их и сверх того проиграл значительную сумму, пообещав уплатить ее в самое ближайшее время.

С этой целью он задумал новое покушение на Пристань Доусона. На другие города он не распространял своей деятельности, опасаясь залезать в незнакомые дома, не зная ни распорядка жизни там, ни ходов и выходов. В среду, накануне появления в городе близнецов, он явился в дом с привидениями, переодетый в чужое платье, предуведомив тетушку Прэтт, что приедет в пятницу, — а сам полтора суток скрывался у своей матери. В пятницу перед рассветом он направился к дому дяди, отпер дверь черного хода собственным ключом и проскользнул в свою комнату, где к его услугам имелось зеркало и туалетные принадлежности. Он принес с собой в узелке девичий наряд, а сейчас на нем было платье Рокси, вуаль и черные перчатки. Когда рассвело, он уже был готов отправиться на промысел, как вдруг увидел в окно Простофилю Вильсона и понял, что тот в свой черед заметил его. Тогда он начал принимать кокетливые позы, чтобы ввести Вильсона в заблуждение, а через некоторое время спрятался и снова переоделся в платье матери. Затем осторожно, стараясь не шуметь, спустился с лестницы, потихоньку вышел через черный ход и отправился в центр города — на разведку места своих будущих операций.